Мне льющий в сердце льдистый хлад и жар?


     CCXXI

     Какое наважденье, чей увет
     Меня бросает безоружным в сечу,
     Где лавров я себе не обеспечу,
     Где смерть несчастьем будет. Впрочем, нет:
     Настолько сладок сердцу ясный свет
     Прекрасных глаз, что я и не замечу,
     Как смертный час в огне их жарком встречу,
     В котором изнываю двадцать лет.
     Я чувствую дыханье вечной ночи,
     Когда я вижу пламенные очи
     Вдали, но если их волшебный взгляд
     Найдет меня, сколь мука мне приятна -
     Вообразить, не то что молвить внятно,
     Бессилен я, как двадцать лет назад.


     CCXXII

     "О донны, почему, сходясь в часы бесед,
     Так одиноки вы и смех звучит уныло?
     Где жизнь моя теперь, о, где моя могила?
     Ну почему средь вас моей любимой нет?"
     "Смеемся и грустим, желанный вспомнив свет,
     Подругу милую, которой нас лишила
     Ревнивая родня, завистливая сила,
     Чьи радости растут по мере наших бед".
     "Но душу угнетать дано каким законом?" -
     "Душа - она вольна, здесь плоть в тиски взята,
     Мы сами эту боль испытываем ныне.
     Подспудную печаль подчас прочесть легко нам:
     Ведь мы же видели, как меркла красота,
     Как влагой полнились глаза твоей святыни".


     CCXXIII

     Когда златую колесницу в море
     Купает Солнце, - с меркнущим эфиром
     Мрачится дух тоской. В томленье сиром
     Жду первых звезд. Луна встает - и вскоре
     Настанет ночь. Невнемлющей все горе
     Перескажу. С собой самим и с миром,
     Со злой судьбой моей, с моим кумиром
     Часы растрачу в долгом разговоре.
     Дремы не подманить мне к изголовью;
     Без отдыха до утра сердце стонет,
     И, слез ключи раскрыв, душа тоскует.
     Редеет мгла, и тень Аврора гонит.
     Во мне - все мрак!.. Лишь солнце вновь любовью
     Мне грудь зажжет и муки уврачует.


     CCXXIV

     О, если сердце и любовь верны,
     Жетанья чисты, пламенно томленье,
     И пылко благородное влеченье,
     И все дороги переплетены,
     И если мысли на челе ясны,
     Но сбивчивы и темны выраженья,
     А вспыхнувшие стыд или смущенье
     Смывает бледность до голубизны;
     И если с болью, гневом и слезами
     Любить другого больше, чем себя,
     Я осужден, вздыхая сокрушенно,
     Пылать вдали и леденеть пред вами, -
     О, если я от этого, любя,
     Терплю урон, - на вас вина, Мадонна.


     CCXXV

     Двенадцать звезд, двенадцать светлых жен,
     Веселых и пристойных в разговоре,
     И с ними солнце - в лодке на просторе
     Я увидал - и был заворожен.
     Нет, ни отплывший за руном Язон,
     Ни пастырь, что навлек на Трою горе,
     Такой