встречу.
Немедленно  я спешил  казаков  моих и  завязал  дело. Полк  Попова 13-го  и
партизанскую мою команду развернул на левом фланге спешенных казаков, чтобы
закрыть  движение  подвигавшихся войск  наших,  а Чеченского  с его  полком
послал  на  Ельненскую  дорогу,  чтобы  пресечь сообщение  с  Ясминым,  где
находился  другой   отряд  неприятеля.  Последствия   оправдали  эту  меру.

Сеславин  прискакал с орудиями  к стрелкам  моим, открыл огонь  по колоннам
неприятельским, выходившим из Ляхова, и продвинул гусар своих для прикрытия
стрелков и орудий. Партии  его и Фигнера построились позади сего прикрытия.
Граф Орлов-Денисов расположил отряд  свой на правом фланге партий Фигнера и
Сеславина и послал разъезды по дороге в Долгомостье.

Неприятель,  невзирая  на  пушечные  выстрелы, выходил  из  села,  усиливал
стрелков,  занимавших  болотистый лес,  примыкающий  к селу,  и напирал  на
правый  фланг  наш  главными силами.  Сеславин  сменил  пеших казаков  моих
прибывшими егерями  своими и  в одно время приказал  ахтырским гусарам, под
командою  ротмистра   Горскина  находившимся,   ударить  на  неприятельскую
конницу, покусившуюся на стрелков  наших. Горскин атаковал, - опрокинул сию
конницу и вогнал ее  в лес, уже тогда обнаженный от листьев и, следственно,
неспособный  к укрытию  пехоты, стрелявшей  для поддержания  своей конницы.
Стрелки наши  бросились за Горскиным и  вместе с ним начали  очищать лес, а
стрелки неприятельские  - тянуться  из оного чистым полем  к правому флангу
отряда своего. Тогда Литовского  уланского полка поручик Лизогуб, пользуясь
их смятением, рассыпал уланов  своих и ударил. Проезжая в то время вдоль по
линии  с правого  на левый  фланг, я  попался между  ними и  был свидетелем
следующего случая.

Один из уланов гнался с саблею за французским егерем. Каждый раз, что егерь
прицеливался  по нем,  каждый раз  он отъезжал  прочь и  преследовал снова,
когда  егерь обращался  в бегство.  Приметя сие,  я закричал  улану: "Улан,
стыдно!"  Он,  не  отвечав ни  слова,  поворотил  лошадь, выдержал  выстрел
французского   егеря,    бросился   на   него   и    рассек   ему   голову.

После сего,  подъехав ко  мне, он спросил  меня: "Теперь довольны  ли, ваше
высокоблагородие?"  -  и  в  ту же  секунду  охнул:  какая-то бешеная  пуля
перебила ему  правую ногу. Странность состоит в  том, что сей улан, получив
за подвиг  сей Георгиевский знак, не мог  носить его... Он был бердичевский
еврей,  завербованный  в уланы.  Этот  случай оправдывает  мнение, что  нет
такого рода людей, который не причастен был бы честолюбия и, следовательно,
не способен был бы к военной службе.

Приехав  на  левый фланг,  мне  представили  от Чеченского  взятого в  плен
кривого гусарского  ротмистра, которого я забыл  имя, посланного в Ясмино с
уведомлением, что ляховский отряд атакован и чтобы ясминский отряд поспешал
к нему  на помощь. Между тем Чеченский донес мне,  что он прогнал обратно в
село вышедшую против него  неприятельскую кавалерию, пресек совершенно путь
к  Ясмину, и  спрашивал разрешения:  что прикажу  учинить с  сотнею человек
пехоты,  засевшей в  отдельных  от села  сараях,  стрелявших из  оных и  не
сдающихся? Я  велел жечь  сараи - исчадье  чингисханово, - сжечь  и сараи и
французов.

Между тем граф Орлов-Денисов уведомлен был, что двухтысячная колонна спешит
по дороге  от Долгомостья в  тыл нашим отрядам и  что наблюдательные войска
его, на сей дороге выставленные, с поспешностию отступают. Граф, оставя нас
продолжать действие против Ожеро,  взял отряд свой и немедленно обратился с
ним  на кирасиров,  встретил  их неподалеку  от нас,  атаковал,  рассеял и,
отрядив полковника Быхалова с частию отряда своего для преследования оных к
Долгомостью, возвратился к нам под Ляхово.

Вечерело.  Ляхово  в  разных  местах загорелось;  стрельба  продолжалась...

Я уверен,  что если  бы при наступлении  ночи генерал Ожеро  свернул войска
свои  в одну  колонну,  заключа в  средину  оной тяжести  отряда своего,  и
подвинулся бы таким порядком большою дорогою к Долгомостью и к Смоленску, -
все наши покушения остались  бы тщетными. Иначе ничего сделать мы не могли,
как конвоировать  его торжественно до корпуса  Бараге-Дильера и откланяться
ему при их соединении.

Вместо того  мы услышали барабанный бой  впереди стрелковой линии и увидали
подвигавшегося  к нам  парламентера.  В это  время я  ставил на  левом моем
фланге  между  отдельными  избами  присланное  мне от  Сеславина  орудие  и
готовился стрелять  картечью по  подошедшей к левому  моему флангу довольно
густой колонне.  Граф Орлов-Денисов прислал мне  сказать, чтобы я прекратил
действие и дал бы  о том знать Чеченскому, потому что Фигнер отправился уже
парламентером - к Ожеро в Ляхово.

Переговоры продолжались не более часа. Следствие их было - сдача двух тысяч
рядовых,   шестидесяти   офицеров   и   одного   генерала   военнопленными.

Наступила ночь; мороз усилился; Ляхово пылало; войска наши, на коне, стояли
по обеим  сторонам дороги,  по которой проходили  обезоруженные французские
войска, освещаемые  отблеском пожара.  Болтовня французов не  умолкала: они
ругали  мороз,  генерала своего,  Россию,  нас; но  слова Фигнера:  "Filez,
filez"[43] - покрыва