сострадание у добросердечных сеньор,  чьи квартиры
потом посещали  юные грабители,  превосходно  осведомленные  о  расположении
комнат и  о том,  где хранятся  ценности. И когда Безногий представлял себе,
как проклинают его эти сеньоры, принявшие его за бедного сироту, душа у него
просто пела от радости. Так он мстил им, так вымещал он на них переполнявшую
его  ненависть, смутно  мечтая  о  какой-то сверхмощной бомбе  -- про  такую
рассказывал  Профессор, --  которая бы разнесла в  клочья, подняла на воздух
весь город, и, воображая себе этот взрыв, веселел. Может быть, он был бы так
же весел и  счастлив,  если бы  кто-нибудь  -- обычно ему виделась женщина с
седеющими  волосами и  мягкими  руками -- прижал бы его  к груди,  погладил,
приласкал, убаюкал, прогнав прочь сны о тюрьме,  мучившие его  еженощно. Да,
тогда  бы он был  весел и счастлив, и ненависть ушла бы  из его сердца, и не
было  бы  там ни презрения, ни  зависти, ни  злости  на  Леденчика, который,
воздев руки к небу и вперив  взгляд в одну точку, убегает из  мира скорбей и
бед в мир, известный ему лишь по рассказам падре Жозе Педро...
     Слышатся  чьи-то  голоса.  Четверо  входят  в  сонную  тишину пакгауза.
Безногий, вздрогнув, смеется в спину Леденчику, который продолжает молиться,
и, пожав плечами, решает подождать до завтра с  обсуждением "шляпного дела".
Спать он боится, и потому направляется навстречу вошедшим, просит закурить и
грубо обрывает их похвальбу:
     -- Да  кто же  поверит, что таким  щенкам, как вы, удалось справиться с
бабой?! Это наверняка был какой-нибудь...
     Четверо немедля вспыхивают:
     -- Ты что, правда не веришь или  дураком прикидываешься? Хочешь,  пошли
завтра с нами! Ты таких и вовсе-то не видал!
     --  Нет, нет,  -- издевательски смеется в  ответ Безногий. -- Я к  этим
равнодушен.
     И отходит прочь.
     Кот  спать  не  ложится. Он  всегда выходит  в город после  одиннадцати
вечера. Он  чистюля  и франт, кожа у него бело-розовая,  и потому стоило ему
только появиться в шайке, Долдон сделал попытку прихватить его. Но Кот уже в
те  времена отличался  немыслимым проворством  и  к  тому  же  вовсе  не был
"мальчиком из хорошей семьи": тут Долдон дал маху.  Кот пришел к "капитанам"
из другой шайки, носившей  имя "Индейцы Малокейро" и обитавшей под причалами
Аракажу,  в  Баию  же  приехал на тормозной  площадке товарняка. Ему шел уже
четырнадцатый  год, он прекрасно  знал, какие  нравы  царят  среди бездомных
подростков, и мигом  догадался, с чего это Долдон, приземистый,  коренастый,
уродливый  мулат,  взялся так его  обхаживать:  угощал сигаретами, поделился
ужином  и вызвался  показать  город. Там они  украли  пару  новых  башмаков,
выставленных в витрине на Байша-дос-Сапатейрос.
     -- Я знаю, кому их загнать, -- сказал тогда Долдон.
     Кот оглядел свои ботинки -- они уже просили каши.
     -- Я лучше себе оставлю. Мне давно нужны новые.
     -- Ты  и в этих загляденье, --  восхитился Долдон, который  по  большей
части ходил босиком.
     -- Я уплачу твою долю. Сколько они могут потянуть?
     Долдон воззрился на  него. Кот был  одет в заплатанный  пиджак, но  при
галстуке и в перчатках -- чудо из чудес!
     -- Фасонишь, да? -- улыбнулся он.
     -- Я рожден не для этой жизни. Я рожден для большого света, -- произнес
Кот  фразу, которую услышал  однажды от  какого-то  коммивояжера в кабаре  в
Аракажу.
     Долдон находил,  что его новый товарищ -- настоящий красавец. Внешность
Кота и правда  бросалась в  глаза,  и,  хотя  в его красоте не  было  ничего
женственного, она привлекла Долдона, которому, в довершение всех бед, совсем
не везло с  женщинами: он  выглядел  младше  своих тринадцати лет,  был  мал
ростом и невзрачен. А Кот к четырнадцати  годам успел вымахать и уже любовно
пестовал пушок над губой -- тень будущих усов. Долдон в эту минуту любил его
всем сердцем и потому сказал:
     -- Ладно, забирай. Отдаю тебе свой тоже.
     -- Вот спасибо. Сочтемся как-нибудь.
     Долдон  решил  без  промедления воспользоваться  этой  благодарностью и
будто  случайно  провел  ладонью  по  бедру  Кота.  Кот  ловко  отстранился,
засмеялся про  себя,  но ничего  не сказал.  Долдон решил не  нажимать, чтоб
мальчишка не испугался: ему и в голову не могло прийти, что Кот разгадал его
мысли. Вечером  они шлялись, любуясь праздничной иллюминацией Баии  (Кот был
потрясен),  а  часов  в одиннадцать  вернулись в пакгауз.  Долдон представил
нового товарища Педро Пуле, а потом отвел в тот угол, где ночевал.
     -- Вот простыня, нам на двоих.
     Кот улегся, Долдон растянулся рядом. Решив, что новичок уснул, он обнял
его. Кот вскочил как ужаленный:
     -- Ошибочка вышла. Я мужчина.
     Но  Долдон уже  потерял власть над собой и  ничего не видел, кроме этой
белой кожи, черных кудрей  и  мускулистого  тела. Он бросился на Кота, желая
свалить его наземь, подмять под себя.  Кот отскочил, подставил ему ножку,  и
Долдон с размаху шлепнулся оземь, расквасил нос. Их уже окружили.
     -- Он, видно, решил, что я  из этих... -- сказал Кот  и ушел, прихватив
простыню.
     Некоторое  время  они враждовали, но потом помирились, и  теперь, когда
Коту надоедает его очередная подружка, он уступает ее Долдону.
     Однажды  вечером Кот прогуливался по улицам, где в эти  часы собирались
проститутки. Волосы его блестели от дешевого  брильянтина, галстук скрутился
в жгут. Он посвистывал, как  истый прожиг