своих церквей,  и
от него исходила веселая музыка, и смех прохожих, и гудки автомобилей.
Свет подъемной дороги  полз  то  вверх,  то  вниз,  как  в  гигантском
волшебном  фонаре.  А с другого боку было море,  тоже все освещенное -
луной и звездами.  Музыка,  исходящая от него, была печальной и глубже
проникала в душу.  Шхуны и лодки подходили безмолвно,  рыбы проплывали
под тихой водою.  Но город,  что так полнился шумом,  был,  однако же,
спокойнее  этого тихого моря.  В городе были красивые женщины,  разные
диковинные вещи, театры и кино, кабачки и кафе и много, много людей. В
море ничего подобного не было. Музыка моря была печальной и говорила о
смерти и утраченной  любви.  В  городе  все  было  ясно,  без  всякого
таинства,  как  свет электрических ламп.  В море все было таинственно,
как свет звезд. Городские пути были ровные, мощеные. В море был только
один  путь,  зыблемый и опасный.  Пути города давно уже были открыты и
завоеваны.  Путь моря  приходилось  сызнова  открывать  и  завоевывать
каждый день, и каждый уход в море был неведомым приключением. На земле
нет Матери Вод -  Иеманжи,  нет  праздников  в  ее  честь,  нет  такой
печальной музыки.  Никогда музыка земли, жизнь города не влекли к себе
сердце Гумы.  Даже вечерами на прибрежье,  где рассказывалось  столько
разных  историй,  никогда  никто  еще  не  упомянул  о таком небывалом
случае,  чтоб сына моряка потянуло к спокойной городской жизни. И если
кому-нибудь   вздумается  заговорить  о  чем-то  подобном  со  старыми
штопальщиками парусов,  они не поймут и рассмеются ему в лицо. Бывает,
конечно,  что  человеку  вдруг  взбредет  в голову отправиться по морю
поглядеть другие земли, - так бывает. Но оставить свой парус для жизни
на  суше  -  такое можно выслушать лишь за стаканом водки,  да и то со
смехом.
     Гуму никогда не манила земля. Там нет неведомых приключений. Путь
моря,  зыблемый и длинный,  один лишь манил его. Конечно же, путь моря
приведет  его  туда,  где  найдет он все,  чего у него нет,  - любовь,
счастье. А может, смерть, кто знает? Его судьбою было море.
     В одну такую вот,  как эта, ночь пришла его мать. Никто прежде не
говорил ему о ней,  и она пришла с земли,  ничего в  ней  не  было  от
женщин моря,  ничего у нее не было общего с ним, Гумой, она показалась
ему гулящей женщиной,  какую он ждал для  себя  на  палубе  "Смелого".
Зачем приезжала она?  Только чтоб заставить его страдать?  И почему не
вернулась больше? Другие женщины пришли с земли на его шлюп, сначала -
гулящие,  что явились за деньгами, потом молоденькие мулатки, служанки
из домов,  стоящих близ порта, и эти приходили потому, что считали его
сильным и знали,  что им будет с ним хорошо в любви. Первые напоминали
ему мать.  Они были надушены такими же духами,  говорили с  такими  же
интонациями,  только лишь не умели улыбаться,  как она. Мать улыбалась
Гуме, как улыбаются женщины с пристани своим детям, и так как она была
для  Гумы одновременно и матерью,  и гулящей женщиной,  то от этого он
страдал еще сильнее.
     Она не  вернулась  больше.  Бродит,  верно,  по другим портам,  с
другими мужчинами.  Кто  знает,  быть  может,  какою-то  ночью,  когда
последний  мужчина  уйдет  и  оставит  ее  одну,  она вспомнит о сыне,
проводящем жизнь на борту и так и не  сумевшем  тогда  сказать  ей  ни
одного  слова?  Кто знает,  быть может,  той ночью она напьется пьяной
из-за любви к этому сыну,  потерянному  для  нее?..  Но  когда  музыка
наплывает  с  моря  и  разносится над фортом,  над шхунами и челнами и
говорит о любви,  Гума забывает обо всем и отдается  душою  лишь  этой
прекрасной, убаюкивающей, плавной пеоне.
     Детство его было быстротечным,  и потому он почти не знал игр. Но
в  детстве  уже  он  чувствовал свою силу и искал ей приложения.  Этот
большой  шрам  на  руке  остался  от  одной  ссоры,  когда  ему   было
четырнадцать  лет.  Противниками были Жакес,  Родолфо,  Косой и Манека
Безрукий.  Он шел с Руфино,  и ссора разыгралась из-за пустяка,  из-за
того,  что  Манека  слишком  заинтересовался  ножками  сестры  Руфино,
толстенькой  негритяночки  десяти  с  небольшим  лет.  Они  с   Руфино
беззаботно болтали, когда Марикота прибежала с плачем.
     - Он мне под юбку лезет...
     Руфино отправился  искать  Безрукого.  Гума не такой был человек,
чтоб покинуть друга в трудный час,  да и законы пристани подобного  не
допускают.  Пошли  они вместе и застали четверку все еще помирающей со
смеху.  Руфино поднял руку - споры и жалобы были не в его вкусе,  -  и
битва  разыгралась на славу,  Это было на пляже,  где солнце раскалило
песок, и оба врага покатились по земле, нанося друг другу бесчисленные
удары.  Манека Безрукий,  у которого в действительности,  правда, были
руки,  но одна - кривая и слабая, получив удар Руфино, упал плашмя. Но
и  такой бой был неравным - трое против двоих,  - и в самый разгар его
Родолфо (дрянной парень, по совести сказать) схватился за нож, и пошла
уж  тут резня.  У Руфино и сейчас виден шрам под подбородком,  и когда
Гума подскочил,  то успел лишь отвести нож,  направленный в самое лицо
друга.  Однако,  несмотря  на то что силы были неравны,  враги бежали.
Негр Руфино вытер кровь и пообещал:
     - Этот Родолфо мне еще заплатит. Когда-нибудь я его проучу...
     Гума не сказал ничего.  Он уважал закон пристани, а закон этот не
разрешает браться за нож,  за исключением тех случаев, когда противник
в большем числе. А тех, кто не подчинялся закону пристани, Гума считал
людьми пропащими.
     Неделю спустя Родолфо был найден лежащим  на  песке,  с  разбитым