азмахивая хлыстами, кинулись надзиратели, Жеремиаса  хватают.
Педро, воспользовавшись суматохой, сует веревку под блузу и бежит в спальню.
Навстречу  ему  вниз  по  лестнице  спешит  надзиратель с револьвером. Педро
успевает юркнуть в открытую дверь, и тот не замечает его.
     Педро  прячет  веревку  под  матрас и бегом возвращается  на плантацию.
Жеремиаса волокут в карцер. Надзиратели пересчитывают  мальчишек.  Ранулфо и
Кампос  устремляются вдогонку за Агостиньо, который воспользовался суматохой
и убежал.  Фаусто,  бережно неся пораненную руку, идет в  лазарет. Директор,
яростно   сверкая   глазами,   снует   вперед-назад.   Снова   пересчитывают
воспитанников, и один из надзирателей спрашивает Педро:
     -- Ты где был?
     -- Отошел в сторонку, чтоб меня не впутали в это дело.
     Надзиратель глядит на него недоверчиво, но больше не цепляется.
     Приволакивают беглеца Агостиньо, его избивают тут же, на глазах у всех.
Потом директор приказывает:
     -- В карцер его!
     -- Там ведь Жеремиас... -- напоминает Ранулфо.
     -- Пусть вдвоем посидят, веселей будет!..
     От этих слов  Педро пробирает дрожь. Как можно уместиться вдвоем в этой
каморке, где и одному тесно?

     В  эту  ночь  он  решает   ничего  не  предпринимать,  потому  что  все
надзиратели  настороже и  особенно  бдительны.  Мальчишки  скрипят зубами  в
бессильной ярости.
     Но  двое   суток  спустя,  когда   Фаусто  ушел   в  свою  комнатку  за
перегородкой, когда все  уснули, Педро  поднялся  с кровати, вытащил  из-под
матраса моток веревки. Его койка стояла у самого окна. Он распахнул створки,
привязал  веревку к выступавшему из стены  костылю, выбросил свободный конец
наружу. Она оказалась коротка и  повисла довольно высоко от земли.  Стараясь
не шуметь, он вытянул веревку  обратно. В эту минуту его сосед поднял голову
от подушки:
     -- Рвешь когти?
     Этот  паренек  пользовался  недоброй  славой  наушника.  Потому  его  и
положили рядом с новеньким. Педро вытащил нож:
     --  Видал?  Постарайся уснуть. Если только цикнешь --  глотку перережу,
честное  слово  Педро  Пули.   А  если   донесешь  потом...  Ты  слыхал  про
"капитанов"?
     -- Слыхал...
     -- Ну, так они тебя на дне морском достанут.
     Положив  нож рядом, Педро снова подтягивает веревку, привязывает к  ней
простыню, затягивает  морским узлом -- этому искусству  обучил его  когда-то
Богумил.  Еще  раз  грозит  мальчишке,  выбрасывает  веревку  и,  ступив  на
подоконник, начинает  спуск. Он  не успевает преодолеть и половины пути, как
над  головой  раздаются  крики:  мальчишка  все-таки поднял  тревогу.  Педро
скользит  по  веревке,  потом  разжимает  руки и  прыгает.  В животе  что-то
оборвалось, но он уже  катится  по земле, перемахивает через забор, спасаясь
от сторожевых псов, которых на ночь спускают с цепи, выбирается на дорогу. У
него в запасе  есть  еще несколько  минут; пока  надзиратели оденутся,  пока
спустятся, пока отправят по его следу собак. Педро сбрасывает с себя одежду,
берет в зубы  нож -- чтобы ищейки не нашли по запаху.  И, голый,  в холодном
предутреннем сумраке бежит навстречу солнцу, навстречу свободе.

     Профессор прочел заголовок в "Жорнал да Тарде":

                  Главарю "Капитанов песка" удалось
                   бежать из исправительной колонии

     Потом  шло  длинное  интервью  с  разъяренным директором.  Весь пакгауз
надрывается от смеха. Даже падре Жозе  Педро хохочет, -- хохочет так, словно
он -- полноправный член шайки.

СИРОТСКИЙ ПРИЮТ

     Хватило месяца в приюте, чтобы из души Доры ушла радость, а  из тела --
бодрость и  сила.  Она родилась на холме,  она провела детство на его крутых
улочках. Потом  началась  полная  приключений жизнь  в  шайке!  Дора не была
тепличным цветком. Дора любила солнце, улицу, свободу.
     Здесь, в  приюте,  ей  туго  заплели волосы в  две косички, стянули  их
розовыми бантами. Дали голубое полотняное платье и  синий передник. Посадили
за  парту вместе  с  девочками  пяти-шести лет. Кормили  плохо.  Наказывали.
Оставляли без  обеда, не выпускали  на  прогулку. Потом началась  горячка --
положили  в  приютский лазарет.  Вышла  она  оттуда  еле  живой. Температура
держалась, но она  никому об этом  не говорила, потому что ненавидела унылую