л пес и, точно судьям,
     Показал нам всем улику.

     Ах, лицо героя было
     Так знакомо всем, лишь стало
     Чуть бледнее, чуть серьезней,
     И вокруг ужасной рамой

     Кудри черные змеились,
     Вроде страшных змей Медузы,
     Как Медуза, превращая
     Тех, кто их увидел, в камень.

     Да, мы все окаменели,
     Молча глядя друг на друга,
     Всем язык одновременно
     Этикет и страх связали.

     Лишь Мария де Падилья
     Вдруг нарушила молчанье,
     С воплем руки заломила,
     Вещим ужасом полна.

     "Мир сочтет, что я -- убийца,
     Что убийство я свершила,
     Рок детей моих постигнет,
     Сыновей моих безвинных".

     Дон Диего смолк, заметив,
     Как и все мы, с опозданьем,
     Что обед уже окончен
     И что двор покинул залу.

     По-придворному любезный,
     Предложил он показать мне
     Старый замок, и вдвоем
     Мы пошли смотреть палаты.

     Проходя по галерее,
     Что ведет к дворцовой псарне,
     Возвещавшей о себе
     Визгом, лаем и ворчаньем,

     Разглядел во тьме я келью,
     Замурованную в стену
     И похожую на клетку
     С крепкой толстою решеткой.

     В этой клетке я увидел
     На соломе полусгнившей
     Две фигурки,-- на цепи
     Там сидели два ребенка.

     Лет двенадцати был младший,
     А другой чуть-чуть постарше.
     Лица тонки, благородны,
     Но болезненно-бледны.

     Оба были полуголы
     И дрожали в лихорадке.
     Тельца худенькие были
     Полосаты от побоев.

     Из глубин безмерной скорби
     На меня взглянули оба.
     Жутки были их глаза,
     Как-то призрачно-пустые.

     "Боже, кто страдальцы эти?" --
     Вскрикнул я и дон Диего
     За руку схватил невольно.
     И его рука дрожала.

     Дон Диего, чуть смущенный,
     Оглянулся, опасаясь,
     Что его услышать могут,
     Глубоко вздохнул и молвил

     Нарочито светским тоном:
     "Это два родные брата,
     Дети короля дон Педро
     И Марии де Падилья.

     В день, когда в бою под Нарвас
     Дон Энрико Транстамаре
     С брата своего дон Педро
     Ср