в жилете: Вертун застрелил их на всем скаку. Безногий выпрямляется в
седле: он несется над волнами к звездам, и такого чудесного путешествия даже
Профессор  не выдумает, не  вычитает  в  книжке.  Сердце  его колотится  так
сильно, что он невольно прижимает к груди ладонь.
     В эту  ночь "капитаны" кататься не  пришли.  Во-первых, слишком  поздно
остановилась наконец  карусель  (в  два  часа  ночи  она еще  крутилась),  а
во-вторых,  у многих,  в  том  числе  у  Педро  Пули,  Долдона,  Барандана и
Профессора, нашлись  неотложные дела. Решили  идти на следующий день, часа в
три-четыре. Педро спросил у Безногого, научился ли тот управлять каруселью.
     -- А то вдруг поломаешь там чего-нибудь... Жалко будет твоего хозяина.
     --  Да я эту механику как свои пять пальцев знаю... Запустить -- плевое
дело.
     -- Может, там и промыслим чего-нибудь? -- спросил Профессор.
     -- Ясное дело,  -- ответил Педро. -- Но думаю, что всем скопом являться
не надо: увидят такую ораву -- беды не оберешься.
     Кот сказал, чтобы  днем его  не  ждали:  он будет занят, и как раз  для
того, чтобы к ночи освободиться.
     --  Дня прожить не  можешь без  своей  клячи. Поберег  бы здоровье,  --
поддел его Безногий.
     Кот  не  удостоил  его  ответом.  Большой  Жоан  тоже отказался:  они с
Богумилом собрались  к доне  Анинье на фейжоаду.  Наконец договорились,  что
днем  на площадь пойдет  несколько человек -- "работать",  а остальные пусть
промышляют где-нибудь еще. К ночи соберутся все и все вместе пойдут кататься
на карусели. Безногий предупредил:
     -- Только надо будет бензину достать.
     Профессор,  который  три раза  подряд обыграл  Большого Жоана  в шашки,
пустил шапку по кругу. Набрали денег на два литра.
     Но  в  воскресенье  в пакгауз пришел падре  Жозе Педро  -- один из  тех
немногих, кто знал, где обитают "капитаны". Падре уже давно дружил с ними, а
началось все с  Долдона.  Однажды он  после мессы  пробрался  в  ризницу той
церкви,  где  служил  падре   Жозе  Педро.   Долдон  залез  туда  больше  из
любопытства,  чем с  какой-нибудь  определенной  целью:  он всегда  плыл  по
течению и ни о чем не заботился. В шайке был он вроде прихлебателя: время от
времени  ему  везло,  и он  срезал у прохожего  часы или  выносил что-нибудь
ценное из квартиры,  но  услугами перекупщиков  не  пользовался  --  отдавал
добычу Педро Пуле. Это был его вклад в общий  котел. У него  было  множество
приятелей и среди портовых грузчиков, и в бедных кварталах  Сидаде-да-Палья,
и по  всему  городу -- там  перехватит, тут  урвет, -- он  был неприхотлив и
никому не в тягость: довольствовался женщинами, которые надоедали Коту, и  в
совершенстве  знал Баию --  все ее улицы,  закоулки,  достопримечательности,
знал, где и когда  готовится праздник или пирушка и можно будет на даровщину
выпить  и потанцевать. Иногда  он спохватывался, что давно уже не приносил в
шайку  денег, неимоверным усилием  побарывал свою  лень, добывал что-нибудь,
продавал и вручал деньги Педро Пуле. Но воровство было  ему так же противно,
как и  всякий другой труд: он любил валяться на  песке, глядя на  входящие в
гавань суда, и  мог  часами  сидеть на корточках в воротах портовых складов,
слушать разные побасенки. Ходил он вечно  в лохмотьях  и добывал  себе новую
одежду, только когда прежняя уже  расползалась в руках. Еще любил бродить по
улицам,  вымощенным  черными плитами, посиживать с сигареткой  на скамейке в
городских  парках,   заходить  в   церкви,  любоваться  старинными  золотыми
вещицами.
     Вот  и  в  то  утро, увидев,  что после  мессы  прихожане разошлись, он
бездумно  вошел в  церковь,  оглядел  внутреннее убранство,  алтарь,  статуи
святых,  посмеялся  над  святым  Бенедиктом,  которого  скульптор  изобразил
негром,  потом залез в ризницу. Там никого не было, и  Долдон  сразу заметил
какую-то штуковину из золота: должно быть, за нее отвалят немалые деньги. Он
уже протянул руку, но тут кто-то дотронулся до его плеча. Это и был вошедший
минуту назад падре Жозе Педро.
     --  Зачем ты  сделал это, сын мой?  --  с улыбкой спросил он  и, разжав
пальцы Долдона, поставил золотую дарохранительницу на место.
     -- Вот ей-Богу,  ваше преподобие, просто  посмотреть взял, -- не ожидая
для  себя ничего  хорошего, заныл  Долдон. -- Неужто  вы  думаете -- украсть
хотел? Посмотрел и назад хотел поставить... Я из хорошей семьи.
     Падре окинул взглядом его лохмотья и засмеялся.
     --  Отец у  меня умер...  А  пока он жив был,  я даже в  школу ходил...
Честное слово. Стал бы я красть  такое... Да еще в церкви. Что я -- нехристь
какой?
     Падре снова  рассмеялся, прекрасно зная,  что  Долдон врет.  Уже  давно
искал он способ завязать знакомство с бездомными детьми, считая заботу о них
святой   обязанностью.   Он   побывал   и   в  исправительной  колонии   для
несовершеннолетних,  но  там  ему  всячески  ставили палки в  колеса: он  не
разделял взглядов директора, что только каждодневным  битьем можно наставить
заблудшего  на  путь  истинный.  Да  и  в  том,  что  понимать   под  словом
"заблудший", они  с директором сильно расходились во мнениях, Наслушавшись о
подвигах "капитанов", Жозе  Педро мечтал разыскать их, войти к ним в доверие
и постараться привлечь их сердца  к Богу, помочь им исправиться.  Поэтому он
обошелся с Долдоном как можно  лучше, надеясь  с его  помощью  проникнуть  в
шайку. Все получилось так, как он хотел.
     В церковных кругах  считалось,  что  падре Жозе  Педро умом  не блещет.
Среди  бесчисленных  священнослужителей Баии место  его  было с самого краю.
Перед тем  как поступить  в семинарию,  он  пять  лет проработал на  ткацкой
фабрике. Как-то раз  фабрику эту посетил епископ. В разговоре с