да. Спросил у
прохожего,  где  можно  переночевать, тот говорит  --  в  полиции.  Попросил
полицейского --  забери  меня до утра, а полицейский заругался  и  не  взял.
Тогда он и сделал вид, что хочет сумочку украсть, а на самом деле и в мыслях
не  было  этого, прикинулся  воришкой,  чтоб  оказаться  под  крышей в такую
погоду...
     -- Так что никого я не грабил, -- завершил он свой рассказ.
     Комиссар, маленькими глоточками прихлебывавший кофе, заметил как бы про
себя:
     --  Быть  не может,  чтоб такой  сосунок  мог  сочинить  такую складную
байку... -- У него была  слабость к литературе,  и потому он пробормотал: --
Готовая  новелла,  --  а потом, добродушно улыбнувшись, спросил: -- Как отца
зовут?
     -- Аугусто Сезар. -- Педро назвал имя одного рыбака из Мар-Гранде.
     -- Проверю. Если не наврал, отпущу. А если решил меня обморочить, плохо
твое дело.
     Он  позвонил,  вызывая полицейского. Нервы у  Педро  были натянуты, как
струны.  Комиссар  велел проверить, зарегистрированы  ли в полиции рыбаки из
Мар-Гранде, которые швартуются к причалам у рынка.
     -- Зарегистрированы, сеньор комиссар.
     --  Посмотри,  значится  ли  там  Аугусто  Сезар! Живо,  мое  дежурство
кончается!
     Педро  посмотрел  на  часы:  половина  шестого  утра.  Полицейский   не
возвращался,  а комиссар,  казалось, забыл  о мальчике,  стоявшем перед  его
столом. Лишь когда полицейский, войдя в кабинет, доложил:
     -- Есть такой! Был сегодня, потом уплыл обратно, -- комиссар приказал:
     -- Отпусти мальчишку.
     Педро  спросил,  можно ли ему забрать  пиджак, а  в  камере  так  ловко
пристроил его  под  мышкой, что Огуна  никто  и не заметил.  Снова пересекли
коридор из конца в конец, и полицейский вывел его за  двери. Педро  вышел на
площадь, обогнул старое здание казармы, свернул  на Гамбоа-де-Сима, прибавил
ходу, потом побежал. За спиной он слышал чьи-то шаги. Неужели спохватились и
догоняют? Он обернулся. За ним шли Профессор, Большой Жоан и Кот.
     -- Чего это вы тут сшиваетесь? -- спросил он с любопытством.
     Профессор поскреб в затылке.
     -- Мы тут давно уже  гуляем. Не ждали тебя так рано.  А ты вылетел, как
пуля, и пошел чесать по улицам, как будто за тобой кто гонится.
     Педро развернул пиджак, достал Огуна.
     --  Как  же  ты  умудрился  обдурить  их? -- хохоча  от восторга,  стал
спрашивать Большой Жоан.
     Они  шли  вниз  по  еще скользкой  от  ночного  ливня  улице,  и  Педро
рассказывал друзьям о своих приключениях.
     -- Неужто ни капельки не страшно было? -- осведомился Кот.
     Педро сначала хотел соврать, но потом признался:
     -- Честно сказать, чуть было в штаны не наложил...
     И засмеялся, увидев, как  расплылось в  довольной улыбке лицо  Большого
Жоана. На синем  небе не было теперь ни облачка, сияло солнце, от причалов у
рынка отваливали рыбачьи баркасы.

ГОСПОДЬ УЛЫБАЕТСЯ КАК НЕГРИТЕНОК

     Слишком велико было искушение.
     И  не скажешь, что сейчас  зимний полдень. Солнце заливает улицы мягким
светом, и лучи  его не обжигают, а поглаживают  кожу  нежно,  точно  женская
рука. В саду пестрым  многоцветьем переливаются маргаритки, розы и гвоздики,
георгины  и фиалки, и  даже на расстоянии чувствуется  тонкий, едва уловимый
аромат, от которого у Леденчика чуть  кружится голова. Покормили его сегодня
богатые  португальцы  --   вынесли  остатки  обеда,  королевское  получилось
пиршество. Служанка, поставив перед ним доверху полную тарелку, поглядела на
улицу, на зимнее солнце, на прохожих, шедших налегке, и сказала:
     -- Славный какой денек.
     Слова  эти  продолжают звучать в ушах  у  Леденчика. Славный  денек,  и
мальчик беспечно шагает по  улице,  насвистывая  самбу,  которой  научил его
Богумил, вспоминая,  что падре Жозе  Педро  обещал во  что бы  то  ни  стало
устроить его в семинарию. Еще падре сказал, что вся красота земли и людей --
дар Божий и нужно быть ему  за это благодарным.  Леденчик поднимает  глаза к
синему небу,  туда,  где, наверно,  живет Господь  Бог, и  думает: Господь и
вправду всеблаг. А подумав о Боге, тут же вспоминает о своих товарищах.  Они
воруют,  дерутся,  бранятся так,  что уши вянут, по ночам  подкарауливают на
пляже девчонок-негритянок,  могут при случае пырнуть ножом полицейского -- и
все-таки они добрые, они преданы друг  другу. А грешат потому, что нет у них
ни  дома, ни отца с матерью, потому что никогда не  знают, будут они сегодня
сыты или нет,  и живут в кирпичной сырой развалюхе с дырявой крышей.  Если б
не воровали, то  перемерли  бы  с голоду,  -- редко  встретишь  сердобольных
людей,  которые  накормят  или  вынесут  какую-нибудь  одежонку.  Одного  --
покормят, другого --  оденут, а  остальным что? Подыхать? Вот  и получается,
что всю шайку  ждет  пекло. Педро Пуля не верит в загробную жизнь. Профессор
над этим смеется. Большой Жоан верит в Шанго и Омолу, в негритянских  богов,
пришедших в Бразилию из Африки. Богумил,  закоренелый грешник и несравненный
капоэйрист, тоже молится им  и  путает их с