озяином  он
посетовал,  что  все  меньше  становится  тех,  кто  почувствовал бы  в себе
призвание к священнической деятельности. Хозяин, демонстрируя широту натуры,
сказал,  что готов заплатить за обучение в семинарии, буде найдутся желающие
стать священником. Жозе Педро, стоявший возле своего станка и слышавший весь
этот разговор, подошел  поближе  и сказал,  что хочет учиться в семинарии. И
хозяин, и  епископ были  весьма  удивлены  его словами:  Жозе  Педро был уже
далеко  не юн  и к  тому  же  не  получил  никакого  образования.  Однако  в
присутствии епископа фабриканту  неловко  было  идти на  попятный. Так  Жозе
Педро  поступил  в  семинарию.  Учение   давалось   ему  с  большим  трудом,
ученики-малолетки  постоянно  издевались над  ним.  Способности у  него были
весьма   средние,  он  брал   усердием   и   усидчивостью  и,  кроме   того,
по-настоящему, искренне и истинно веровал в Бога. Царившие в семинарии нравы
были ему не по вкусу, товарищи попросту травили его, постичь тайны теологии,
философии и латыни он так и не сумел. Но зато  Жозе Педро был наделен добрым
сердцем.  Он  мечтал  о том, как будет  наставлять  в  вере  детей, обращать
язычников-индейцев. Жилось ему тяжко, особенно после того, как по прошествии
двух лет фабрикант перестал платить за него, и пришлось одновременно учиться
и  исполнять обязанности педеля. Тем не менее он прошел полный курс обучения
и, ожидая, когда  ему дадут собственный приход, стал священником в  одной из
столичных   церквей.  Однако   заветной   его  мечтой  оставалось  обращение
беспризорных  детей-сирот,  которые  предавались  всем  возможным порокам  и
зарабатывали себе на жизнь воровством.  Падре Жозе Педро хотел открыть свету
истинной веры их души. Именно с этой целью начал он  посещать исправительную
колонию. Первое время директор ее был сама любезность,  но  когда падре стал
возражать против того, чтобы детей  секли  и по нескольку дней  кряду морили
голодом,  отношение к  нему резко  переменилось.  К тому  же он был вынужден
написать  обо всем, что видел, письмо в газету, и директор, запретив пускать
его на порог, послал жалобу архиепископу. Из-за  всех этих неприятностей ему
и не спешили давать  приход. Желание разыскать  "капитанов" в нем не угасло.
Беспризорные, сбившиеся с пути дети, до которых никому в целом свете не было
дела, оставались его первейшей заботой. Он хотел сблизиться с ними не только
для того, чтобы вернуть их в  лоно церкви, -- падре Жозе Педро  мечтал  хоть
как-нибудь облегчить их положение. Священник не  имел на  них почти никакого
влияния  -- да не "почти", а  совсем никакого -- и  поначалу  не представлял
себе,  как  завоевать  их доверие.  Зато  он  прекрасно знал, что  они часто
голодают, что помощи и  сочувствия им ждать неоткуда, что они живут, не зная
ласки, и жизнь эта полна лишений и тягот. У падре ничего не было для  них --
ни одежды, чтобы согреть, ни еды, чтобы накормить, ни кроватей, чтоб уложить
их  спать по-людски,  --  ничего,  кроме ласковых  слов  и  огромной  любви,
переполнявшей его душу. Он все же допустил  одну  ошибку, когда предложил им
сменить бесприютность и свободу на кров и пищу. Нет, конечно, речь шла  не о
колонии,  слишком  хорошо  были   ему  известны  и  правила  ее  внутреннего
распорядка, и неписаные  законы, царившие в ее стенах, чтобы хоть на  минуту
мог он поверить, что исправительное заведение превратит  отпетых сорванцов в
добрых  и трудолюбивых людей. Падре  решил  действовать через богобоязненных
старых  дев: они, по его мнению, могли  бы взять  кое-кого из "капитанов" на
воспитание  или  хотя  бы  кормить их досыта.  Но мальчишкам в  этом  случае
пришлось бы расстаться с  единственной прелестью  их  беспутной  жизни  -- с
вольной чередой  приключений  на улицах самого таинственного  и  прекрасного
города  на  свете,  с  Баией, с Бухтой  Всех Святых. И падре,  едва успев  с
помощью  Долдона войти  к "капитанам" в доверие, тотчас понял,  что лучше об
этом даже не заговаривать: мальчишки разбегутся из  пакгауза, и он их больше
никогда не увидит. А  кроме того, старые святоши, целыми днями  торчавшие  в
церкви,  а  между мессой и литанией без  устали перемывавшие  косточки своим
ближним, совсем  не  подходили для той  роли, которую он  им отводил.  Падре
вспомнил, как  были они обескуражены и раздосадованы, когда после его первой
проповеди  несколько  престарелых богомолок  устремились за ним  в  ризницу,
что-бы помочь ему снять облачение, как они ахали и придыхали над ним:
     --  Ваше  преподобие,  какой вы хорошенький,  в  точности  --  архангел
Гавриил, --  а одна тощая старая дева,  молитвенно сложив руки, благоговейно
шептала:
     -- Иисусик,  -- и как возмутило  его  это обожание, хоть он и знал, что
все это -- в порядке  вещей, и многие священники, даже не думая возмущаться,
принимают в дар  от своей паствы и цыплят, и индюшек, и вышитые  платочки, и
старинные золотые  часы --  семейную  реликвию, переходившую  из поколения в
поколение.   Но  у  падре   Жозе   Педро   были   иные  взгляды  на   миссию
священнослужителя, и потому  в  полном  сознании  своей  правоты  он  гневно
набросился на своих прихожанок:
     -- Вам что, делать нечего? Вам мало хлопот по дому? Я  не  Иисусик и не
архангел Гавриил! Ступайте домой! Работайте! Стряпайте! Шейте!
     Старые девы глядели  на  него в ужасе, как  на антихриста во  плоти,  а
падре продолжал:
     -- Вы лучше послужите Господу, если  будете сидеть дома и трудиться,  а
не толкаться по ризницам! Ступайте прочь!
     А когда они выбежали вон, прошептал скорее грустно, чем гневно:
     -- "Иисусик"... Поминают Божье имя всуе.
     Святоши   прямиком   направились   к   лысому,   толстому  и  неизменно
благодушному падре  Кловису, у которого всегда  предпочитали исповедоваться,
и, перемежая  рассказ горестными стонами, поведали ему о происшествии. Падре
Кловис поглядел на них с состраданием и утешил:
     -- Поначалу со всеми так бывает... Пройдет.  Скоро он поймет, что вы --
безгрешны  и   праведны,  истинные  дщери  Господни.  Не   печальтесь.   Все
образуется.  Прочитайте-ка  "Отче  наш"  да  не  за