познакомиться. Негр
ведь понимал всякие чудные языки и наречия, побывал в землях, столь же
неведомых и дальних, как земли Айока.
     Гума пожал ему руку, старый Франсиско расспрашивал, что нового на
свете.  Шико Печальный смеялся,  он привез  шелковую  шаль  для  своей
старухи  матери,  торговавшей  кокосовым повидлом.  Ночью пришел он на
рыночную площадь,  мужчины собрались в кружок вокруг  него,  он  долго
рассказывал истории из жизни тех далеких стран, где побывал. Истории о
моряках,  о кораблях,  о дальних портах -  то  грустные,  то  смешные.
Больше,  однако,  грустных.  Мужчины слушали, пыхтя большими трубками,
глядя на качающиеся у причала суда.  Темный  силуэт  рынка  в  глубине
площади обрушивался на них своею тенью. Шико Печальный рассказывал:
     - Там, в Африке, где я побывал, ребята, житье для негра хуже, чем
у  собаки.  Был  я в землях негров,  где теперь хозяева французы.  Там
негра ни в грош не ставят,  негр - это раб  белого,  подставляй  спину
кнуту, и больше ничего. А ведь это их, негров, земля...
     - Словно бы и не их...
     Шико Печальный взглянул на прервавшего его:
     - На их же земле их ни в грош не ставят.  Белые там  -  все,  все
имеют,  все могут.  Негры работают в порту,  грузят суда,  разгружают.
Бегают целый день по сходням, что крысы по палубе, с огромными мешками
на спине.  А кто замешкается - белый тут как тут со своим хлыстом: как
взмахнет, так искры из глаз посыплются.
     Собравшиеся слушали  молча.  Один  молодой  негр  так и трясся от
гнева. Шико Печальный продолжал:
     - Вот  в  этих  краях  и  произошел  тот  случай,  что я хочу вам
рассказать,  ребята.  Я как раз прибыл туда на корабле компании "Ллойд
Бразилейро".  Негры  разгружали корабль,  хлыст белого так и свистел в
воздухе.  Стоит черному хоть чуть замешкаться - и хлыст тотчас  огреет
его по спине.  Вот идет,  значит,  негр один - кочегаром он работал на
корабле,  имя ему Баже,  - идет,  значит,  возвращается: он к девчонке
одной ходил. Толкнул случайно негра одного, местного, что подымался на
корабль по доске с огромным мешком,  - они там по доске всходят.  Негр
тот  остановился  на  секунду,  хлыст  белого упал ему на спину,  он и
отчалил на землю со всего маху.  Баже никогда не видал хлыст белого  в
ходу, он в эти земли попал в первый раз. Как увидел, что негр на земле
лежит да от боли корчится,  Баже вырвал хлыст у француза да как огреет
его  -  ну,  француз  пришвартовался  кормой  на землю.  Он еще встать
пытался,  француз-то,  но Баже его еще угостил так,  что всю морду ему
раскроил.  Тогда все негры, что были на корабле, повылезали из трюма и
спели самбу, потому что они никогда ничего подобного не видали.
     Все слушали   очень   внимательно.   Один   негр  не  выдержал  и
пробормотал:
     - Молодчина этот Баже!..
     Но Шико Печальный все-таки уехал.  Корабль его стоял  на  причале
всего  лишь два дня,  на второй день вечером поднял якоря и пустился в
путь по морю-океану, ставшему для Шико Печального единственной дорогою
и судьбою.
     Гума проводил  его  с  сожалением.  Где-то  в  глубине  его  души
навсегда  осталась  история  негра  Баже.  Так,  хоть  и  постепенно и
медленно,   то   чудо,   которого   ждала   дона    Дулсе,    начинало
осуществляться...
     Гума также,  когда был  помоложе,  хотел  отправиться  в  далекое
путешествие.  Побывать  в  чужих  землях,  отомстить за всех униженных
негров,  узнать все то, что знает Шико Печальный... Но пожалел Ливию и
остался.  Только  из-за  нее  остался,  и  все-таки предал ее,  предал
Руфино, предал закон пристани. Нет уже теперь ни Руфино, ни Эсмералды,
нашли  только  в море,  у входа в гавань,  рваные куски их тел - акулы
пожрали их.  Другие жильцы жили теперь в  соседнем  доме,  никогда  уж
больше  не  увидит  Гума  в  окошке  Эсмералду,  выставившуюся напоказ
прохожим,  соблазняя их своими тугими грудями.  Никогда не  увидит  ее
широкие, крепкие бедра, ее призывные зеленые глаза. И истомная мощь ее
тела,  и зеленый,  как море,  блеск ее глаз -  все  досталось  акулам,
грозным хозяйкам этого водного пространства,  что начинается там,  где
кончается море,  и кончается там, где начинается река, - пространства,
носящего название "вход в гавань". Иногда Гуме казалось, что он слышит
голос Руфино,  зовущий: "Братишка, братишка", - или жалующийся: "Я так
любил эту мулатку, я души в ней не чаял". На прибрежье все возникает и
гаснет мгновенно,  как буря. Только страх Ливии не угас, он владеет ею
все дни и все ночи, это уже не страх, а страдание, которому нет конца.
     Ливия все больше боится за Гуму. Она так и не смогла привыкнут