покажутся   ему
маленькими-маленькими,  и  он  сменит  спокойные  воды  залива  и реки
Парагуасу на бурные воды бескрайнего  моря,  на  дорогу,  которой  нет
конца  и  которая ведет в чужие,  далекие,  незнаемые земли.  Плыть на
огромном черном корабле,  пережить наяву все чудесные сказания,  каких
наслушался  он  на  прибрежье,  -  чего ж еще можно желать!  Некоторые
рыбаки уже бросили свои шхуны и ушли матросами в открытое море.  Порою
они  возвращались ненадолго,  рассказывали чудовищные вещи,  описывали
кораблекрушения и бури,  битвы с желтокожими  людьми  где-то  на  краю
земли  и  говорили  на  какой-то  странной смеси всех языков мира.  Но
бывало и так,  что они не возвращались.  Шико Печальный (кто ж его  не
помнит?)  еще  мальчишкой нанялся на немецкое грузовое судно.  Толстый
такой негр,  никогда не улыбался.  День-деньской смотрел на  море,  на
корабли и все говорил,  что уедет. Только об этом и говорил. Казалось,
что родная его земля не здесь,  что сам он откуда-то из-за  моря.  Ну,
завербовался  на корабль.  Как-то вечером тот корабль снова причалил в
здешних краях.  Все сбежались взглянуть на Шико Печального.  Даже  его
старуха мать пришла, хоть она торговала кокосовыми лепешками далеко от
берега,  в центре города,  и никто не знал,  как дошла до нее весть  о
корабле.  Но все сразу разошлись,  потому что Шико Печальный не прибыл
вместе с этим кораблем. Он поступил на другой и работал там кочегаром.
А с этого другого корабля, как рассказали немецкие матросы, он перешел
на третий,  и никто не знал, в каких дальних водах плавает теперь Шико
Печальный.  Покуда  шел  о нем разговор,  кто-то предположил,  что он,
наверно,  умер,  но никто не поверил.  Моряк приходит умирать  в  свой
порт, у своего моря и своих шхун. Если только, конечно, не суждено ему
утонуть. Но и тогда он приходит вместе с Матерью Вод взглянуть на луну
родного берега,  послушать песни земляков.  Шико Печальный не умер, не
мог умереть где-то вдали.
     Гума знал  Шико Печального мало,  он был еще ребенком,  когда тот
уехал.  Но Гума любил память о  нем  и  хотел  стать  таким,  как  он.
Огромные черные корабли неудержимо манили его. Какая-то странная тайна
заключалась в них,  в их особо  пронзительных  гудках,  в  их  тяжелых
якорях, в их высоких мачтах. Когда-нибудь Гума уедет в Земли без Конца
и без Края.  Один только старый Франсиско держит его у  этого  берега,
как якорь. Он должен зарабатывать хлеб для дяди, научившего его всему,
что он знает. Когда старик утомится жизнью на берегу и уйдет с Матерью
Вод, тогда и Гума уйдет из этих мест в бескрайнее море, и у дороги его
не будет больше пределов,  и место парусного  шлюпа,  займет  корабль,
огромный   и   черный,  а  на  прибрежье  станут  рассказывать  о  нем
таинственные истории.
     Он остался  один  хозяином "Смелого" и понял,  что отрочество его
кончилось.  Рано,  слишком рано кончилось и его детство,  ибо он давно
уже  стал  мужчиной,  задолго  до  появления  на шлюпе той молоденькой
мулатки,  которую старый Франсиско оставил на палубе в  такой  ленивой
позе.  Как-то раз приезжала его мать,  за несколько лет до этого,  и в
тот день он уже один водил "Смелого" до самой Итапарики и чувствовал в
теле  странное  ощущение,  которого  не  мог  тогда понять.  Он помнил
страдание этого дня.  Тогда  впервые  грешные  мысли  пронзили  его  и
желание оставить эти берега обрело постоянную жизнь в его душе. С того
дня он стал мужчиной.
     Мало что мог он вспомнить из своего короткого детства - сын моря,
чья судьба была уже прочерчена судьбами отца,  дяди,  товарищей,  всех
окружающих. Его судьбой было море, и это была героическая судьба. Быть
может,  и сам он не знал об этом,  быть может,  и не помыслил никогда,
что и он, как все эти люди, что ругались днем непристойными словами, а
по вечерам нежным голосом пели песни любви,  будет  героем,  рискующим
жизнью во власти волн каждое мгновение,  в дождь и в ведро, под тучами
и под ярким солнцем,  горящим в небе над Баией,  Городом Всех  Святых.
Никогда  не  думал  он о том,  что судьба его героична,  а жизнь полна
красоты.  Не привелось ему  познать  беззаботное  детство,  слишком  о
многом  надо было заботиться ему,  так рано брошенному жизнью на корму
рыбачьей  шхуны,  вынужденному  пристально  вглядываться   в   опасные
верхушки  подводных камней,  плохо различимые под гладкой поверхностью
воды,  и натирать мозоли на руках о рыболовные снасти и твердое дерево
руля.
     Он ходил в школу одно время, да. Это был грубо сколоченный дом за
гаванью,  и  учительница сочиняла любовные сонеты (быть может,  любовь
придет когда-нибудь на корабле в таинственную ночь,  а быть может,  не
придет никогда,  и учительница была молоденькая и бледная,  и в свежем
голосе ее звучало томное разочарование в жизни),  а ребятня  упивалась
разными рыбацкими историями,  и говорила на странном языке моряков,  и
билась об заклад, у чьей шхуны ход быстрее.
     Он недолго  пробыл в школе.  Как и другие дети окрестных рыбаков,
он провел  там  ровно  столько  времени,  сколько  понадобилось,  чтоб
научиться  прочесть  по складам письмо и нацарапать записку,  с особым
усилием и тщанием выводя хвостик под последней буквой подписи. Слишком
многие   дела   ждали  их  дома  и  на  море,  не  могли  они  надолго
задерживаться в школе.  И когда потом учительница встречала их  (звали
ее Дулсе, что означает Нежная), то не узнавала в этих огромных крепких
детинах с распахнутой грудью и  лицом,  обожженным  морскими  ветрами,
своих  недавних  учеников.  А  они  проходили мимо нее,  робко опустив
голову,  и