следующий день после  драки падре Жозе сказал
Леденчику,  что  тот  поступил  дурно, что  во имя  Господа  можно и  должно
претерпеть любую обиду, и тогда он отдал избитому свой совсем новенький нож.
Больше он  в драки не лез, ни разу никого не отколотил, а воровать не бросил
оттого только, что помер  бы  с голоду, --  это  был  единственный  источник
существования для  него и для всех ребят. Леденчик  внимал настойчивому зову
Бога и хотел пострадать во имя его. Он часами простаивал на коленях, спал на
голом полу, молился, даже когда  глаза слипались, шарахался от негритяночек,
которые предлагали ему свою любовь. Но в те времена Бог для него олицетворял
неисчерпаемое  милосердие, и он умерщвлял  плоть во  искупление тех мук, что
претерпел Господь на земле.  Потом  открылась ему и справедливость (для него
-- возмездие) Бога, и  в  душе  его  поселился  страх перед  ним  --  страх,
соединившийся с любовью. Молитвы  его стали продолжительней, и ужас, который
внушал  ему ад, причудливо перемешивался с прекрасным божественным  образом.
Он  устраивал себе долгие  посты; щеки у него ввалились, как у отшельника, а
взгляд  стал отрешенным и невидящим.  Он мечтал,  чтобы Господь явился ему в
сновиденье,  и потому  остерегался поднимать глаза  на чернокожих  девчонок,
которые, покачивая бедрами, словно танцуя на  ходу, то и дело попадались ему
в  бедных   кварталах  Баии.  Единственным  желанием  Леденчика  было  стать
служителем Бога,  жить  в угоду ему и  во имя его. Милосердие Бога вселяло в
него надежду, а  страх, который он испытывал перед неотвратимостью ожидавшей
его кары за грехи, приводил в отчаяние.
     Эта любовь, этот страх  -- причина того, что Леденчик в нерешительности
стоит перед витриной  в погожий  солнечный  день.  Солнце не  палит, а мягко
греет,  в  саду  распустились  цветы,  мир  и покой  снизошли  на  Баню.  Но
прекрасней всего --  резное изображение Богоматери с  младенцем,  стоящее  в
этой  лавке, у которой только один  вход. На витрине  -- образки  и ладанки,
молитвенники  в богатых переплетах, золотые четки, серебряные ковчежцы, а  с
полки,   что   у   самой   двери,  Пречистая   Дева   протягивает   мальчику
Христа-младенца, такого  же  нищего и  нагого,  как  сам Леденчик.  По  воле
скульптора Христос  худ, а  Дева,  держащая его  на виду у богатых и толстых
прохожих, печальна.  Вот потому никто и не  покупает деревянное изображение:
всюду  и всегда Христос-младенец --  упитанный и  пухлый,  точно мальчик  из
благополучного семейства, это  Бог богатых. А этот похож на Леденчика, а еще
больше  -- на  самых  юных  членов  шайки, особенно  на  того  малыша  всего
несколько месяцев от роду, которого Большой  Жоан подобрал на улице -- мать,
видно,  умерла,  -- принес  в пакгауз, где он и пробыл целый  день  к  вящей
радости  "капитанов",  потешавшихся  над  Жоаном и  Профессором:  те  совсем
сбились с ног,  добывая  для  малыша молоко. Потом  матушка Анинья  взяла  и
унесла  его. Только тот младенец был  чернокожим,  а этот -- белый... А  так
один к одному. У Христа, прильнувшего к груди Пречистой, такое же худенькое,
исплаканное  личико.  Дева  Мария  словно  протягивает  младенца  Леденчику,
вверяет  своего  сына его попечению, его любви.  Сияющий день, ослепительное
солнце,  цветы, и  только  Христу-младенцу холодно  и голодно. Взять  его  с
собой, в  пакгауз?  Он заботился  бы о  нем,  пестовал его,  окружил бы  его
любовью... Еще  и тем отличается этот Христос от всех прочих, что Приснодева
держит его как-то не крепко,  словно уже готова отдать  Леденчику. Он делает
шаг  вперед. В лавчонке  -- всего одна продавщица: пока нет покупателей, она
подкрашивает губы.  Утащить резное изображение  -- проще простого.  Леденчик
уже собирается сделать  еще шаг, но  вдруг  застывает на месте. Страх  перед
Богом останавливает его.
     Он  поклялся когда-то,  что  будет воровать, только  чтобы не умереть с
голоду или чтобы не нарушать законов  шайки  -- по приказу Педро Пули:  ведь
преступить  ее  неписаные,  но  неумолимые законы  --  тоже  грех.  А сейчас
собирается украсть Христа-младенца --  и только  для себя. Он хочет  украсть
его, чтобы Христос  всегда  был с ним,  чтоб  было  о ком  заботиться и кого
любить. А  если воруешь не потому, что голодаешь или мерзнешь, то совершаешь
смертный грех и будешь наказан без пощады -- гореть тебе, Леденчик, в геенне
огненной.  Пламя ее  будет  терзать  твою плоть,  жечь  руки,  снявшие образ
Господа   с  полки,   и  конца  твоим  мукам  не  настанет  во  веки  веков.
Христос-младенец -- собственность хозяина  этой лавки. Но, если рассудить, у
него  столько других  младенцев -- пухленьких и  розовощеких, -- что он и не
заметит  пропажи одного из них,  самого  несчастного  и озябшего.  Остальные
всегда  завернуты  в  пеленки из  дорогой материи  тонкой  выделки -- всегда
почему-то голубые. А этот -- совсем голый, он, наверно, озяб, его не пожалел
даже создатель-резчик.  А Дева протягивает сына Леденчику,  отдает  младенца
ему. Вон сколько у этого торговца других Христов. Он и не заметит, а заметит
-- так только обрадуется, что украли того самого младенца, которого никто не
покупал, который готов вот-вот  скатиться с материнских рук,  перед  которым
всегда перешептываются в страхе святоши-покупательницы:
     --  Нет,  только  не этого...  Такой  заморыш, прости меня,  Господи...
Пожалуй, еще  упадет на  пол, разобьется --  что тогда делать? Нет, этого не
куплю.
     Так и остался Христос непроданным. Дева Мария протягивала его прохожим,
чтобы кто-нибудь  взял  его,  любил и  заботился  о нем,  но никто  не брал.
Богомолки не желали ставить его в свои домашние  алтари рядом с младенцами в
золотых  сандалиях,  с  золотыми  коронами  на  голове. Один только Леденчик
заметил, что он  голоден и продрог, один только Леденчик, мечтает взять его,
Но денег  у него  нет, и к  тому же он никогда ничего  не покупает.  Если он
унесет младенца, то  любовь к Богу и накормит его,  и напоит, и обогреет. Но
как  унесешь, если  адский огонь будет пожирать голову,  в  которой  родился
греховный замысел, и  руки,  его  осуществившие?!  Тут  он  вспоминает,  что
греховный помысе