Я сам был воин мира неизменный.
Но все мы – все ничтожны перед ним,
Перед Сухрабом дорогим моим!
Что я отвечу матери его?
Как я пошлю ей весть? Через кого?
Как объясню, что без вины убил я,
Что сам, увы, не ведал, что творил я?
Кто из отцов когда-либо свершил
Подобное? Свой мир я сокрушил!”
И принесли покров золототканый,
Покрыли юношу парчой багряной.
Мужи Рустама на гору пошли,
И сделали табут25[25], и принесли.
Сложили труп на ложе гробовое
И понесли, рыдая, с поля боя.
Шел впереди несчастный Тахамтан.
В смятенье был, вопил забульский стан.
Богатыри рыдали пред кострами.
С посыпанными прахом головами.
Трон золотой взложили на костер.
И вновь Рустам над степью вопль простер:
“Такого всадника на ратном поле
Ни мир, ни звезды не увидят боле!
Увы, твой свет и мощь твоя ушли!
Увы, твой светлый дух от нас вдали!
Увы, покинул ты предел земли,
А души наши скорбью изошли!”
Он кровь из глаз, не слезы, проливал,
И вновь свои одежды разрывал.
И сели все богатыри Ирана
Вокруг рыдающего Тахамтана.
Утешить словом всяк его хотел,
Рустам же мукой страшною горел.
Свод гневный сонмы жребиев вращает,
Глупца от мудреца не отличает.
Всем равно во вселенной смерть грозит,
И шаха и раба она разит.
*       *       *
И встал Рустам, в поход свой поднял стан,
За гробом войско шло в Забулистан.
Вельможи перед гробом шли, стеная,
Без шлемов, темя прахом посыпая.
О тяжком горе услыхал Дастан,
И весь навстречу вышел Сеистан.
Поехали за дальние заставы, –
Встречали поезд горя, а не славы.
*       *       *
В разодранной одежде, в горе лютом,
Шел Тахамтан пешком перед табутом.
Шло войско, развязавши пояса,
От воплей их охрипли голоса.
Их лица от ударов посинели,
Одежд их клочья на плечах висели.
Великий стон и плач поднялись тут,
Как был поставлен на землю табут.
Смертельной мукой Тахамтан томился.
Рыдая, перед Залем он склонился.
Покров золототканый с гроба снял
И так отцу, рыдая, он сказал:
“Взгляни, кто предстоит в табуте нам!
Ведь это — будто новый всадник Сам!”
Настала мука горькая Дастану,
Рыдая, жаловался он Йездану:
“За что мне послан этот страшный час?
Зачем, о дети, пережил я вас?
Столь юный витязь пал. Войскам на диво,
Он был могуч... Померк венец счастливый.
Кто был прекрасней, доблестней его?
Кто благородней сердцем? Никого!”
И долго о Сухрабе вопрошал он,
Каков он был; и кровь с ресниц ронял он.
*       *       *
И он воздвиг гробницу из порфира,
Чтобы стояла до скончанья мира.
Устроил, сердце повергая в мрак,
Из дерева алоэ – саркофаг.
Забили гроб гвоздями золотыми,
Над миром пронеслось Сухраба имя…
И много дней над гробом сына там
Не ведал утешения Рустам.