каймой,
     С цветами, с бантами, с бахромой.
     Но издали на лотке видна
     Пурпурно-красная пара одна;
     Она и цветом и видом своим
     Девчонкам нравилась молодым.

     Благородная белая мышка одна
     Проходила однажды мимо окна;
     Прошла, обернулась, опять подошла,
     Посмотрела еще раз поверх стекла --
     И вдруг сказала, робея немножко:
     "Сударыня киска, сударыня кошка,
     Красные туфли я очень люблю,
     Если недорого, я куплю".

     "Барышня, -- кошка ответила ей, --
     Будьте любезны зайти скорей,
     Почтите стены скромного дома
     Своим посещением, я знакома
     Со всеми по своему занятью,
     Даже с графинями, с высшей знатью;
     Туфельки я уступлю вам, поверьте,
     Только подходят ли вам, примерьте,
     Ах, право, один уж ваш визит..." --
     Так хитрая кошка лебезит.

     Неопытна белая мышь была,
     В притон убийцы она вошла,
     И села белая мышь на скамью
     И ножку вытянула свою --
     Узнать, подходят ли туфли под меру,-
     Являя собой невинность и веру.
     Но в это время, грозы внезапней,
     Кошка ее возьми да цапни
     И откусила ей голову ловко
     И говорит ей: "Эх ты, головка!
     Вот ты и умерла теперь.
     Но эти красные туфли, поверь,
     Поставлю я на твоем гробу,
     И когда затрубит архангел в трубу,
     В день воскресения, белая мышь,
     Ты из могилы выползи лишь,--
     Как все другие в этот день,--
     И сразу красные туфли надень".

МОРАЛЬ

     Белые мышки,--мой совет:
     Пусть не прельщает вас суетный свет,
     И лучше пускай будут босы ножки,
     Чем спрашивать красные туфли у кошки.


ВАВИЛОНСКИЕ ЗАБОТЫ

     Да, смерть зовет... Но я, признаться,
     В лесу хочу с тобой расстаться,
     В той дикой чаще, где средь хвои
     Блуждают волки, глухо воя,
     И мерзко хрюкает жена
     Владыки леса -- кабана.

     Да, смерть зовет... Но в час кончины
     Хочу, чтоб посреди пучины,
     Любовь моя, мое дитя,
     Осталась ты... Пусть вихрь, свистя,
     Взбивает волны, в бездне тонет,
     Со дна морских чудовищ гонит
     И алчно жертву рвут на части
     Акул и крокодилов пасти.
     Матильда! О мой друг прекрасный!
     Поверь мне, что не так опасны
     Ни дикий лес, ни шальной прибой,
     Как город, где нынче живем мы с тобой.
     Куда страшнее, чем волки, и совы,
     И всякие твари со дна морского,
     Те бестии, что не в лесах, а тут --
     В блестящей столице, в Париже, живут.
     Сей пьющий, поющий, танцующий край
     Для ангелов -- ад и для дьяволов -- ран.
     Тебя ли оставить мне в этом аду?!
     Нет, я рехнусь, я с ума сойду!

     С жужжаньем насмешливым надо мной
     Черных мух закружился рой,
     Иная на лоб или на нос садится.
     У многих из них -- человечьи лица,
     И хоботок над губой подвешен,
     Как в Индостане, у бога Ганеши.
     В мозгу моем слышится грохот и стук.
     Мне кажется -- там забивают сундук.
     И прежде, чем землю покину я сам,
     Мой разум пускается в путь к небесам.



НЕВОЛЬНИЧИЙ КОРАБЛЬ

     Сам суперкарго мингер ван Кук
     Сидит погруженный в заботы.
     Он калькулирует груз корабля
     И проверяет расчеты.

     "И гумми хорош, и перец хорош,--
     Всех бочек больше трех сотен.
     И золото есть, и кость хороша,
     И черный товар добротен.

     Шестьсот чернокожих задаром я взял
     На берегу Сенегала.
     У них сухожилья -- как толстый канат,
     А мышцы -- тверже металла.

     В уплату пошло дрянное вино,
     Стеклярус да сверток сатина.
     Тут виды -- процентов на восемьсот,
     Хотя б умерла половина.

     Да, если триста штук доживет
     До гавани Рио-Жанейро,
     По сотне дукатов за каждого мне
     Заплатит Гонсалес Перейро".

     Так предается мингер ван Кук
     Мечтам, но в эту минуту
     Заходит к нему корабельный хирург
     Герр ван дер Смиссен в каюту.

     Он сух, как палка; малиновый нос,
     И три бородавки под глазом.
     "Ну, эскулап мой! -- кричит ван Кук,--
     Не скучно ль моим черномазым?"

     Доктор, отвесив поклон, говорит:
     "Не скрою