Абулькасым Фирдоуси
ШАХНАМЕ
 
НАЧАЛО КНИГИ
Во имя Господа души и разуменья,
Над кем возвыситься бессильна наша мысль,
Кто славы есть Господь и всяких мест Владыка,
Кто пищу всем дает, указывает путь;
Во имя Господа всей сферы и Сатурна,
Кто солнце и луну с денницею возжег,
Кто выше всех имен, всех знаков и понятий,
Кто в образ видимый все сущее облек.
Создателя миров ты лицезреть не можешь,
На зрение свое за это не пеняй:
Ведь даже мысль к Нему не может подступиться,
Затем что выше Он всех мест и всех имен.
Ни слову, перейди оно за мир стихийный,
Ни духу, ни уму дороги нет к Нему;
И ежели слова отыскивает разум,
Их может лишь найти для видимых вещей.
Бессильны мы Творца, каков Он есть, прославить:
Так препояшь себя покорностью Ему.
Он может взвешивать наш ум и нашу душу,
И мысли взвешенной постигнуть ли Его?
С такими средствами, понятием и духом,
По мере сил своих, Владыку славословь.
Лишь в бытие Его ты должен твердо верить,
От праздных же речей держаться в стороне.
Служи Создателю, ищи пути прямого
И точно выполняй веления Его.
Исполнен силы тот, кто Господа познает;
Познание Его дух старца молодит.
Но слову не пройти за это покрывало,
И к существу Творца пути для мысли нет.
 
ПОХВАЛА УМУ
Теперь, премудрый муж, прилично в этом месте
Поговорить о том, как драгоценен ум.
Скажи и вырази, что в мыслях ты имеешь,
Чем слух внимательный ты можешь напитать.
Ум - наилучший дар, тебе от Бога данный,
И похвала уму есть лучшее из дел.
Ум руководствует и сердце услаждает,
И здесь, и в мире том помощник он тебе;
Источник для тебя всех радостей и скорбей,
Источник также он всех выгод и потерь.
Коль помрачился ум, и при дарах блестящих
Не может более быть счастлив человек,
Как это высказал муж умный, знаменитый,
Которого слова питают мудрецов:
“Кто разум для себя не ставит в руководство,
Делами тот себе все сердце изъязвит:
Разумный человек сочтет его безумным,
И даже близкие чужим его сочтут”.
И здесь, и в мире том лишь ум дает нам цену:
В оковах рабства тот, кто немощен умом.
Ум есть духовный глаз; размыслив, ты увидишь,
Что в мире не пройти без радостных очей.
Да будет ведомо, что ум был создан первым.
Души он нашей страж, воздай ему хвалу,
Хвалу и языком, и слухом, и глазами,
Затем, что чрез него добро и зло тебе.
Но кто б достойно мог прославить ум и душу?
А если б начал я, кто станет мне внимать?
Мудрец! Никто о том не скажет так, как должно.
Поэтому скажи, как создан этот мир.
Ты сам творение Создателя вселенной,
Известно явное и скрытое тебе.
Советником своим всегда имей ты разум,
От недостойного им душу охраняй.
К беседе знающих ищи себе дорогу
И, в мире странствуя, со всеми речь веди.
Как скоро приобрел ты всякие познанья,
Тогда уж не дремли, но поучать спеши.
Коль взор внимательный на ветви слова бросишь,
Поймешь, что знание не сходит до корней.
 
ПОХВАЛА ПРОРОКУ И ЕГО СПОДВИЖНИКАМ
В богопознании и вере все спасенье,
И следует тебе спасенья путь искать.
Когда душой скорбеть и мучиться не хочешь
И не желаешь быть несчастным целый век,
Стремись идти путем по словесам пророка
И душу их водой от пятен омывай.
Кем откровения восприняты глаголы,
Кто властен повелеть и воспретить, сказал,
Что после Божиих посланников великих
Под солнцем не было славней чем Абу-Бекр.
Омар исламу дал широкую известность
И как весенний сад устроил этот мир.
За ними следовал Осман, избранник Божий,
Отличный скромностью и верою своей.
Четвертый был Алий, муж девственной супруги,
Которого пророк высоко отличал:
“Познания я град, Алий - его ворота”.
И это, подлинно, пророка словеса.
Даю свидетельство, что то завет пророка,
И голосу его, как будто, внемлет слух.
Таким Алия знай и таковы другие,
Кем сила крепкая религии дана.
Как солнце наш пророк, друзья его как месяц;
Взаимная их связь дает лишь верный путь.
Я преданнейший раб святой семьи пророка,
Чту самый прах от ног наследника его;
До остальных же мне пет никакого дела.
Лишь так я говорить, не иначе, могу.
Мудрец изобразил сей мир подобным морю,
В котором бурный ветр волнение развел.
И семьдесят судов там путь свой совершают,
Все паруса свои по ветру распустив.
Один большой корабль разубран, как невеста,
И разукрашен весь, как петушиный глаз.
На нем сам Мухаммед и с ним его наследник,
На том же корабле и семьи обоих.
Мудрец, бросая взор на эту даль морскую,
Где брега не видать, которой нет конца,
Сознал, что поглотят его морские волны,
Что не избавится от гибели никто.
“Будь я в опасности с пророком и Ал нем, -
Сказал он про себя, - надежных двух друзей
Имел бы я тогда: мне, верно, дал бы помощь
Властитель знамени, престола и венца,
Текучих вод, вина и меда обладатель
И млечных родников и водяных ключей”.
Коль смотришь в мир иной очами ожиданья,
К пророку ближе стань и близ Алия будь.
Постигнет зло тебя, пусть я виновен буду;
Таков уже мой путь и правило мое.
Я в этом родился, и жизнь пройду я с этим,
И под стопами льва я прах - ты это знай.
Коль сердце у тебя к пути греха наклонно,
Оно само и есть твой в здешнем мире враг.
Отца не знает кто, лишь тот врагом Алию
Стать может, но его огнем сожжет Господь. 
И если в чьей душе есть ненависть к Алию, 
Кто в мире может быть достойней слез того?
Остерегись смотреть на мир как на забаву,
От добрых спутников с дороги не сверни,
И за хорошее ты должен только браться, 
Коль в дружеской связи с хорошими людьми.
Но сколько бы ни вел я речь свою об этом,
По справедливости, не видно ей конца.
 
О ТОМ, КАК СОСТАВИЛАСЬ “КНИГА О ЦАРЯХ”
Уж сказаны слова, сказать что, не осталось;
Но часть сказаний вновь тебе я передам.
О чем бы речь ни вел, то все уж говорили, 
Из сада знания плоды срывали все. 
Хотя бы не пришлось на дереве плодовом
Мне место занимать, затем что силы нет,
Но даже если стать под пальмою высокой,
Найдешь в ее тени защиту от невзгод.
А может быть, смогу потом и я подняться
На кипариса ветвь, что тень бросает в мир,
И этой книгою о славных государях 
Оставлю на земле я память по себе.
Не принимай ее за выдумку и басни, 
Не думай, что ход дел во все века один.
Что в ней заключено, в себя впитает мудрый,
Хотя бы смысл ему разгадывать пришлось.
Хранилася одна времен прошедших книга,
В которой множество имелось повестей. 
Рассеяна она была в руках мобедов, 
И частью из нее всяк мудрый обладал.
Жил богатырь один, дихкан происхожденьем; 
Могуществен и храбр, разумен был и щедр. 
Исследовать судьбы эпохи стародавней, 
Рассказы о былом любил он собирать. 
Из каждой области мобедов престарелых
Он пригласил из тех, кто книгу собирал,
И их расспрашивал о царских поколеньях,
О славных витязях и счастливых бойцах:
Как правили они в начале этим миром,
Где память их средь нас изгладилась почти,
Как под влиянием звезды благоприятной 
Свершали подвиги удачно каждый раз.
Один по одному пред ним читали старцы
Сказанья о царях, превратностях судьбы.
Когда рассказы их прослушал все вельможа,
Известную потом он книгу сочинил.
Так памятник был им воздвигнут в этом мире; 
Хвала ему от всех, от знатных и простых!
 
О ПОЭТЕ ДАКИКИ
Историй множество из этой древней книги
Передавали всем народные певцы,
И обратился мир сердцами к тем сказаньям,
Все люди умные и все с прямой душой.
Явился юноша с живою, быстрой речью;
Он был красноречив, блестяще одарен:
“В стихи переложу, - сказал он, - эту книгу”
И всякий этим был обрадован в душе.
Но с юностью его злонравье было дружно,
С пороками всегда в борьбе он пребывал;
И смерть внезапная его постигла вскоре,
На голову ему надела черный шлем.
Он душу сладкую порокам в жертву предал
И радостей ни дня он в мире не имел.
Все больше от него отвертывалось счастье,
И он был умерщвлен невольником своим.
Исчез, не конченной осталась эта книга,
Заснуло счастие, витавшее над ним.
О! Отпусти ему, Создатель, прегрешенья
И в день суда возвысь в достоинстве его!
 
О ТОМ, КАК БЫЛА НАЧАТА КНИГА
Лишь светлая душа отторглась от него,
Я обратился ей к престолу шаха мира.
Хотелось очень мне ту книгу разыскать
И передать ее своей родною речью.
Я спрашивал ее у множества людей
И трепетал меж тем времен круговращенья:
Что, если жизнь моя не будет здесь долга,
И дело передать другому должен буду?
Да и неверно ведь сокровище мое,
И за труды никто не даст вознагражденья.
Тогда была пора, исполненная войн,
И кто искал чего, тем тяжко было в мире.
Немало времени прошло в таких делах,
А я свой замысел держал от света втайне.
Не видел никого, кто б в состояньи был
Мне помощь оказать при этом сочиненьи.
Что в мире может быть прекрасней добрых слов?
Им похвала от всех, от малых и великих.
Не будь от Господа нам лучшего из слов,
Как мог бы стать для нас пророк вожатым в жизни?
Жил в городе моем приятель дорогой:
Подумаешь, со мной в одной, как будто, коже.
И вот он мне сказал: “Твой замысел хорош,
К благому делу ты шаги свои направил,
Я рукопись тебе пехльвийской книги дам,
Но только берегись: дремать уж ты не должен.
Твой возраст - молодой, язык красноречив,
Умеешь передать сказанья о героях.
Перескажи-ка вновь ты книгу о царях
И чрез нее ищи почета у великих”.
Когда приятель мой доставил книгу мне,
То мрак души моей весь светом озарился.
 
ПОХВАЛА АБУ-МАНСУРУ БЕН-МУХАММЕДУ
В те времена, как я взялся за эту книгу,
На свете жил один могущественный князь.
Годами молод был и из семьи героев;
Разумен, духом бодр и с ясною душой;
Был муж совета он и скромности исполнен,
С приятным голосом, в словах красноречив.
И вот, он мне сказал: “Что от меня потребно,
Дабы твоя душа излилася в словах?
К чему бы ни было, имею я возможность
И нужд твоих потщусь к другим не направлять”.
И он меня берег, как яблоко на ветке,
Чтоб бурный ветер был не страшен для меня;
И от земли скорбей до самого Сатурна
Меня тогда вознес тот щедрый, славный князь.
В глазах его, что прах, сребро и злато были,
Он знати всей служил блестящею красой,
И перед ним весь мир достоин был презренья:
Великодушный был и верный в слове муж.
Но из среды людей исчез высокославный,
Как будто кипарис, что с луга ветром сбит.
Я больше не видал его живым, ни мертвым,
Как он от рук убийц, тех крокодилов, пал.
Увы! Какой был стан! Какая поясница!
Как ростом величав! Осанка, как царя.
Чье сердце он пленил, отчаянье объяло;
Как ива, трепетна душа моя была.
Хочу я привести один совет вельможи
И к памяти добра от злого дух отвлечь.
Однажды он сказал: “Как царственную книгу
Ты приведешь к концу, представь ее царям”.
От этих слов его покойно стало сердце,
Отрады, бодрости исполнилась душа.
И вот, я принялся теперь за эту книгу
Во славу мощного владыки всех владык,
Властителя венца, властителя престола,
Победоносного, счастливого царя.
 
ПОХВАЛА СУЛТАНУ МАХМУДУ
С тех пор, как создана вселенная Творцом,
Не видано еще такого государя.
Когда, как солнце, он на трон воссел в венце,
Как кость слоновая, земля тогда сияла.
Что за блестящее то солнце, ты б спросил,
Которое лучи на мир весь изливает?
Абулькасим! То шах победоносный наш
Воздвигнул свой престол над солнечной короной,
Благоустроил он и Запад, и Восток,
Могуществом его открылись копи злата.
И заблестела вновь примеркшая звезда,
И в голове моей рой мыслей завертелся.
Я понял, что момент заговорить настал,
Что счастье старое опять помолодело.
Раз, полный дум о нем, властителе земли,
С хвалами на устах, заснул я поздней ночью.
Как свет во тьме ночной, была душа моя;
Я спал, уста сомкнув, но сердце все открыто.
И вот, привиделось во сне моей душе:
Светильник блещущий из лона вод поднялся,
Хотя густою тьмой объят был лик земли,
Но от светильника он стал как будто яхонт;
А степь казалася подобною парче,
И бирюзовый трон на степи той виднелся.
Луне подобный царь на троне восседал
С венцом на голове, надетым вместо шлема;
И на длину двух миль тянулся войска строй,
А слева от царя семьсот слонов огромных;
Перед царем стоял дестур прямой души,
В стезе религии и правды вождь владыки.
Мой ум был поражен величием царя
И видом тех слонов, и численностью войска.
Смотря внимательно на царское лицо,
К вельможам я его с вопросом обратился:
“То небо ль и луна, или венец и трон?
И звезды ль перед ним, или ряды то войска?”
“То Рума с Индией (ответил некто) царь
И от Каннуджа он до Синдских вод властитель;
Ему подчинены Иран, как и Тураи,
И жизнь его рабов в его могучей воле.
Он правосудием порядок ввел в стране
И, дело совершив, венчал себя короной.
Махмуд, великий шах и мира властелин,
Овцу и волка пить в одном ручье заставил;
И от страны Кашмир до вод Китайских вплоть
Правители ему хвалы провозглашают;
Младенец, чьи уста влажны от молока,
Вперед всего “Махмуд” лепечет в колыбели.
Воздай хвалу и ты, искусный в слове муж,
Ищи через него достигнуть вечной славы.
Непослушливым быть велениям царя,
Уставы преступить никто так смел не будет”.
Тут пробудился я и тотчас же вскочил
(Какая в том беда, что тьма была ночная!);
Я встал и возгласил свои хвалы царю,
Диргемов не было - душой его осыпал.
Сказал я про себя: сну объясненье в том,
Что пользуется царь счастливой славой в мире.
Воздай хвалу тому, кто славою покрыл
И счастье бодрое, и перстень, и корону.
Его могуществом стал мир, как сад весной,
Стал воздух облачен, земля в убор оделась,
Из туч по временам обильный льется дождь,
И саду райскому мир сделался подобен.
Он правдой все добро в Иране насадил;
Где только люди есть, там знают все Махмуда.
В дни радостных пиров он небо доброты,
Во дни кровавых битв - дракон острокогтистый.
Он телом ярый слон, душою - Гавриил;
Рука как зимний дождь, а сердце - воды Нила.
Могущество врага, завистника его,
С динаром наравне в его глазах ничтожно.
Не возгордился он богатством и венцом,
От битв и от забот, не стал душою мрачен.
Кто только есть при нем, из знатных ли людей,
Из просвещенных ли, иль просто с добрым сердцем,
Царю царей они все верные друзья,
Покорностью ему всяк крепко опоясан,
И каждый сделался правителем страны,
И имя каждого стоит во всякой книге.
И первый среди них - то брат его меньшой,
С кем в доблести никто соперничать не может.
Кто Насру мощному оказывает честь.
Да радостно живет под сенью падишаха!
Насыр-Эддина он имел своим отцом,
Престол которого короной был Плеядам; 
Ума и мужества и доблести он полн,
И радость всех вельмож собою составляет. 
Второй из их числа-то храбрый Тусский князь,
В единоборство с львом вступающий отважно;
Кто сыплет золотом, судьбой им наделен, 
А от нее себе одной лишь ищет славы;
Ведет он свой народ по Божьему пути
И молит: жизнь царя да будет безопасна!
Да не лишится мир царя с его венцом!
Да пребывает царь во век благополучен!
Да будет телом здрав, на троне и в венце,
Свободен от забот, победами счастливый! 
Теперь перехожу к начатию труда,
К повествованию о славных государях.
 
О СОТВОРЕНИИ МИРА
Сначала надобно узнать тебе подробно
Происхождение первичное стихий.
Из ничего Господь все вещи создал в мире,
Чтоб обнаружить тем могущество свое.
Материю стихий Он произвел сначала,
Вне времени ее и без труда создав:
Одна из них - огонь, что вверх стремится яркий,
В средине воздух есть, вода, внизу земля.
Сначала, как огонь дохнул в своем стремлепьи,
Он сухость произвел своею теплотой,
Был холод порожден его успокоеньем,
А холод влажности причиной послужил.
Так появилися четыре элемента,
И этот мир земной составили они.
Затем один с другим они соединялись,
И части разные отдельно поднялись.
Образовался свод, вращающийся быстро,
Что новые всегда являет чудеса;
Семь над двенадцатью господство получили
И заняли свои особые места;
В них обнаружились даяние и щедрость
И стали знающих достойно одарять.
Включилися потом одна в другую сферы
И начали свой ход, когда сомкнулось все.
С своими водами, горами и долами,
Подобной светочу казалася земля.
Поднялись горы там, и воды забурлили,
И все растущее тянуться стало вверх.
Земля не заняла возвышенного места,
А темный, тусклый центр составила она.
И чудеса свои раскрыли звезды в выси,
И начали свой свет на землю изливать.
Огонь поднялся вверх, а воды вниз стремились,
И солнце начало вращаться вкруг земли.
Явилася трава, и всякие деревья
Верхушки радостно приподнимали в высь.
Они растут - у них одна способность эта -
Не движутся как те, что ходят там и сям.
И как явились те, что двигаться способны,
То стали попирать растения стопой.
Еды, покоя, сна себе все эти ищут,
И всем им врождено желанье жизнь продлить.
Но их язык без слов и ум их не пытливый,
Питаются травой и листвою они;
Последствий дел своих, к добру иль злу, не знают,
И поклоненья Бог не требует от них.
И так как всемогущ, правдив Он и всеведущ,
Из свойств прекрасных Им не скрыто ни одно.
Каков же под конец исход всех дел на свете,
Не ведает никто ни в явь, ни про себя.
 
О СОТВОРЕНИИ СОЛНЦА
Лазурный небосвод - то яхонт, не вода
И не из ветра он иль пыли, или дыма.
Весь разукрашен он, как в Новолетье сад, 
Такими яркими, обильными огнями.
Сам ходит бриллиант, пленяющий сердца,
Который свет дневной на мир ниспосылает.
Он утро каждое, как золоченый щит, 
Блестящее лицо с востока поднимает,
одежду светлую всю землю облачив,
И этот темный мир собою освещает.
Когда же к западу с востока отойдет, 
То сумрачная ночь появится с востока.
Никто из них двоих вперед не забежит,
И нет движения согласнее чем это.
О, ты, сияющий подобно солнцу нам!
Что сделалось с тобой, что на меня не светишь?
 
О СОТВОРЕНИИ ЛУНЫ
Светильник есть один, для тьмы ночной назначен
(Насколько в силах ты, не отклоняйся к злу!);
Два дня, две ночи он лица не кажет миру,
Как будто прервалось вращение его.
Является потом худым и пожелтевшим,
Как тело у того, кто страждет от любви.
Едва успел его вдали увидеть зритель,
Как в скорости уж он скрывается из глаз.
Но на другую ночь бывает виден дольше
И больше в этот раз нам света он дает.
Чрез две недели он уж полным, цельным станет,
А после вновь таким, каким сначала был,
И ночь от ночи все становится худее
И к солнцу светлому все ближе он идет.
Такую даровал ему Господь природу,
И будет так же все, доколе будет он.
 
О СОТВОРЕНИИ ЧЕЛОВЕКА
Затем и человек на свете появился
И всю творений цепь собою заключил.
Он прямо держится, как кипарис высокий,
И речь прекрасную и деятельный ум
Имеет, одарен понятием и чувством, 
И все животные ему подчинены.
Усилием ума немного поразмысли, 
Какой имеет смысл названье “человек”.
Пылинкой, может быть, считаешь человека
И признаков иных не замечаешь в нем?
Нет, части двух миров в составе ты имеешь
И помещен меж них связующим звеном.
В созданьи первый ты, хотя последний счетом;
Так суетным делам себя не посвящай.
Я кроме этого слыхал от мудрых нечто,
Но тайну Божества как можем мы постичь?
Внимательно смотри, конец в виду имея,
И к делу приступай, хорошее избрав.
В работе закалить свое ты должен тело,
Затем, что надобно уметь труды сносить.
Всегда от зла себе найти спасенье хочешь
В силки несчастия не впутать головы,
В мирах обоих быть от мук освобожденным
И добродетельным явиться пред Творцом,
Смотри всегда на свод, вращающийся быстро,
Затем, что от него болезнь и врачевство.
Его не истребит времен круговращенье,
Ни горе, ни болезнь его не поразят.
В движении своем не ищет он покоя
И не подвержен он нетлению, как мы.
И помни, от него богатство и обилье,
Как благо, так и зло, открыты перед ним.
 
НАЧАЛО ИСТОРИИ. 
ПРАВЛЕНИЕ ГАЮМАРТА
Что сказывает нам дихкан красноречивый?
Кто прежде всех искал величия венец
И голову свою короною украсил?
Нельзя иначе знать о прежних временах,
Как по преданию от прадедов потомкам;
И сообщат тебе, узнавши от отцов,
Кто имя знатности носить впервые вздумал
И кто из знатных лиц верховенства достиг.
Кто углубляется в старинные сказанья
И повествует нам про жизнь богатырей,
Те сообщают так, что трон с венцом в обычай
Ввел первый Гаюмарт и первый был царем.
В созвездие Овна когда вступило солнце,
Явились на земле порядок, блеск и свет;
В созвездии Овна оно так ярко было,
Что мир с конца в конец под ним помолодел:
Стал Гаюмарт тогда владыкою над миром. 
Сначала на горе жилище он избрал,
И там возникли трон и счастье Гаюмарта.
Стал шкуру барсову носить он сам и рать,
И просвещение с него взяло начало;
Все было новое - одежда и еда.
Он пробыл тридцать лет владыкою над миром,
Подобно солнцу был на троне величав;
Как полная луна над стройным кипарисом,
На троне царственном блестел шах Гаюмарт.
Увидевши его, все звери, все созданья
Сбегалися к нему со всех концов земли
И все склонялись ниц перед его престолом:
Так поднялися блеск и счастие царя!
Являлись все к нему как будто на молитву;
Оттуда же они восприняли закон.
У Гаюмарта был один лишь сын-красавец,
Исполнен доблестей, в отца славолюбив.
Он звался Сиямек; был счастием осыпан,
Отцово сердце им единственно жило;
Взирая на него, царь радовался миру:
Для множества ветвей он мог бы корнем быть.
Из-за любви отец о нем, случалось, плакал:
Все страхом мучился он сына потерять.
А время между тем своей чредой катилось,
И блеска полного достигла власть царя.
На свете не было врагов у Гаюмарта,
Лишь злобный Ариман был втайне враг его.
Из зависти к нему злокозненный умыслил
На Гаюмарта длань враждебную занесть.
Свирепый, словно волк, был сын у Аримана,
Исполнен храбрости, имел большую рать;
И вот, собрав ее, он двинулся на шаха,
Чтоб трон его добыть и царственный венец.
Отродью дива свет казался темнотою,
Затем, что счастливы и царь, и Сиямек.
Об умысле своем он говорил со всеми,
И слухами о том наполнился весь мир.
Но как же Гаюмарт узнал об этом деле,
О том, что есть на трон соперник у него?
Тогда Серуш пред ним блаженный появился.
Он в шкуру барсову одет был как пери
И тайно сообщил царю все эти речи,
О всем, что с сыном враг замыслил на него.
 
УМЕРЩВЛЕНИЕ СИЯМЕКА ДИВОМ
Когда достигла весть до слуха Сиямека
О том, что делает нечистый, злобный див,
У сына царского вскипело сердце гневом
И войско он собрал, внимая тем вестям.
Он шкурой барсовой покрылся, ибо броню
В обычай не вошло в то время надевать,
И битвы жаждая, пошел на встречу диву.
Когда лицом к лицу сошлися их войска
И выступил вперед царевич обнаженный,
Схватились Сиямек и Ариманов сын.
Тут гнусный черный див впился в него когтями
И вдвое перегнул его высокий стан,
Поверг царевича он с силою на землю
И внутренность ему когтями растерзал.
Так Сиямек погиб от рук проклятых дива
И войско царское осталось без вождя.
Как только шах узнал о гибели сыновней,
От горести весь мир пред ним покрылся тьмой.
Сошел с престола он и, жалобно стеная,
Стал тело на себе ногтями разрывать.
Из глаз струилась кровь, тоскою сердце ныло,
Печально проводил он дни свои теперь.
Все воины его слезами обливались
И горести огонь сердца их сожигал,
Стенанья громкие от горя издавая,
У входа во дворец сошлись его ряды,
Все темно-синею покрытые одеждой,
Глаза, как кровь, красны, а щеки, как вино.
И все животные, все птицы и все звери,
Стеная жалобно, толпой пришли к горе,
Пришли они в тоске и в горести глубокой,
И поднялася пыль вкруг царского дворца.
Так целый год они в печали проводили.
Но весть прислал к царю всемощный Судия,
Приветствие ему принес Серуш блаженный,
Сказал: “Оставь печаль и с духом соберись.
Приказ тебе: готовь, веди на битву войско
И дивов скопище сотри ты в пыль и прах,
От дива злобного лицо земли очисти
И сердце от вражды свое освободи”.
Тут знаменитый царь, лицо поднявши к небу,
На злоковарного все беды призывал
И Бога прославлял тем именем высоким;
А слезы между тем лились с его ресниц.
Желанием горя отметить за Сиямека,
Он день и ночь не знал ни отдыха, ни сна.
 
ПОХОД ХУШЕНГА И ГАЮМАРТА НА ЧЕРНОГО ДИВА
Блаженный Сиямек имел тогда уж сына,
Который был дестур у деда своего.
Хушенг по имени был юноша прекрасный;
Казалось, он сам ум, сама способность был.
Для деда внук служил напоминаньем сына;
И, у груди своей Хушенга возрастив,
Шах Гаюмарт его имел заместо сына
И взорами следил лишь внука одного.
Когда же обратил к войне и к мести сердце,
Хушенга славного тогда к себе призвав,
Ему поведал все о деле предстоящем
И сокровенное открыл все перед ним:
“Я войско снарядить намеренье имею
И громкий клич войны повсюду возгласить;
А предводителем тебе быть подобает:
Мне скоро уходить, а ты могучий вождь”.
Хушенг собрал пери, и львов, и леопардов,
И тигров дерзостных, и яростных волков;
То было войско птиц, зверей, пери небесных,
А он вождем его отважным, гордым был.
Властитель Гаюмарт держался сзади войска,
А внук его Хушенг шел с ратью впереди.
Со страхом черный див в то время приближался
И до небес с земли вздымал он пыль и прах.
От воя хищников ослабли когти дива,
И ясно было то властителю земли.
Но вот столкнулися друг с другом обе рати,
И дивы пред зверьми в смятение пришли.
Подобный льву Хушенг взмахнул могучей дланью,
И диву дерзкому стал тесен этот мир:
Он с головы до ног скрутил его арканом,
А голову его, невиданную, вождь
Отрезал и швырнул, с презреньем попирая,
И шкуру всю содрал. Так диву был конец.
Когда свершилося желанное отмщенье,
Приблизились к концу и Гаюмарта дни,
И он ушел, а мир вступил в его наследье.
Смотри! Кого сей мир имел всегда в чести?
Царь собиратель был обманчивого мира,
За лихвою гнался, забыв про капитал.
На этом свете все лишь выдумки - не боле:
Как благо, так и зло, не вечны для людей.
 
ЦАРСТВОВАНИЕ ХУШЕНГА
Властительный Хушенг, премудрый, правосудный,
На место деда сев, венец себе надел,
И сорок лет над ним небесный свод вращался;
Ума был полон царь и сердцем справедлив.
Заняв седалище величия и власти,
С престола царского он так провозгласил:
“Повелеваю я семью странами света,
Победоносный я повсюду властелин,
Я к щедрости себя и к правде опоясал,
По воле Господа, даятеля побед”.
Он стал заботиться о процветаньи мира
И справедливость в нем повсюду водворять.
Одно он вещество первоначально добыл
И выделить сумел железо из руды
И, как материал, блестящее железо,
Из камня твердого добытое, он ввел.
Узнав его, Хушенг ковать придумал способ,
Как сделать из него топор, пилу, кирку.
А после этого ввел способ орошенья:
Стал воду отводить, чтоб утучнять поля,
И реки и ручьи на новый путь направил;
Могуществом царя труд скоро был свершен.
Когда же к этому прибавилось уменье
Разбрасывать зерно, садить и ниву жать,
То каждый стал себе на пищу хлеб готовить,
Возделывал поля и знал свою межу.
А ранее того, как дело совершилось,
Для пропитания служили лишь плоды,
Для всяческих работ орудий не имелось,
Одеждой для людей была еще листва.
Но веру и закон уже имели предки
И Бога почитать был первый долг у них.
В те времена служил огонь прекрасноцветный,
Чем аравитянам священный камень их.
Из камня, скрытый в нем, огонь наружу вышел
И в мире от него разлился всюду свет.
 
УСТАНОВЛЕНИЕ ПРАЗДНИКА “СЕДЭ”
Однажды шах земли шел по дороге в горы,
В сопровождении толпы своих людей.
Вдруг что-то длинное явилось в отдаленьи
И телом черное, проворно на бегу;
Два глаза в голове - два родника кровавых,
Из пасти дым валил и воздух помрачал.
Хушенг следил за ним внимательно и твердо;
Огромный камень взяв, он выступил на бой
И дланью размахнул со всею царской мощью:
Мирогубитель-змей от миродержца прочь,
А камень брошенный в скалу попал большую
И камень, и скала разбилися в куски;
Но искра вырвалась внезапно из обоих
И в недре каменном зажегся вдруг огонь.
Змей не был умерщвлен, зато из камня скрытый
Огонь был в этот миг наружу изведен;
И если кто потом о камень бил железом,
Тотчас же яркий свет из камня исходил.
К Создателю миров властитель обратился
С молитвой и Ему хвалы свои вознес
За то, что даровал ему он эту искру;
И тут установил, чтоб кланялись огню:
“То искра Божия, - сказал Хушенг, - и должно
Тебе ее почтить, когда разумен ты”.
А ночью развели огонь великий, с гору,
И стали вкруг огня и шах, и весь народ;
Устроив праздник в ночь, вином все упивались.
Веселый праздник тот был назван ими “Седэ”;
Остался он потом как память о Хушенге.
Да будет много впредь таких царей, как он!
Он радость видел в том, чтоб сделать мир цветущим,
И память добрую о нем мир сохранил.
По воле Божией, своею царской властью
Он отделил быков, баранов и ослов
От лосей яростных и от онагров диких
И что на пользу шло, то к делу применил.
Хушенг, премудрый царь, так говорил народу:
“Держите парами отдельными вы их,
Употребляйте их в работу и для пищи
И ими ж подати платите за себя”.
Из рыщущих зверей всех с лучшей, мягкой шерстью
Хушенг стал убивать и шкурки с них сдирал,
Как: белка, горностай, лисица с теплым мехом
И соболь, сверх того, чей мех так шелковист.
Таким-то образом из шкуры бессловесных
Одеждой он покрыл словесных тварей стан.
Дары он рассыпал, дарами наслаждался,
Оставил все, ушел, лишь славу взяв с собой.
Немалые труды подъял в теченье жизни,
При хитрых замыслах и планах без числа.
Когда же для него дни лучшие настали,
Остался сиротой могущества престол;
Злой рок не допустил, чтоб долго он промедлил,
И отошел Хушенг, премудрый, мощный царь.
Не заключит сей мир с тобой любви союза
И не откроет он лица перед тобой.
 
ЦАРСТВОВАНИЕ ТАХМУРАСА, УКРОТИТЕЛЯ ДИВОВ
Благоразумный сын был у царя Хушенга,
Бесславный Тахмурас, что дивов обуздал. 
Явился он тогда и трон отцовский занял
И опоясал стан достоинством царя.
Мобедов всех к себе из войска пригласивши,
Как много говорил красноречивых слов!
“Теперь, - он так сказал, - принадлежать мне будут
Палаты и престол, держава и венец.
Благоразумием я мир от зла очищу
И горы сделаю подножием своим.
Везде укорочу я злобным дивам руки,
Чтоб быть всецело мне властителем земли.
Что только в мире есть на пользу человеку,
Наружу выведу, избавив от оков”.
Руно и шерсть со спин ягнят, овец, баранов
Он начал состригать, и стали прясть ее.
Придумал из нее изготовлять одежду,
А также научил искусству ткать ковры.
Всем быстрым на бегу животным он назначил
Для пищи их траву, солому и ячмень.
Он также наблюдал всех хищников бродячих
И выманить сумел, избрав среди зверей,
Из гор и из степей шакала и гепарда,
И множество он их на привязи держал.
А также он ловил особенно пригодных
Из птиц, как: кречетов и гордых соколов,
И начал этих птиц он приучать к охоте,
И изумленья полн весь мир был перед ним.
Он наставленье дал, чтоб лаской их смягчали
И кротким голосом лишь кликали бы их.
Когда покончил с тем, взял кур он с петухами,
Которые поют, как барабан забьет.
И так устроил все, как было это нужно,
И все полезное, что скрыто, извлекал.
“За это, - он сказал, - воздайте благодарность
И возносите все хвалу Творцу миров,
Что даровал нам власть над дикими зверями.
Хвала, хвала Тому, Кто путь нам указал!”
У Тахмураса был дестур благочестивый,
Которого совет далек бывал от зла.
Шидаспом звался он, был всюду почитаем
И только к доброму стопы он направлял.
Весь день его уста затворены для пищи,
А ночью предстоял Владыке мира он.
Он сердцу всех людей был дорог и любезен.
Молитву по ночам и пост уставил он.
Основою он был звезды счастливой шаха
И душу злых людей в оковы заключил;
К всему благому путь указывая шаху,
Возвыситься искал лишь правдою одной.
И был царь Тахмурас так чист от злых деяний,
Что свет Божественный от шаха исходил.
Пошел и чарами связал он Аримана
И пользовался им как быстрым скакуном:
По временам седлал и, на него усевшись,
Вселенную на нем кругом он объезжал.
Когда увидели его поступок дивы,
Покорность сбросили велениям его,
И собрались тогда во множестве великом,
Чтоб вырвать у царя златой его венец.
Как только Тахмурас узнал об этом деле,
То гневом воспылал и планы их разбил.
Он опоясался могуществом владыки
И палицу свою тяжелую занес.
А дивы храбрые и с ними чародеи
Пошли все полчищем огромным колдовства.
Главарь их, черный див, стремительно понесся,
И их ужасный вой до неба достигал.
И воздух, и земля - окуталось все мраком
И даже солнца свет померк в глазах людей.
Тут выступил на бой и к мести опоясан,
Бесславный Тахмурас, властитель над землей.
На этой стороне был дивов рев и пламя,
С другой - все храбрецы властителя земли.
И вот, он с дивами завязывает битву;
Непродолжителен был с ними бой его:
Две трети их связал своим он заклинаньем,
А прочих булавой тяжелою поверг.
Покрытых ранами, с позором их влачили;
Взмолились тут они, чтоб жизнь их пощадил:
“Не убивай нас, царь, и новому искусству
Научишься от нас, полезному тебе”.
И знаменитый царь им даровал пощаду,
Но с тем, чтоб тайное раскрыли перед ним.
Как скоро от оков освободились дивы,
Искали по нужде приблизиться к нему.
Они царя писать искусству научили
И знаний светлый луч в душе его зажгли;
Писать не на одном, на тридцати наречьях:
На языке руми, арабском и парен,
На согдском языке, китайском и пехльвийском;
Их так изображать, как слышишь звуки их.
И кроме этого, за тридцать лет властитель
Как много разных дел великих совершил!
Ушел, и для него дни жизни прекратились;
Труды ж его живут, как памятник по нем.
О мир! Не возращай того, что после скосишь;
Коль хочешь ты скосить, к чему же возращать?
Иного до небес высоких поднимаешь,
Потом во мрак земли низвергнешь вдруг его.
 
ЦАРСТВОВАНИЕ ДЖЕМШИДА
Сын Тахмураса был Джемшид высокомощный.
Свой опоясав стан, заветов отчих полн,
Воссел в венце златом на трон отца блестящий,
Как подобает то обычаю царей.
Он опоясался могуществом владыки
И было на земле покорно все ему.
Чрез правосудие спокойно стало в мире
И слушались царя див, птица и пери.
На свете чрез него прибавилось сиянья,
И царский трон при нем блистательнее стал.
“Я полн - он говорил, - божественного блеска
И повелитель я и вместе с тем мобед.
Я злым укорочу от злых деяний руки
И к свету для души открою верный путь”.
Сперва он занялся оружием воинским
И храбрым дверь открыл, чтоб славу добывать.
Могуществом царя железо размягчилось
И были сделаны шлем, броня и копье,
Кольчуга с латами и для коней кираса;
Все это изобрел Джемшида светлый ум.
Полустолетие трудился он над этим
И много тех вещей в запасы сохранял.
Еще полсотни лет придумывал одежду,
Какую надевать во дни празднеств иль в бой;
Из шелка, изо льна, волос верблюжьих, шерсти
Полотна делал он и сукна и парчу.
Искусству прясть, сучить он научил сначала
И как потом уток с основою сплетать.
А изготовив ткань, узнали от пего же,
Как мыть материи и платье шить из них.
Когда покончил с тем, взялся он за другое;
Счастливым делал мир и сам доволен был.
Занятий каждый род собрал он воедино,
На что употребил еще полсотни лет.
Одно сословие Катузиап зовется:
Их знают в качестве служителей Творца.
Джемшид, их отделив от прочего парода,
Назначил горы им, как место для молитв,
Чтоб занимались там они служеньем Богу,
Со воздыханием молились пред Творцом.
Был с этим наряду другой разряд поставлен:
Его Нисариап по имени зовут.
Как львы отважные, они воюют в битвах,
Блистают во главе и войска, и страны,
Престола царского опору составляют
И славу мужества незыблемо хранят.
Узнай, что Несуди есть третье состоянье.
Нет надобности им других благодарить:
Вспахав свои поля, засеют, снимут жатву
И будут есть свой хлеб, попреков не слыхав.
Свободен этот люд, хоть в грубом одеяньи,
И голос клеветы их слуха не смутит;
Все вольные они, возделывают землю,
В спокойствии живут без судей и без тяжб;
Как это говорит муж слова благородный:
“Преображает лень свободного в раба”.
Эхпухоши зовут четвертое сословье:
Упорно заняты ручным трудом они,
Затем что ремесло есть общее их дело,
Заботами душа всегда у них полна.
На это царь еще полсотни лет потратил
И много доброго он людям даровал.
Он каждому потом свое назначил место,
Приличное ему, и путь всем указал,
Чтоб всяк имел в глазах своих пределов меру,
Чтоб знали малые и важные дела.
Нечистым дивам раз он отдал приказанье. 
Чтоб смесь земли с водой доставили они; 
И как узнали то, что с глиной можно делать, 
То стали формовать проворно кирпичи
. Из камней с известью воздвигли дивы стены,
Первоначально план составивши для них; 
Высокие дворцы построили и бани
И портик с арками, как кров от непогод. 
Средь каменных пород царь времени немало
Сокровища искал и блеск открыл он в них
Из драгоценностей нашел он много разных.
Как: яхонт и янтарь, и золото с сребром.
Их хитрым способом от камней отделивши,
К тому, что замкнуто, ключи он отыскал.
А после он открыл еще благоуханья,
Какие человек так любит обонять:
Бальзам и камфору, а также чистый мускус,
Алое с амброю и с светлой роз водой.
Искусство врачевства, лекарства всем недужным,
К здоровью тела дверь и способы вредить -
И эти тайны он известными всем сделал.
На свете не было пытливее его!
Потом на корабле он по морю стал ездить
И быстро из страны в другую проезжал.
Полсотни лет еще он этим занимался,
Из знании ни одно не скрылось от него.
Когда он сделал все, что сделать надлежало,
На свете видел царь себя лишь одного:
И, приведя к концу дела свои успешно,
За грань величия стопы свои занес.
Могуществом царя престол себе устроил
И сколькими его каменьями убрал!
Когда захочет он, престол тот брали дивы,
Чтоб от земли его под свод небес поднять;
Как солнце ясное, среди высот воздушных
Могучий государь на троне восседал.
К престолу царскому стекалися все люди,
Могуществу дивясь и счастию царя.
Алмазами они Джемшида осыпали
И день тот “Новым днем” все стали называть;
И отдых в Новый год, в день первый Фервердина,
Был телу от работ, а сердцу от вражды.
Вельможи в этот день веселый пир давали
И требовали тут кубков вина, певцов.
Счастливый этот день доныне остается
О тех властителях в воспоминанье нам.
И три столетия так дело продолжалось,
И смерть в теченье их неведомой была.
Ни горестей, ни бед не знали в это время,
И опоясались все дивы, как рабы.
К велениям царя прислушивались люди,
И песен сладкий звук наполнил мир собой.
За годом год меж тем неслись чредой своею
И блеском царственным великий шах сиял;
Счастливый, водворил спокойствие он в мире
И весть за вестью он от Бога получал.
Так время долгое тянулось неизменно.
И люди видели добро лишь от царя.
Весь мир с конца в конец ему повиновался,
А мира властелин в величьи восседал.
Но вот, бросая взор патрон свой величавый,
Он в мире видеть стал себя лишь одного.
И возгордился шах, быв благодарным Богу,
От Бога отступил и чтить Его не стал.
Призвал к себе мужей отличнейших из войска
И много, много вел пред ними он речей
И так заговорил к вельможам престарелым:
“На свете знаю я себя лишь одного;
Все знанье чрез меня на свете появилось,
Царя, славней меня, еще не видел трон.
Весь мир устроил я в прекраснейшем порядке
И стало в мире так, как я того хотел.
Все от меня у вас: еда и сон спокойный,
Одежда, радости - все это от меня,
И мне принадлежат корона, власть и царство.
Кто скажет, что другой есть в мире падишах?
Целебным снадобьем весь мир я осчастливил,
Болезнь и смерть теперь не губят никого.
Хоть будет на земле и много государей,
Но кто бы от людей мог смерть отгнать, как я?
Да, от меня у вас душа и разум в теле,
И кто меня не чтит, тот сущий Аримап.
Вы знаете теперь, что я все это сделал,
И мироздателем должны меня назвать”.
Поникли головой мобеды все при этом,
И ни один не смел спросить: зачем? и как?
Когда он так сказал, могущество Господне
Покинуло его, и мир в раздоры впал.
От царского дворца лицо все отвратили,
Славолюбивые все бросили царя;
От врат его дворца, за двадцать и три года,
Рассеялись совсем Джемшидовы войска.
Гордыней обуян пред Богом всемогущим,
Погибель царь навлек и дело погубил,
Как это высказал мудрец красноречивый:
“Хотя бы царь ты был, служи Творцу, как раб;
А ежели Ему кто стал неблагодарным,
Вторгается к тому отвсюду в сердце страх”.
И ясный день тогда померк перед Джемшидом
И пала власть его, светившая на мир.
Заплакал властелин кровавыми слезами,
У Всемогущего прощения просил,
Но милость Божия оставила Джемшида,
И беды на него всей тяжестью легли.
 
СКАЗАНИЕ О ЗАХХАКЕ
(перевод С. Липкина)
 
Жил некий человек в те времена, 
Пустыня Всадников – его страна1[1].
Он царствовал, создателю послушный,
Богобоязненный, великодушный.
Вот имя правосудного: Мардас.
Он добротою подданных потряс.
Он был владыкой щедрым, беспорочным,
Владел конями и скотом молочным.
У благородного отца был сын –
Любимец, утешение седин.
Заххаком звался он, простосердечный,
Отважный, легкомысленный, беспечный.
*      *       *
Он дни и ночи на коне скакал.
Не крови он, а подвигов искал.
Однажды утром посредине луга
Иблис пред ним предстал в обличье друга2[2].
Беседа с ним была сладка, остра.
Он сбил царевича с пути добра.
Сказал Иблис: “Чтоб речь моя звучала,
Я клятвы от тебя хочу сначала”.
Был простодушен юноша, тотчас
Исполнил искусителя приказ:
“Твои слова держать я в тайне буду,
Я повинуюсь им всегда и всюду”.
Сказал Иблис: “Глаза свои открой:
Ты должен быть царем, а не другой!
Как медлит время с властелином старым,
А ты в тени, ты годы губишь даром.
Престол займи ты, пусть уйдет отец,
Тебе лишь одному к лицу венец!”
Заххак, почуяв боль, насупил брови:
Царевич не хотел отцовской крови.
Сказал: “Ты мне дурной совет даешь,
Дай мне другой, а этот – нехорош”.
И бес: “Наказан будешь ты сурово,
Когда нарушишь клятвенное слово,
Бесславным будет близкий твой конец,
Останется в почете твой отец”.
Так бес лукавый во мгновенье ока
Царевича поймал в силки порока.
“Как это сделать? – вопросил араб. –
Тебе во всем послушен я, как раб”.
“Не бойся, – молвил бес, – тебя спасу я,
Главу твою высоко вознесу я”.
Был во дворце Мардаса щедрый сад,
Он сердце услаждал и тешил взгляд.
Арабский царь вставал ночной порою,
Готовился к молитве пред зарею.
Здесь омовенье совершал Мардас.
Тропа не освещалась в этот час.
И вырыл бес на том пути колодец,
Чтоб в западню попался полководец.
И ночь пришла, и царь арабский в сад
Направился, чтоб совершить обряд, –
Упал в колодец, насмерть он разбился,
Смиренный, в мир иной он удалился.
Так захватил венец и трон злодей,
Заххак, отцеубийца, враг людей.
 
КУХНЯ ИБЛИСА
(перевод С. Липкина)
 
Когда его коварства удались,
Вновь злые козни строить стал Иблис.
Он обернулся юношей стыдливым,
Красноречивым, чистым, прозорливым,
И с речью, полной лести и похвал,
Внезапно пред Заххаком он предстал.
Сказал царю: “Меня к себе возьми ты,
Я пригожусь, я повар знаменитый”.
Царь молвил с лаской: “Мне служить начни". 
Ему отвел он место для стряпни.
Глава придворных опустил завесу
И ключ от кухни царской отдал бесу.
Тогда обильной не была еда,
Убоины не ели в те года.
Растеньями тогда питались люди
И об ином не помышляли блюде.
Животных убивать решил злодей
И приохотить к этому людей.
Еду из дичи и отборной птицы
Готовить начал повар юнолицый.
Сперва яичный подал он желток,
Пошла Заххаку эта пища впрок.
Пришлось царю по вкусу это яство,
Хвалил он беса, не узрев лукавства.
Сказал Иблис, чьи помыслы черны.
“Будь вечно счастлив, государь страны!
Такое завтра приготовлю блюдо,
Что съешь ты с наслажденьем это чудо!”
Ушел он, хитрости в уме творя,
Чтоб дивной пищей накормить царя.
Он блюдо приготовил утром рано
Из куропатки, белого фазана.
Искуснику восторженно хвалу
Заххак вознес, едва присел к столу.
Был третий день отмечен блюдом пряным,
Смешали птицу с молодым бараном,
А на четвертый день на свои бочок
Лег пред Заххаком молодой бычок, –
Он сдобрен был вином темно-багряным,
И мускусом, и розой, и шафраном.
Лишь пальцы в мясо запустил Заххак –
Он, восхищен стряпнёю, молвил так:
“Я вижу, добрый муж, твое старанье, 
Подумай и скажи свое желанье”.
“Могучий царь! – воскликнул бес в ответ. –
В твоей душе да будет счастья свет!
Твое лицо узреть – моя отрада,
И большего душе моей не надо.
Пришел к тебе я с просьбою одной,
Хотя и не заслуженною мной:
О царь, к твоим плечам припасть хочу я,
Устами и очами их целуя”.
А царь: “Тебе согласье я даю,
Возвышу этим долю я твою”.
И бес, принявший облик человечий,
Поцеловал царя, как равный, в плечи.
Поцеловал Заххака хитрый бес
И – чудо! – сразу под землей исчез.
Две черные змеи из плеч владыки
Вдруг выросли. Он поднял стоны, крики,
В отчаянье решил их срезать с плеч, –
Но подивись, услышав эту речь:
Из плеч две черные змеи, как древа
Две ветви, справа отрасли и слева!
Пришли врачи к царю своей земли;
Немало мудрых слов произнесли,
Соревновались в колдовстве друг с другом,
Но не сумели совладать с недугом.
Тогда Иблис прикинулся врачом,
Предстал с ученым видом пред царем:
“Судьба, – сказал он, – всех владык сильнее.
Ты подожди: покуда живы змеи,
Нельзя срезать их! Потчуй их едой,
Иначе ты не справишься с бедой,
Корми их человечьими мозгами,
И, может быть, они издохнут сами”.
Ты посмотри, что натворил Иблис.
Но для чего те происки велись?
Быть может, к зверствам он царя принудил
Затем, чтоб мир обширный обезлюдел?
 
ГИБЕЛЬ ДЖЕМШИДА
В Иране же в те дни волнения настали,
Во всех концах его шли смуты и война.
И помрачился день, что был так светел, ясен,
Все связи порвались с Джемшидом у людей,
И милость Божия от шаха отступила,
Он в беззакония и в безрассудства впал.
Отдельные цари явилися повсюду,
Во всех концах страны вельможи поднялись,
Войска себе набрав и к битве снарядившись:
Уж не было любви к Джемшиду в их сердцах.
И удалилось вдруг все войско из Ирана
И путь направило в Арабскую страну:
Прослышало оно, что есть там муж могучий,
Страх наводящий шах, по виду как дракон.
Ирана всадники, царя иметь желая,
К Заххаку все тогда направили свой путь,
Как к шаху своему с приветствием явились
И назвали его Иранских стран царем.
Змееподобный царь пришел, как ветер, быстро
В Иран и возложил корону на чело.
Набрал себе он рать иранцев и арабов,
Могучих храбрецов из разных областей,
И к городу пошел престольному Джемшида
И сделал тесным мир, как перстень, для него.
Как скоро счастие Джемшидово ослабло,
То новый властелин совсем его стеснил,
И убежал Джемшид, венец и трон оставил,
Власть, войско и казну Заххаку отдал все;
Исчез, и мир над ним как будто тьмой покрылся,
Заххаку уступил корону и престол.
Сто лет потом его никто не видел в мире,
Скрывался он тогда от взоров всех людей,
Но вот, на сотый год, однажды появился
Нечистой веры шах вблизи китайских вод
И тут захвачен был Заххаком он внезапно,
И не дал тот ему промедлить дольше здесь:
Джемшида надвое разрезал он пилою
И мир освободил от страха перед ним.
Он долго избегал ужаленья дракона,
Но под конец себе спасенья не нашел.
Погибли царский трон и власть его; судьбою
Снесен он, как несет соломинку янтарь.
Кто более него бывал на царском троне?
Какую же корысть имел он от трудов?
Над головой его семь сотен лет промчались
И много принесли добра и зла ему.
Какая надобность, однако, в долгой жизни,
Коль скоро мир тебе открыть не хочет тайн?
Он лакЬмит тебя и сахаром и медом
И голос ласковый лишь слышишь от него,
И вдруг, как скажешь ты: “Он мне любовь дарует,
Лицо свое ко мне с любовью обратит”,
Когда ты счастлив им, к нему стремишься с лаской
И тайны перед ним сердечные открыл,
Он шутку вдруг с тобой хорошую сыграет,
Источит скорбью кровь из сердца у тебя.
Душа моя сыта сим временным жилищем;
О Боже мой! Скорей избавь меня от мук!
 
СОН ЗАХХАКА
(перевод С. Липкина)
 
Заххака власть над миром утвердилась,
Тысячелетье царствованье длилось.
Мир под его ярмом стремился вспять,
И годы было тяжело считать.
Деянья мудрецов оделись мглою,
Безумных воля правила землею.
Волшба – в чести, отваге нет дорог,
Сокрылась правда, явным стал порок.
Все видели, как дивы зло творили3[3],
Но о добре лишь тайно говорили...
Двух чистых дев, Джамшида4[4] двух сестер,
Отправили из дома на позор.
Как звезды непорочны и красивы,
Они затрепетали, словно ивы.
Звалась одна затворница – Шахрназ,
Другой невинной имя — Арнаваз,
Их привели, царя гневить не смея,
И отдали тому подобью змея.
...Так было: по ночам двух молодых,
То витязей, то юношей простых,
Вели на кухню, к властелину царства,
И повар добывал из них лекарство.
Он убивал людей в расцвете сил
И царских змей он мозгом их кормил.
Случилось так, что слуги провиденья,
Два мужа царского происхожденья,
Один – благочестивый Арманак,
Другой – правдолюбивый Карманак,
Вели беседу о большом и малом,
Об ужасе, доселе небывалом,
О злом царе, чье страшно торжество,
О войске и обычаях его.
Один сказал: “Пред гнетом не поникнем,
Под видом поваров к царю проникнем,
Умом раскинем, став на этот путь,
Чтоб способ отыскать какой-нибудь.
Быть может, мы спасем от мук ужасных
Хоть одного из каждых двух несчастных”.
Пошли, варили яства день-деньской,
Наукой овладели поварской.
И вот людей, вступивших тайно в дружбу,
К царю, в поварню, приняли на службу.
Когда настало время, чтоб отнять
У юных жизнь, чтоб кровь пролить опять,
Двух юношей схватили часовые,
Стрелки царя, разбойники дневные,
Поволокли по городу, в пыли,
Избили и на кухню привели.
У поваров от боли сердце сжалось,
Глаза – в слезах, а в мыслях – гнев и жалость.
Их взоры встретились, потрясены
Свирепостью властителя страны.
Из двух страдальцев одного убили
(Иначе поступить – бессильны были),
С бараньим мозгом, с помощью приправ,
Мозг юноши несчастного смешав,
Они второму наставленье дали:
“Смотри же, ноги уноси подале,
Из города отныне ты беги,
Иль в горы, иль в пустыни ты беги”.
А змея накормили с содроганьем,
Мозг юноши перемешав с бараньим.
И каждый месяц – шли за днями дни –
Спасали тридцать юношей они.
Когда число их составляло двести,
То из дворца всех выводили вместе,
Давали на развод овец, козлят,
И отправляли в степь... И говорят:
Дало начало курдам зто семя,
И городов чуждается их племя...
Был у царя еще один порок:
Он, осквернив невинности порог,
Красавиц знатных брал себе на ложе,
Презрев закон, устав, веленье божье.
Царю осталось жизни сорок лет.
Смотри, как покарал его Изед:5[5] 
Однажды Арнаваз легла с Заххаком,
Затих дворец, объятый сном и мраком.
Трех воинов увидел царь во сне,
Одетых, как знатнейшие в стране.
Посередине – младший, светлоликий,
Стан кипариса, благодать владыки.
Алмазный блеск на царском кушаке
И палица булатная в руке.
Он устремился в бой, как мститель правый,
Надел ошейник на царя державы,
Он потащил его между людей,
На гору Демавенд помчал скорей...
Заххак жестокий скорчился от страха,
Казалось, разорвется сердце шаха.
Так вскрикнул он, что вздрогнули сердца,
Что задрожали сто столбов дворца.
Проснулись солнцеликие от крика,
Не зная, чем расстроен их владыка.
Сказала Арнаваз: “О царь земной,
Прошу тебя, поведай мне одной:
Находишься ты в собственном чертоге,
Кого ж боишься ты, крича в тревоге?
Не ты ли царь семи земных частей6[6],
Владыка всех зверей и всех людей?”
Ответил солнцеликим царь всевластный:
“Я не могу открыть вам сон ужасный,
Поймете вы, узнав про этот сон,
Что я отныне смерти обречен”.
Тут Арнаваз сказала властелину:
“Открой нам страха своего причину,
Быть может, выход мы найдем с тобой, –
Есть избавленье от беды любой”.
И тайну тайн своих открыл владыка.
Сказал ей, почему он вскрикнул дико.
Красавица в ответ произнесла:
“Ищи спасенья, чтоб избегнуть зла.
Судьба тебе вручила перстень власти,
И всей земле твое сияет счастье.
Ты под печатью перстня, царь царей,
Всех духов держишь, птиц, людей, зверей.
Ты звездочетов собери старейших,
Ты чародеев призови мудрейших,
Мобедам сон поведай7[7] до конца
И суть его исследуй до конца.
Поймешь ты, кто тебе враждебен: пери8[8]
Иль злые дивы, люди или звери.
Узнав, прими ты меры поскорей, –
Ты недруга не бойся, не робей”.
Так молвил кипарис сереброликий.
Речь Арнаваз понравилась владыке.
 
МОБЕДЫ ОБЪЯСНЯЮТ СОН ЗАХХАКА
(перевод С. Липкина)
 
Был темен мир, как ворона крыло, –
Открыло солнце из-за гор чело,
И яхонты внезапно покатило
По голубому куполу светило.
Где б ни были мудрец или мобед,
Что бдительным умом познали свет, –
Царь во дворец явиться приказал им,
О сне своем зловещем рассказал им.
У них спросил он тайные слова
О зле, добре, о ходе естества:
“Когда наступит дней моих кончина,
Кто на престол воссядет властелина?
Иль тайну мне откроете сейчас,
Иль прикажу я обезглавить вас”.
Уста мобедов сухи, влажны лица,
Спешат друг с другом страхом поделиться –
“Откроем тайну, истине верны, –
Пропала жизнь, а жизни нет цены,
А если правду скроем из боязни,
То все равно мы не минуем казни”
Прошло три дня, – был мрачен их удел,
Никто промолвить слова не посмел,
И на четвертый, тайны не изведав,
Разгневался властитель на мобедов:
“Вот выбор вам: иль на помост взойти,
Иль мне открыть грядущего пути”.
Они поникли, услыхав о плахе,
Глаза – в слезах кровавых, сердце – в страхе.
Был прозорлив, умен один из них
И проницательнее остальных.
Разумный муж Зираком прозывался,
Над всеми мудрецами возвышался.
И, осмелев, он выступил вперед,
Сказал о том, что властелина ждет:
“Не будь спесивым, царь непобедимый,
Затем, что все для смерти рождены мы.
Немало было до тебя царей, 
Блиставших в мире славою своей,
Вел каждый счет благому и дурному
И отходил, оставив мир другому.
Пусть ты стоишь железною стеной, –
Поток времен тебя снесет волной.
Другой воссядет на престол по праву,
Он ввергнет в прах тебя, твой трон и славу.
Он будет, Феридуном наречен,
Светиться над землей, как небосклон.
Еще не появился он, и рано
Еще его искать, о царь Ирана!
Благочестивой матерью рожден,
Как древо, плодоносен будет он,
Созрев, упрется в небо головою,
Престол добудет мощью боевою
Высок и строен, словно кипарис,
Он палицу свою опустит вниз,
И будешь ты сражен, о царь суровый,
Ударом палицы быкоголовой”.
Несчастный царь спросил, судьбу кляня:
“За что ж возненавидит он меня?”
Смельчак сказал: “Коль ты умен, пойми ты,
Что все деянья с их причиной слиты
Ты жизнь отнимешь у его отца,
Возжаждет мести сердце храбреца.
Родится также Бирмая, корова,
Кормилица владыки молодого.
Из-за тебя погибнет и она,
Но будет витязем отомщена”.
Царь выслушал, не пропустив ни слова,
И рухнул вдруг с престола золотого.
Сознанье потеряв, он отошел,
Беды боясь, покинул он престол.
Придя в себя, на мир тоскливо глянув,
Воссел он снова на престол Кейанов9[9].
Где явно, где таясь, повел труды:
Искал он Феридуновы следы.
Забыл о сне, о пище, о покое,
Над ним затмилось небо голубое.
Так время шло неспешною стопой.
Змееподобный заболел тоской.
 
ФЕРИДУН РАССПРАШИВАЕТ МАТЬ О СВОЕМ РОДЕ
Как дважды восемь лет прошли над Феридуном,
То на равнину он с Эльбурз-горы сошел
И, к матери придя, с вопросом обратился
И так ей говорил: “Открой мне тайну, мать,
Кто был моим отцом? Поведай мне об этом,
Кто по рожденью я? Откуда род веду?
И как сказать, кто я, коль спросят это люди?
Поведай же мне все, что знаешь ты о том”.
Сказала мать ему: “О, сын славолюбивый!
Все расскажу тебе, о чем меня спросил.
И так узнай теперь: в пределах стран Иранских
Жил человек один, по имени Абтин,
Из рода царского. Был духом бодр, разумен
И богатырь он был, но безобидный муж.
От Тахмураса он вел род свой, от героя,
И предков всех своих он знал наперечет.
Он был твоим отцом, а мне супругом нежным,
И им единственно мне светлы были дни.
Но тут произошло, что из Ирана руку
На жизнь твою простер Заххак, волшебник злой.
Я укрывать тебя старалась от Заххака,
И сколько горьких дней тогда я провела!
А твой отец, что был так молод и прекрасен,
Душою сладкою пожертвовал тебе.
Два змея на плечах Заххака-чародея
Явились, и Иран дыханья был лишен.
Мозг твоего отца из черепа был вынут
И изготовлен корм драконам из него.
Бежала я тогда и под конец достигла
До рощи, что была незнаема никем;
Корову, как весна прекрасную, нашла там,
Всю расцвеченную от головы до ног;
Хозяин же ее сидел, поджавши ноги,
Пред ней и походил по виду на царя.
Тебя на долгий срок ему я поручила,
И с нежностью растил тебя он на груди.
Кормясь у вымени коровы пестроцветной,
Ты вырос и окреп, как мощный крокодил.
Но вот, в конце концов, о роще и корове
До слуха царского известие дошло.
Сейчас же я тогда взяла тебя из рощи
И из родной страны бежала, бросив дом.
А царь, придя, убил чудесную корову,
Ту бессловесную кормилицу твою.
От нашего дворца пустил он прах до солнца
И яму сделал там, где высота была”.
Стал гневен Феридун и слух раскрыл широко,
В волнение придя от материнских слов;
Объяла сердце скорбь, а мысль - желанье мести,
И на чело его морщины гнев навел.
“Не испытавши сил, - он матери ответил, -
Не может сделаться отважным даже лев.
Волшебник совершил, что сделать он задумал;
Мне следует теперь за свой схватиться меч.
Пойду, пречистый Бог мне так повелевает,
Дворец Заххаков в прах развею по земле”.
Ему сказала мать: “Нет, это неразумно,
Пред миром одному не выстоять тебе.
Заххак над миром царь, венец и трон имеет
И рать наготове, покорную ему:
Лишь пожелает он, и сотни тысяч придут,
Вооруженные, со всех сторон на бой.
В союзе и в войне иной обычай принят;
Глазами юности на свет ты не смотри. 
Ведь юности вином упившийся способен 
Себя лишь одного на свете замечать 
И голову в хмелю он на ветер бросает.
Прекрасны, счастливы да будут дни твои! 
Запомни хорошо, о сын, мои советы,
Все, кроме слов моих, лишь за ветер считай”.
 
РАССКАЗ О КУЗНЕЦЕ КАВЕ
(перевод С. Липкина)
 
И было так: бесчестный царь Ирана
Твердил о Фаридуне постоянно.
Под гнетом ужаса он сгорбил стан,
Пред Фаридуном страхом обуян.
Однажды на престол воссел он в славе,
Надел венец в сапфировой оправе.
Призвал к себе со всех частей земли
Правителей, чтоб царству помогли.
Сказал мобедам, “Жаждущие блага,
Вы, чьи законы – мудрость и отвага!
Есть тайный враг. Опасен он царю:
Мудрец поймет, о ком я говорю.
Нельзя врагом, что вынул меч из ножен, 
Пренебрегать, как ни был бы ничтожен.
Сильнее нашей мне потребна рать,
Мне дивов, пери надобно собрать.
Признайте, помощи подав мне руку,
Что больше я терпеть не в силах муку.
Теперь мне ваша грамота нужна,
Что лишь добра я сеял семена,
Что правды я поборник непреклонный
И чту я справедливости законы”.
Боясь царя, пойдя дорогой лжи,
Согласье дали важные мужи,
И эту грамоту, покорны змею,
Они скрепили подписью своею.
У врат дворца раздался крик тогда,
И требовал он правого суда.
К Заххаку претерпевшего пустили,
Перед сановниками посадили.
Царь вопросил, нахмурив грозный лик:
“Кто твой обидчик? Отчего твой крик?”
А тот, по голове себя ударив:
“Доколе гнев терпеть мне государев?
Я – безответный, я – Кава, кузнец.
Хочу я правосудья наконец!
Ты, царь, хотя ты и подобье змея,
Судить обязан честно, власть имея,
И если ты вселенной завладел,
То почему же горе – наш удел?
Передо мною, царь, в долгу давно ты.
Чтоб удивился мир, сведем-ка счеты.
Быть может, я, услышав твой отчет,
Пойму, как до меня дошел черед?
Ужели царских змей, тобой наказан,
Сыновней кровью я кормить обязан?”
Заххака поразили те слона,
Что высказал в лицо ему Кава.
И тут же кузнецу вернули сына,
Желая с ним найти язык единый.
Потом услышал он царя приказ,
Чтоб грамоту он подписал тотчас.
Прочел ее Кава и ужаснулся,
К вельможам знатным резко повернулся,
Вскричал: “Вы бесу продали сердца,
Отторглись вы от разума творца.
Вы бесу помогаете покорно,
И прямо в ад стремитесь вы упорно.
Под грамотой такой не подпишусь:
Я никогда царя не устрашусь!"
Вскочив, порвал он грамоту злодея,
Швырнул он клочья, гневом пламенея,
На площадь с криком вышел из дворца,
Спасенный сын сопровождал отца.
Вельможи вознесли хвалу владыке:
“О миродержец славный и великий,
В тот день, когда ты начинаешь бой,
Дышать не смеет ветер над тобой,
Так почему же – дерзок, смел, – как равный,
С тобою говорит Кава бесправный?
Он грамоту, связующую нас,
Порвал в клочки, нарушив твой приказ!”
Ответил царь: “Таиться я не буду,
То, что со мной стряслось, подобно чуду.
Как только во дворец вступил Кава,
Как только раздались его слова –
Здесь, на айване10[10], между им и мною
Как бы железо выросло стеною.
Не знаю, что мне свыше суждено:
Постичь нам тайну мира не дано”.
Кава, на площадь выйдя в гневе яром,
Был окружен тотчас же всем базаром.
Просил он защитить его права,
Весь мир к добру и правде звал Кава.
Он свой передник, сделанный из кожи, –
Нуждается кузнец в такой одеже, –
Взметнул, как знамя, на копье стальном,
И над базаром пыль пошла столбом.
Крича, он шел со знаменем из кожи:
“Эй, люди добрые! Эй, слуги божьи!
Кто верует, что Фаридун придет?
Кто хочет сбросить змея тяжкий гнет?
Бегите от него: он – зла основа,
Он — Ахриман11[11], он враг всего живого!”
Явил ничтожный кожаный лоскут,
За кем враги, за кем друзья идут!
Так шел Кава, толпа ему внимала, –
Народа собралось тогда немало.
Узнал кузнец, где Фаридун живет, –
Главу склонив, упорно шел вперед.
Пред молодым вождем предстал он смело.
Толпа вдали стояла и шумела.
Была воздета кожа на копье, –
Царь знамением блага счел ее,
Украсил стяг парчою, в Руме12[12] тканной, 
Гербом алмазным ярко осиянной.
То знамя поднял он над головой, –
Оно казалось полною луной.
В цветные ленты кожу разубрал он,
И знаменем Кавы ее назвал он.
С тех пор обычай у царей пошел:
Венец надев и получив престол,
Каменьев не жалел царя наследник,
Чтоб вновь украсить кожаный передник.
Каменьям, лентам не было конца,
Стал знаменем передник кузнеца,
Он был во мраке светом небосвода,
Единственной надеждою народа …
*    *     *
И так явилася Кавеева звезда,
Которая в ночи блестела, словно солнце,
И мир через нее исполнен был надежд.
А время между тем катилось и катилось
И, что имеет быть, скрывало в тайнике.
Увидел Феридун, как дело шло на свете,
Увидел, что весь мир злодею подчинен;
Он к матери пришел, по стану опоясан,
На голове своей имея царский шлем,
И ей сказал: “Идти на битву я намерен,
Тебе ж одно теперь - молиться надлежит.
Создатель всех миров стоить превыше мира,
К Нему в добре и зле ты руки воздевай”.
С ресниц у матери тут слезы покатились,
И сердце у нее все кровью облилось;
Воззвала к Судии: “Тебе я поручаю
Под Твой покров. Господь, сокровище свое;
Храни Ты жизнь его от вражеских ударов
И от неистовых очисти этот мир!”
Поспешно Феридун готовился к походу,
Скрывая ото всех намеренья свои.
Двух братьев он имел, товарищей счастливых,
И оба возрастом постарее его;
Один по имени был назван Кеянушем,
Веселый Пурмайе - по прозвищу другой.
К ним Феридун тогда с словами обратился;
“Живите в радости, в веселье, храбрецы!
Вращение небес к благому лишь приводит:
Корона царская вернется снова к нам.
Искусных кузнецов ко мне вы приведите,
Чтоб палицу они сковали для меня”.
Как только он сказал, сейчас же оба брата
Направились, спеша, к базару кузнецов.
Какие мастера там были всех известней,
На зов царевича предстали перед ним.
Славолюбивый шах, взяв тотчас в руки циркуль,
Желанной палицы им форму показал:
Пред ними на песке он начертил рисунок,
Подобие точь-в-точь бычачьей головы.
Поспешно кузнецы за дело принялися
И, палицу ему тяжелую сковав,
Мироискателю доставили немедля;
Блестела вся она, как солнце в высоте.
Работа кузнецов пришлась ему по нраву;
Он платьем одарил, сребром и златом их
И надавал еще счастливых обещаний,
На степень высшую надежду подал им:
“Когда дракона я уйти заставлю в землю,
От пыли голову омою вам тогда,
И буду водворять я правду в целом свете,
Во имя Господа, Всевышнего Судьи”.
 
ФЕРИДУН ИДЕТ ВОЙНОЙ НА ДАХХАКА
До солнца Феридун вознесся головою
И опоясался для мести за отца.
Он выступил в поход в веселье, в дни Хурдада,
При светлых знаменьях, под доброю звездой.
К его дворцу стеклось огромное все войско,
До самых облаков поднялся трон его.
На сильных буйволах и на слонах могучих
Отправили вперед для воинов запас.
При шахе Кеянуш и Пурмайе держались,
Как братья младшие, покорные ему.
Стоянки проходил он с быстротою ветра,
О мести думая и правды в сердце полн.
Вот прибыли они на скакунах арабских
В места, где проживал боголюбивых сонм.
Тут у святых людей он сделал остановку,
Приветствие вперед послав им от себя.
Уж вечер наступил, темней все становилось,
И кто-то благостный явился перед ним.
Как мускус волосы до пят его спускались
И райской гурии наружность он имел.
И это был Серуш, явившийся из рая,
Чтоб возвестить ему о добром и дурном.
Приблизившись к нему, пери подобный видом,
Он научил его секретам волшебства,
Дабы он овладел ключом к тому, что скрыто,
Дабы незримое искусством открывал.
И понял Феридун, что это дело Божье,
Не Ариманово, и нет в том деле зла.
От сильной радости как пурпур стали щеки:
Он чувствовал свои и молодость, и власть.
Был ужин, между тем, сготовлен поварами
Из блюд отличнейших, как следует князьям.
Он вдосталь пил и ел и поспешил на отдых
С тяжелой головой: уж сон его клонил.
Когда увидели два брата Феридуна,
Как, с Божьей помощью, идут его дела
И счастье бдит над ним, поднялися проворно:
Погибель братнюю замыслили они.
Была одна гора с отвесною скалою;
Туда, покинув стан, тайком они ушли.
А шах у той горы спал сладко при подошве,
И ночь глубокая в ту пору уж была.
Поднялись на гору бесчестные два мужа
И ни один о них не ведал человек.
И вот на той горе скалу они подрыли,
Чтоб брату голову мгновенно раздробить,
И, подкопав со, скатили вниз с вершины
И думали они, что спящий уж убит. .
Но волей Божией, шум камня при паденьи
Героя спящего мгновенно пробудил,
И камень пригвоздил он чарами на месте
И тот ни на волос не двинулся вперед.
Тут братья поняли, что дело это Божье,
И не творится то нечестием и злом.
Затем Аферидун, стянувши стан, уехал,
А им ни слова он об этом не сказал,
Он двинулся в поход, и шел Каве пред войском;
По горным высотам оттуда путь лежал.
Кавеева хоругвь высоко развевалась,
Та благодатная и царская хоругвь.
В то время Феридун направился к Арвенду,
Как тот, кто пожелал добыть себе венец
(Коль языка пехльви не знаешь, по-арабски
Ты Дижле именем ту реку можешь звать^).
И сделал славный шах вторую остановку
В Багдаде городе на Дижле берегах.
Как только подошел к реке Арвенду близко,
Послал приветствие он стражам у реки.
“Какие только есть, все корабли и лодки
На эту сторону пришлите поскорей!”
Победоносный шах приказывал арабам:
“Сейчас же все суда ко мне переправляй,
Перевези меня и войско на тот берег,
Чтоб ни один из нас не оставался здесь”.
Но сторож у реки судов ему не выдал
И не явился сам, как Феридун велел,
Сказавши так в ответ: “Заххак, властитель мира,
Мне приказание такое втайне дал:
Не подавай суда, покамест не получишь
Ты дозволение с печатию моей”.
То слыша, Феридун пришел в негодованье
И, глубины реки нимало не страшась
И крепко поясом стянувши стан свой царский,
Он на коня вскочил, что сердце льва имел;
Пылая мщением и жаждая сразиться,
На рыжем скакуне он ринулся в поток.
Товарищи его свой стан стянули также
И в реку вместе с ним все бросились стремглав
На славных скакунах как ветер быстроногих
И погрузилися по самое седло.
У гордых голова как будто сном мутилась,
Когда их скакуны стремились чрез поток;
Все тело под водой, лишь гривы выдавались:
Как будто в тьме ночной фантазии игра.
На сушу выбрались, горя желаньем мести,
И к Бейт-уль-мукаддес направились затем
(Когда на языке пехльвийском говорили,
Название носил тогда он Генг Дижгухт,
А ныне “Дом святой” зовешь ты по-арабски).
Стоял - ты это знай - дворец Заххаков там.
Вот миновали степь и близко уже город,
Которым овладеть стремилися они.
За милю Феридун, свои бросая взоры,
В том царском городе палаты увидал.
Казался купол их возвышенней Сатурна:
Подумать можно бы, срывает звезды он;
И весь дворец блестел, как на небе Юпитер,
Был радости приют, покоя и любви.
И понял Феридун, что это дом дракона,
И крепко место то, и много в нем богатств.
Друзьям своим сказал: “Кто из земли возводит
Такую вышину, где низменность была,
Боюсь, что у того с судьбою втихомолку
Какой-то заключен таинственный союз.
Однако лучше нам спешить на место битвы;
Бейт-уль-мукаддес - арабское название Иерусалима.
Не надо медлить здесь, а следует идти”. 
Сказав, за булаву тяжелую схватился 
И отдал поводья ретивому коню; 
Подумать можно бы, то пламя несомненно 
Внезапно поднялось пред стражами дворца. 
С тяжелой палицей, что снял с седельной луки 
(Казалось, что под ним сгибается земля), 
Въезжает на коне в огромные палаты 
Неопытный еще и юный богатырь; 
Из стражей никого уж не было в воротах.
К Создателю миров воззвал тут Феридун.
 
СВИДАНИЕ ФЕРИДУНА С СЕСТРАМИ ДЖЕМШИДА
Был талисман один, устроенный Заххаком,
Вершиною своей касавшийся небес.
Не Божие на нем, иное имя видя,
Аферидун его на землю ниспроверг
И палицей своей с бычачьей головою
Всех попадавшихся навстречу поражал,
А чародеям тем, что в замке находились
И были дивы все, отважны и славны,
Он головы разбил тяжелой булавою
И сел на трон того, кто колдовство любил,
Ступил ногой своей на трон царя Заххака,
Венец его нашел и местом завладел.
И осмотрел дворец во всех он направленьях,
Но не следа уже Заххака не открыл,
И двух красавиц лишь он вывел из гарема,
С глазами черными и с солнечным лицом,
И тело их омыть он приказал сначала,
А после душу их омыл от черноты,
От осквернения очистил он обеих
И указать им путь к святому Судии;
Воспитаны они язычниками были,
И, как у пьяницы, их разум помрачен.
А после этого царя Джемшида сестры,
Нарциссов влагою кропя на розы щек,
Открыв свои уста, сказали Феридуну:
“Будь юн, покуда мир не сделается дряхл!
Счастливец, под какой звездою ты родился?
Какого дерева на ветви был плодом?
Что в логовище льва теперь ты проникаешь,
К насильнику-царю бесстрашному пришел.
О, сколько горести и мук мы испытали
От нечестивого, с змиями на плечах!
Как долго уже мир вращается над нами
На горе нам от дел безумца-колдуна!
Не видывали мы, кто б силою такою
И вместе доблестью настолько обладал,
Чтоб мысль ему пришла воссесть на трон Заххака,
Как ни желал бы он облечься в сан его”.
Ответил Феридун: “Не могут оставаться
Престол и счастие навек ни у кого.
Я по рожденью сын блаженного Абтина,
Которого Заххак, в Иране захватив,
Безжалостно убил. И я, отметить желая,
Направился сюда, где трон его стоит.
Убил он и мою кормилицу-корову,
Чье тело покрывал один сплошной узор;
На что была нужна Заххаку-нечестивцу
Кровь бессловесного создания того?
И вот, на битву с ним я стан свой опоясал
И из земли Иран пришел, чтоб месть свершить,
И голову ему дубиной быкоглавой
Нещадно разобью, прощения не дам”.
Как только Эрневаз речь эту услыхала,
То сердцу чистому открылась тайна вся:
“Ты шах Аферидун, - она ему сказала, -
Кто должен сокрушить лукавство с волшебством;
В своих руках теперь ты жизнь Заххака держишь
И в поясе своем свободу всей земли.
Мы рода царского; невинные две девы
Из страха смерти лишь Заххаку предались.
Ложиться и вставать с супругом-змеем вместе
Как было, государь, возможно то сносить?”
Им Феридун-герой в таких словах ответил:
“Коль небо свыше мне дары свои пошлет,
Тогда с земли сотру и самый след дракона,
От всякой нечисти омою чисто мир.
А вы откройте мне, немедля и по правде,
Где скрылся мерзостный, змееподобный царь?”
И тут красавицы ему раскрыли тайну,
Надеясь, что дракон попал теперь под нож,
Ответили ему: “Он в Индустан уехал,
Чтоб там поворожить, где много колдунов.
Отрежет головы он тысячам невинных,
Объятый ужасом пред грозною судьбой.
Предсказано ему одним провидцем было:
"Вся будет от тебя избавлена земля,
А твой престол себе Аферидун присвоит
И счастие твое померкнет навсегда".
И предсказание огнем ему жжет сердце,
Уж стала не мила и жизнь теперь ему;
И кровь он ныне льет зверей, мужчин и женщин
И ванну делает из крови для себя,
Надеясь, что, омыв в крови лицо и тело,
Он тщетны сделает пророчества волхвов.
Да и от тех двух змей, что на плечах гнездятся,
Страдая уж давно, он стал как вне себя
И из страны в страну все бродит беспрестанно,
Не видя отдыха от муки черных змей.
Но близок уже час, когда он возвратится.
О, если б он назад совсем не приходил!”
Так все красавица с растерзанной душою
Открыла витязю, и гордый ей внимал.
 
РАССКАЗ О ФЕРИДУНЕ И УПРАВИТЕЛЕ ЗАХХАКА
Когда Заххак бывал в отсутствии из царства,
То казначей его, с усердием раба,
Берег его престол, богатства и палаты:
На диво предан был владыке своему!
По имени его Кондровом называли,
Затем что тихо он к неправде всякой шел.
В ту пору во дворец Кондров придя поспешно,
Владыку нового там в зале увидал,
На месте впереди сидевшего спокойно,
Как стройный кипарис под полною луной;
А рядом с ним Шехрназ, как кипарис высокий,
И лунолицая сидела Эрневаз.
Весь город уже был его войсками полон
И у ворот дворца вооруженных строй.
Имя Кондров значит: тихоход.
Но не смутился он, не спрашивал, что значит;
С приветствием войдя, простерся пред царем 
И воздавал хвалы, сказав: 
“О, повелитель! 
Пусть длится жизнь твоя, пока века текут! 
Да будет твой престол счастливым и могучим!
Достоин ты того, чтоб быть царем царей.
Семь поясов земли тебе да покорятся!
Будь головой своей над тучей дождевой!”
Афсридун велел, чтоб подошел он ближе,
И, тайное свое желание открыв,
“Ступай! - сказал ему воинственный властитель,
Для пира царского вес нужное сготовь,
И принеси вина и кликни музыкантов,
Вели кубки налить и накрывать столы.
Кто петь или играть достоин предо мною,
Кто может на пиру мне сердце веселить,
Зови и собери у моего престола,
Как счастью моему приличествует то”.
Услышав эту речь, Кондров спешил все сделать,
Что новый властелин приказывал ему:
И искрометных вин принес и музыкантов
Позвал и знать в камнях, достойную царя.
И Феридун, вином и пеньем услаждаясь,
Всю ночь пропировал, как следует царю.
Как только рассвело, Кондров ушел поспешно,
Владыку нового покинул своего
И, сев на скакуна, что рвался в бег пуститься,
Направился путем к царю Заххаку он.
И вот он прискакал и, пред вождем представши,
Пересказал ему, что видел и узнал,
И говорил ему: “О, царь людей могучих!
Явились признаки упадка дел твоих.
К нам в город прибыли три мужа величавых,
С войсками прибыли они из стран чужих.
В средине держится из этих самый младший:
Он станом кипарис и видом будто царь,
Моложе по годам, но больше по значенью,
Пред теми старшими идет он впереди.
Он носит палицу, с утес величиною,
И затмевает всех в толпе своих людей.
Он на коне верхом в палаты шаха въехал,
И двое витязей повсюду были с ним.
Вошел он во дворец и сел на царском троне
И чары все твои и талисман разбил,
И всех, кого застал тогда в твоих палатах,
Из храбрых витязей, из дивов, слуг твоих.
Он головою вниз их сбросил через стену
И с кровью вместе мозг в одно перемешал”.
Заххак па то сказал: “Он просто гость, быть может.
И с радостью сто нам следует принять”.
На это возразил царю слуга усердный:
“У гостя булава с бычачьей головой,
Садится смело он в твоем покое царском,
С венца и пояса стирает вензель твой,
Под свой закон привел парод неблагодарный;
Коль гостем мнишь его, считай его таким”.
Заххак сказал ему: “Не огорчайся столько;
Когда развязен гость, так это добрый знак”.
В ответ ему Кондров на это так промолвил:
“Я выслушал тебя, послушай мой ответ.
Ведь, если он твой гость, тот витязь благородный,
Зачем ему тогда в гареме быть твоем?
Однако, он сидит там с сестрами Джемшида,
И с ними разговор о том, о сем ведет;
То до щеки Шехрназ дотронется рукою,
То губок розовых коснется Эрневаз.
А в темноте ночной он делает похуже:
Подушку под себя из мускуса кладет;
Тот мускус - две косы твоих двух лунолицых,
Что были для тебя усладою всегда”.
Как волк, рассвирепел Заххак при этой вести
И, слушая ее, уж смерти стал желать;
И в скверной руготне и в криках безобразных
На злополучного излился гнев его:
“Вперед уж никогда, - он закричал Кондрову, -
Ты стражем у меня не будешь во дворце”.
В ответ на то сказал ему служитель верный:
“О, повелитель мой! Я думаю теперь,
Что доли в счастии ты больше не получишь.
Как можешь даровать над городом мне власть,
Когда ты ныне сам лишился трона власти?
И как ты можешь мне правление вручить?
Ведь ты уж удален, как волосок из теста,
С престола своего. Прими же меры, царь!
Зачем не поспешишь дела свои поправить?
Такого случая ведь не было еще”.
 
ФЕРИДУН ЗАКЛЮЧАЕТ ЗАХХАКА В ОКОВЫ
Властитель стран Заххак, взволнован этим спором,
Со всей поспешностью сбираться начал в путь
И оседлать велел стремительного в беге
И с острым зрением ретивого коня,
И с ратью грозною из дивов безобразных
И опытных бойцов немедленно пошел.
Окольною тропой он крышу и ворота
Дворца хотел занять, о мщеньи мыслей полн.
Но Феридуна рать, едва узнав об этом,
Вся бросилась сейчас на тот окольный путь,
И, с боевых коней на землю соскочивши,
Теснину заняли и твердо стали там.
На крышах, у ворот столпились горожане,
Всяк, кто способен был участвовать в бою,
И весь народ желал успеха Феридуну:
От лютости царя он кровью истекал.
Каменья, кирпичи со стен и крыш летели,
Сверкали в улицах мечи у всех в руках,
Как град из темных туч, неслись потоком стрелы,
И места не было укрыться на земле.
Все, даже мальчики, какие только были
В столице, старики, искусные в бою,
Спешили все примкнуть к войскам Аферидуна,
От чар Заххаковых свободу получив.
От крика воинов все горы содрогались,
И вся земля тряслась от топота коней,
И темной тучей пыль вилась над головами,
И копьями бойцов пронзалось сердце скал.
Из капища огня при этом крик раздался:
“Хотя бы дикий зверь на троне был царем,
Мы все, и стар и млад, ему покорны были б,
И не дерзали бы веленья преступать;
Но не хотим иметь Заххака на престоле,
Нечистого царя с змиями на плечах”.
И войско, и народ толпой, горе подобной,
Все без изъятия дралися в том бою.
И расстилалась пыль над городом блестящим,
Как туча темная, и солнца лик померк.
А ревность, между тем, Заххака подстрекнула
На предприятие. Покинув войско, он
Направился к дворцу, в железо весь закован,
Чтоб не узнал его никто среди толпы,
На самый верх дворца высокого поднялся
(Был в шестьдесят локтей аркан в его руке)
И видит, во дворце ласкает Феридуна
С очами черными чаровница Шехриаз:
Две щечки - ясный день, как ночь, у щечек кудри,
А на устах у ней проклятия царю.
Тогда увидел он, что Божья это воля
И что от злой судьбы ему уж не уйти.
Тут пламя ревности объяло мозг Заххака.
И прямо во дворец метнул он свой аркан.
О троне позабыв, о жизни драгоценной,
Спустился с крыши он высокого дворца
И выхватил кинжал заостренный из ножен
(Он тайны не открыл, себя не называл).
Сверкающий кинжал в руке своей сжимая,
Он жаждал крови жен с лицом, как у пери.
Едва, однако, он ногой земли коснулся,
Как буря, на него нагрянул Феридун
И палицей своей с бычачьей головою
Хватил по голове и шлем его разбил.
Внезапно тут Серуш блаженный появился.
“Не убивай, - сказал, - не вышел срок ему.
Уж сломлен он теперь, свяжи его, как камень,
И отвези туда, где встретишь меж двух гор
Теснину; там, в горах, сковать его вернее:
Друзья и родичи к нему уж не зайдут”.
То слыша, Феридуп, не медля ни минуты,
Велел подать себе из кожи льва аркан
И руки так скрутил Заххаку вместе с станом,
Что и свирепый слон не разорвал бы пут.
Затем Аферидуп, на трон златой воссевши,
Порядки гнусные Заххака ниспроверг
И объявлять велел народу громогласно:
“Вы, люди славные и светлого ума!
Нет надобности вам быть дольше под оружьем
И равных имени и славы впредь искать,
И воину нельзя с ремесленником вместе
Отличия искать обоим наравне;
Работа одному и палица другому.
У всех занятье есть, пригодное для них;
А коль один начнет другого дело делать,
То безурядица пойдет по всей земле.
Уже в оковах тот, кто был нечестья полон,
Чьи злодеяния держали в страхе мир.
Вы ж годы многие и счастливо живите,
Вернитесь в радости к занятиям своим”.
Внимательно народ царевы речи слушал
Того, кто доблести и сил исполнен был.
А после этого все знатные в столице,
Кто драгоценности и золото имел,
Все радостно к нему направились с дарами,
С сердцами, полными покорности ему.
А мудрый Феридун их ласково всех принял
И почестями их разумно наделил,
Всем наставленья дал, осыпал похвалами
И, к Мироздателю с молитвою воззвав:
“Мое, - он говорил, - отныне это место,
И вашей родины счастливая звезда
Заблещет ярко вновь, затем что Бог чистейший
Меня из всех людей подвиг с горы Эльбурз,
Чтоб мир освободить от злобного дракона,
Чтоб силою моей спасенье вы нашли.
Коль милость оказал тебе благой Податель,
То следует в добре путем Его ходить.
Я властелин теперь на всем пространстве мира
И в месте все одном не следует мне быть.
Не будь же этого, я б здесь всегда остался
И с вами бы провел я много, много дней”.
Вельможи перед ним поцеловали землю,
И барабанный бой раздался из дворца.
Весь город ко дворцу свои направил взоры,
К громко сетовал на краткость этих дней:
До тех ведь только пор, как выведет дракона,
Арканом прикрутив, как следует ему.
Тогда из города хвост войска потянулся
И из столицы той, что обездолил он,
Заххака вывезли: он на спину верблюда
В цепях, униженный, ее презреньем брошен был.
И так везли его до самого Ширхана.
Внимая этому, подумай, как мир стар,
И сколько уж веков промчалось над горами
И над равнинами, и сколько их пройдет!
Таким-то образом Заххака в крепких узах
К Ширхану вез с собой счастливый Феридун.
В гористые места его примчавши быстро,
Он голову ему хотел было отсечь;
Но появился вновь пред ним Серуш блаженный
И слово тайное, хорошее шепнул:
“Ты с этим узником поспешно и без свиты
Отправься тотчас же до Демавенд-горы,
С собой возьми лишь тех, кто неизбежно нужен,
Чтоб в случае беды защитой быть тебе”.
И с быстротой гонца помчал герой Заххака
И заковал его на Демавенд-горе,
К оковам новые прибавил он оковы,
И мера злой судьбы исполнена была.
Им в прах обращено Заххака имя было,
И от злодейств его весь мир очищен был.
От близких, от друзей он был теперь оторван
И вечно скованным остался на горе.
Теснину отыскав на той горе высокой
С пещерою такой, что дна ей не видать,
Гвоздями Феридун тяжелыми Заххака
Приколотил, но так, чтоб мозга не задеть,
И приковал еще к скале Заххаку руки,
Чтоб оставался он в мученьях долгих там.
И так на той горе остался он висящим,
Струилась на землю из сердца кровь его.
Не будем делать зла, пока мы ходим в мире,
И руки простирать потщимся лишь к добру!
И худо, и добро на свете преходящи,
Но лучше памятью оставить здесь добро.
Богатство, золото, высокие палаты
Не будут навсегда в корысть тебе служить;
Но в слове о тебе останется лишь память,
Поэтому его ты низко не цени.
Счастливый Феридун не ангелом был создан
И не из мускуса и амбры сотворен;
А славу получил за щедрость и правдивость.
Будь щедр и справедлив - и сам ты Феридун.
Из дел Божественных, свершенных Феридуном,
На первом месте то, что мир от зла омыл.
Сначала заключил в оковы он Заххака
За то, что он злодей и нечестивец был;
Второе: за отца отмщенье совершивши,
Он в собственность свою всю землю обратил;
А третье дело то, что от людей безумных
Избавил землю он, из рук исторгнул злых.
О, до чего ты, мир, безжалостен, коварен!
Что сам взлелеял ты, то сам же истребишь.
Вниманье обрати: Аферидун могучий,
Заххака старого владычества лишив,
Пятьсот годов провел властителем над миром,
Но умер под конец и трон покинул свой;
Оставив этот мир, в иной переселился
И от судьбы с собой унес одну печаль.
И нас постигнет то ж, и малых и великих,
В числе ли пастухов иль в стаде будем мы.
 
ЦАРСТВОВАНИЕ ФЕРИДУНА
Когда Аферидун достиг над миром власти,
Себя лишь одного царем он видел в нем.
Венец и власти трон, как то царям обычно,
И царственный дворец устроить он велел
И в Михре месяце, в день первый и счастливый,
На голову себе корону возложил.
И вот пришла пора, когда уж зло не страшно,
И все направились по Божьему пути, Очистили сердца от распрей и раздоров,
И новый праздник был введен тогда царем.
Все люди мудрые в веселии уселись,
И всякий по кубку из яхонта держал.
Блистало и вино, и взор младого шаха,
В сиянии был мир под новою луной.
Дал приказанье царь развесть огонь великий
И с амброю шафран велел на нем сжигать.
Торжествовать Михрган - егоустановленье,
И отдых, и пиры при этом он же ввел:
Доселе месяц Михр о нем напоминает;
Не покажись с лицом в заботе и тоске!
Пять сотен лет он был владыкою над миром
И ни однажды зла основ не заложил.
Но так как мир за ним, о сын мой, не остался,
Страстям ты не служи и не крушись тоской.
Знай, мир ни для кого не остается вечно
Ни радостей никто в нем много не найдет.
А Феранек, меж тем, о том еще не знала,
Что сделался царем над миром сын ее,
Что с трона царского Заххак уже низложен
И кончилися дни владычества его.
Но вот до матери от доблестного сына
Достигла весть о том, что венценосец он.
С хвалами на устах, она, лицо и тело
Омывши, наперед предстала пред Творцом
И, до земли челом смиренно преклонившись,
Проклятия она Заххаку изрекла,
А Всемогущему хвалу провозгласила
За радостный такой судьбы переворот.
А после людям всем, кто был забит нуждою,
Но кто судьбу свою несчастную скрывал,
Тайком она добро творила, не обмолвясь
О том ни перед кем и тайну их храня.
Благотворила так в течение недели,
Покуда бедняков уж больше не нашла.
В течение другой о пире хлопотала
Для всех вельмож своих, что гордости полны.
Украсила дворец она подобно саду
И знатных лиц к себе всех в гости позвала,
Велела принести все скопленные ею
Сокровища из тех, что скрыты про запас,
И дверь казны своей широко растворила,
Все сложенное там решилась раздавать,
Увидя, что пора открыть казну настала:
Богатство ей ничто, когда царем стал сын. 
Одежды всяческой и царских украшений,
Арабских лошадей с уздою золотой
И сабель, и кольчуг, и дротиков, и шлемов, 
Тюрбанов, поясов ей было уж не жаль.
Велела всю казну навьючить на верблюдов,
Душою чистою к властителю стремясь,
И вещи эти все она послала к сыну,
И был язык ее благожеланий полн.
А властелин земли, сокровища увидев,
Их принял, и хвалу он матери воздал.
Проведавши о том, все набольшие войска
К властителю земли явились, говоря:
“Победоносный шах и почитатель Бога!
Хвала Создателю и милость над тобой!
День ото дня твое да возрастает счастье
И да погибнут те, кто замышляет зло!
Да дарует тебе всегда победы небо!
Лишь благосклонности и щедрости будь полн!"
И люди мудрые со всех концов вселенной
Отправилися все приветствовать царя
И драгоценности и золото - все вместе
Повергли в дар они пред троном их вождя.
И люди знатные из всех пределов царства
В такой же радости у врат его сошлись
И все Создателя молили, да прославит
Он Феридуна трон и перстень, и венец;
И руки к небесам все люди воздевали,
Благожелания царю произнося:
“Пусть эти времена навеки остаются
И благоденствует всегда наш государь!”
А после Феридун весь мир кругом объехал
И все, что явно в нем и скрыто, усмотрел
И там, где в чем-нибудь усматривал неправду,
Ненаселенные где земли находил,
Он связывал добром повсюду руки злого,
Как подобает то обычаю царей.
В то время Феридуп мир будто рай устроил,
Сажая кипарис и розы вместо трав.
Затем он в Теммише проехал из Амуля
И в славном том лесу избрал себе жилье,
В той области земли, что Кус ты называешь,
Другого имени не зная для нее.
Как пятьдесят годов прошло над Феридуном,
Уже троих детей прекрасных он имел,
И к счастию царя три сына это были,
Три славных отпрыска, достойные венца.
Их стан как кипарис, и как весна их щеки, 
И были на царя похожими во всем.
Из них от Шехриназ родились два красавца,
Меньшой же был рожден прелестной Эрневаз.
И любящий отец еще имен им не дал,
А мальчики слонов уж стали обгонять.
Позднее, увидав, что сделались красою
Отцовского венца и трона сыновья,
Властитель Феридун отличнейшего мужа
Из всех своих вельмож к себе тогда призвал
(А имя он носил Джендиль-путеводитель
И горячо во всем привержен к шаху был)
И так ему сказал: “По свету отправляйся,
Из рода царского трех выбери девиц,
Трех сыновей моих по красоте достойных,
Таких, чтоб стоили войти в родство со мной,
Которых бы отец из нежности не назвал
Еще по именам, чтоб не было молвы;
Чтоб были три сестры, одной четы супругов,
Наружностью пери, из царственной семьи,
Невинные, все три - одна лицом и станом,
Чтоб распознать нельзя одну сестру с другой”.
Джендиль, как от царя услышал эти речи,
Для плана ясного основу заложил.
Он бодрый духом был и с светлой головою
И на язык речист и ловко вел дела.
Простясь с царем, Джендиль отправился в дорогу,
Взяв несколько людей из преданных ему.
И вот он выбрался из областей Иранских
И стал разыскивать, со всеми говорил
И слушал и в стране во всякой, где вельможа
Какой-нибудь имел за занавесью дочь,
Посланец все про них выведывал секретно
И имя узнавал и слухи все про них.
Однако никого среди дихкаиов славных
Не видел, кто б родства с царем достоин был.
Приехал, наконец, к царю Йемена Серву
Разумный, чистый муж, со светлою душой,
И у него нашел, как раз по указаныо,
Трех дочерей таких, как Феридун искал.
Исполнен важности, представился он Серву,
Счастливый, как фазан, коль к розе подойдет.
Склонившись до земли, просил он извиненья,
Благожеланьями владыку осыпал:
“Вовек живи, о шах высокоименитый,
Блистающий всегда - на троне и в венце!”
На это так сказал Джендилю царь Йемена:
“Да будут все уста хвалой тебе полны!
Какую весть несешь? Какое приказанье?
Посланник ли ты чей иль благородный гость?”
“Счастливым будь всегда! - ему Джендиль ответил,
Да не коснется зло тебя своей рукой!
Я скромный, как жасмин, Ирана уроженец
Несу известие йеменскому царю,
Несу приветствие счастливца Феридуна.
Коль спросишь ты о чем, на все ответы я дам.
Привет свой шлет тебе Аферидун могучий,
(Велик тот человек, кто для него не мал!)
Тебе сказать велел: "Покуда мускус пахнет,
И ты благоухай на троне, государь!
Избавлен будь всегда от немощей телесных!
Пусть скорбь развеется и множится казна!
Ты ведаешь и сам, арабов повелитель,
Кого хранит всегда счастливая звезда,
Что слаще нет для нас, чем жизнь и дети наши,
Что с этим наравне ничто не может стать.
Никто не может быть милее нам чем дети,
И нет прочнее уз, чем наша связь с детьми.
Коль есть на свет кто, имеющий три глаза,
Довольно трех сынов мне вместо трех очей.
Знай, больше чем глаза они нам драгоценны,
Поли благодарности, при виде их, наш взор;
Как высказал мудрец со светлой головою,
Когда он говорил о родственных связях:
Ни с кем не заключал я тесного союза,
Кого не признавал достойнее себя.
Муж благомыслящий и разума исполнен
Ровню себе в друзья старается найти.
Как мир через людей становится цветущим,
Без войска государь не может счастлив быть.
Есть царство у меня в цветущем состояньи,
Богатство, мужество и мощная рука;
Есть трое сыновей, венец носить достойных,
Исполненных ума и знания, и сил;
Ни в чем отказа нет их воле и хотенью,
Чего ни захотят, достигнет их рука.
Но втайне этим трем царевичам прекрасным
Царевен хочется подругами иметь.
От знающих людей я получил извсстье,
И в силу вести той я действовать спешил;
Сказали мне, что ты, о славный царь, в гареме
Трех чистых под фатой имеешь дочерей
И что все три они имен еще не носят.
Об этом услыхав, я в сердце ликовал:
Ведь также и своим трем отпрыскам счастливым,
Как подобает то, имен я не давал.
И вот, нам надо бы две эти благородных
Породы жемчуга одну с другой смешать,
Наследников венца и трех с лицом закрытым,
Друг друга стоящих, бесспорно дело то!"
Такое Феридун мне сделал порученье,
А ты ответ мне дай, как в мыслях порешишь!”
Когда йеменский шах услышал предложенье,
Поникнул, как жасмин, не политый водой,
Подумал про себя: “Когда пред изголовьем
Не будут лицезреть трех лун мои глаза,
День ясный для меня ночною тьмою станет;
Так мне уста в ответ не надо раскрывать.
Я дочерям моим открою эту тайну:
Пусть примут дочери участие во всем.
Не следует пока еще спешить с ответом,
А втайне обсудить с советниками то”.
Велел он отвести посланнику жилище,
А после этого за дело принялся.
Он приказал замкнуть приемной залы двери
И опечален сел, тревожных мыслей полн.
Потом призвал к себе он многих из пустыни
Владеющих копьем, испытанных вождей,
Извлек из тайника, что было потаенным,
И тайны все свои пред ними изложил:
“По милости судьбы, от нашего союза
Пред взорами у нас три яркие свечи.
И вот царь Феридун прислал ко мне посольство
И сеть искусную раскинул предо мной:
Зеницы глаз моих лишить меня намерен.
И с вами я хочу держать теперь совет.
Посланник передал, что шах мне сообщает:
"Три князя есть у нас, честь трона моего;
Они в приязнь с тобой, в родство вступить стремятся
Чрез скрытых под фатой трех дочерей твоих".
Коли отвечу: "да", а в сердце нет согласья,
То - ложь, противная достоинству царя;
А если уступлю желанью Феридуна,
Душа моя сгорит, слезами обольюсь.
Но если уклонюсь его приказ исполнить,
То должен трепетать, обидевши его;
Не шутка на вражду решиться с человеком,
Который над землей владычествует всей.
Кто путешествовал, слыхал о том рассказы,
Как мощный Феридун с Заххаком поступил.
Об этом деле все, что сможете придумать,
Размыслив сообща, скажите мне теперь”.
Тогда в ответ царю уста свои открыли
В делах искусные и храбрые вожди:
“Мы полагаем все, что будет неразумно,
Чтобы носился ты по воле всех ветров.
Пускай стал Феридун властителем могучим,
Однако ведь и мы - мы не рабы в серьгах:
Сказать, излить свой гнев - таков у нас обычай,
В привычку нам владеть браздами и копьем.
В давильню обратим кинжалами мы землю,
А воздух копьями в поляну тростника.
Коль дочери тебе настолько драгоценны,
Казну свою открой и затвори уста.
А коли к хитрости прибегнуть пожелаешь,
Коль опасаешься могучего царя,
Потребуй от него таких условий тяжких,
Что к выполненью их и средств нельзя найти”.
От опытных людей царь выслушал советы,
Но ни верхушки в них, ни дна не находил.
Он пригласил к себе посланника от шаха
И много насказал ему приятных слов:
“Я ниже твоего владыки Феридуна,
Во всем, что он велит, исполню я приказ.
И так скажи ему: "Хоть ты стоишь высоко,
Но драгоценнее три сына для тебя;
Да, дороги сыны для сердца государя:
Со всем согласен я, что сказано тобою,
Могу судить о том по чувствам к дочерям.
Коль зренья падишах лишить меня захочет,
Степь храбрецов моих иль трон йеменский взять,
В сравнении с детьми, все для меня ничтожно:
Ведь, мне их предстоит уж боле не видать.
Но если таково желание владыки,
То следует одно - веленье исполнять.
Три дочери мои, по приказанью шаха,
Из дома моего отправятся тогда,
Когда я у себя царевичей увижу,
Что блеск дают венцу и трону твоему.
Пусть в радости они ко мне приедут ныне
И душу мрачную мне светом озарят.
Когда увижу их, порадуюсь я сердцем,
Увижу я тогда их бодрый, крепкий дух.
А после им вручу, обычай соблюдая,
Три глаза светлые, блестящие мои.
Коль правды сердце их исполненным найду я,
Доверчиво тогда им руку протяну.
А если падишах их видеть пожелает,
Немедленно назад отправлю их к нему”.
Услышавши ответ, Джендиль красноречивый,
Как это принято, престол поцеловал
И из палат царя, хвалу ему воздавши,
К властителю земли отправился назад.
Вот прибыл он к царю и передал подробно
И речи все свои, и слышанный ответ.
А мира властелин, троих сынов призвавши,
Все потаенное извлек из тайника:
О замысле своем, о том, Джендиль как ездил,
Все дело начисто пред ними изложил.
“Йеменский государь, - так говорил он детям, -
Над многими глава, тенистый кипарис;
Три дочери при нем, жемчужины три цельных,
Нет сына у него, они его венец.
Когда б Серуш нашел такую же невесту,
Пред этими тремя поцеловал бы прах.
Для вас я у отца испрашивал их в жены
И речи с ним о том, какие нужно, вел.
Теперь вам следует самим к нему поехать
И действовать умно и в малом, и в большом.
Красноречивыми, но сдержанными будьте,
Склоняйте слух к тому, что скажет государь,
Со всею точностью ответ ему давайте,
Задаст о чем вопрос, обдумайте ответ.
Ведь ежели рожден ты сыном падишаха,
То следует тебе высокочестным быть,
Искусным на словах, души и веры чистой,
Вперед предвидеть все, что может наступить,
Язык свой украшать всегда одной лишь правдой,
Обогащать свой ум, богатства ж не искать.
Послушайте теперь, что сказывать вам буду;
Коль сделаете так, то радость будет вам.
Йеменский государь - глубокий прозорливец,
Во всем народе нет подобного ему;
Искусен на словах, душою чист и телом
И всяческих похвал достоин средь людей.
Сокровищ множество и войско он имеет
И знанья с мудростью и царственный венец.
Не следует, чтоб вас считал он простаками.
Муж многознающий, он чары пустит в ход.
На первый день, в честь вас, он пиршество устроит,
Почетные места на нем уступит вам;
Трех солнцелицых дев, как будто сад весною
Благоухающих, красавиц приведет
И на престол он свой, на царский, их посадит,
Трех солнцелицых дев, прямых, как кипарис.
И ростом и лицом все три - одна и та же:
От старшей младшую едва ли отличишь.
Но первою войдет из этих трех меньшая,
Последней - старшая, меж них еще одна.
И царь меньшую дочь посадит рядом с старшим
Из вас, дочь старшую - с царевичем меньшим,
А среднюю из них посадит в середине.
Заметьте! Зная то, избегнете беды.
Потом он спросит вас: "Из этих трех столь схожих
Кого считаете вы старше по годам?
Какая - средняя? Которая - меньшая?
Должны вы мне теперь их точно указать".
Скажите; "Впереди - из трех сестер - меньшая,
А старшая сидит не там, где должно ей,
Но средняя сестра, как следует, в средине".
Тогда ты победил, и кончена борьба”.
Три благородные и чистых нравов сына
Отцовские слова восприняли в сердца 
И вышли от отца, исполненные знаний,
И, хитрости полны, всрнулися к себе.
Как мудрыми не быть и знающими детям,
Кого взрастил отец такой, как Феридун?
Царевичи пошли готовиться в дорогу,
Мобедов-мудрецов с собою пригласив,
Со свитой двинулись, блестящей, словно небо,
Все славные бойцы, как солнце лица их.
Как только Серв узнал, что братья подъезжают,
Он войско нарядил красивым, как фазан,
Большой отряд послав царевичам на встречу
Из родственных вельмож и посторонних лиц.
А как в Йемен они, три витязя, въезжали,
Мужчины, женщины оттуда вышли все;
Все жемчуг и шафран пред ними рассыпали
И мускус и вино примешивали тут;
И мускус и вино текли по конским гривам,
Динары сыпались под ноги лошадям.
Дворец, как будто рай, тогда был изукрашен,
Сребром и золотом блестели кирпичи; 
Разубран был он весь румийскою парчею,
И сколько было там, внутри него, богатств! 
В палатах этих Серв гостям отвел жилище,
Когда же ночь прошла, внушил им быть смелей. 
Затем йеменский царь к ним вывел из гарема 
Трех дочерей своих, как Феридун сказал.
Как светлая луна, все три они по виду: 
На этих девушек не смеешь бросить взор. 
И сели три сестры точь-в-точь в таком порядке,
Как гордым сыновьям предрек то Феридун. 
Троих царевичей спросил тогда властитель: 
“Какая младшая среди трех этих звезд?
Какая средняя? Которая всех старше? 
Вы мне должны теперь их точно указать”. 
Они ответили, как их отец наставил,
И хитрости глаза замкнули быстро тем.
Йеменский государь остался в изумленьи 
И с ним все храбрые, что в сборе были там;
И знаменитый шах сейчас при этом понял, 
Что пользы нет ему примешивать обман, 
И, им ответив: “Да, то совершенно верно”,
Меньшому - младшую, а старшему вручил
Дочь старшую свою. Как кончилось их дело, 
Беседу меж собой продолжили они.
Затем царевичей оставили царевны,
Краснея от стыда за своего отца;
В смущеньи сладостном к себе они вернулись
И речи нежные шептали их уста.
Глава арабов Серв, Йемена повелитель,
Велел подать вина и потчевал гостей,
Певцов он пригласил, открыл уста к беседе
И пил и пировал до темноты ночной.
И три царевича, три зятя нареченных,
Все пили за него, за здравие царя. 
Когда же от вина стал разум их мутиться
И был необходим покой и сон для них, 
Постели царь велел им тотчас приготовить,
Где розовой воды был полный водоем,
И три царевича счастливые заснули
В саду под розами, что сыпались на них.
А царь волшебников, арабский повелитель,
Злой умысел тогда задумал про себя.
Из сада царского, из розового, вышел
И в действие пустил все средства колдовства.
Он стужу произвел и вместе бурный ветер,
Чтоб дни царевичей тут приняли конец.
И холод так сковал и горы, и равнины,
Что ворон уж не смел над ними пролетать.
Вскочили с мест своих от этой страшной стужи
Три сына властного над чарами царя.
Но силой Божией и мудростью, им данной,
И царским волшебством и мужеством своим
Всем чарам колдуна поставили преграду,
И не коснулась их нисколько стужа та.
Лишь из-за гребня гор главу подняло солнце,
На место поспешил глубоких знаний муж
К троим зятьям своим, царевичам прекрасным,
Их посинелыми уж думая найти,
Совсем замерзшими, и дело порешенным,
И мнил, что дочери останутся при нем;
Такими он желал царевичей увидеть.
Но солнца и луны не в нашей воле ход;
И вот, увидел он: на тронах новых царских,
Как месяц молодой, царевичи сидят;
И понял колдовство не достигает цели
И время не к чему на то употреблять.
Тогда Йеменский шах собрание устроил,
И люд знатные к нему стеклись все;
Он двери отворил своих сокровищ древних
И обнаружил все, что долго укрывал.
Трех солнцелицых дев, как райский сад прекрасных
(Подобных сосенок не саживал мобед),
Привел сюда в венцах, в уборе, беспечальных:
Одни лишь кудри их знавали муки боль;
Привел и их вручил царевичам, и стали
Три новые луны у витязей троих.
В досаде про себя подумал шах Йемена:
“Не Феридун был зла виновник для меня,
Я сам тому виной. О, если б не узнать мне,
Что родилася дочь от семени царей!
Коль нету дочерей, считай того счастливцем,
А кто имеет их, тускла его звезда”.
Потом сказал царь Серв, к мобедам обращаясь:
“Супругом для луны достоин быть лишь царь.
Да будет ведомо, что я три эти глаза,
Как принято у нас, царевичам вручил,
Чтоб их оберегать, как собственные очи,
И чтоб в сердцах своих, как душу, впечатлять”.
Он горестно вздохнул и на верблюдов рьяных
Навьючить приказал приданое невест;
И был тогда Йемен сокровищ блеском полон,
И друг за другом рос носилок длинный ряд
(Когда есть славные и добрых нравов дети,
Для сердца дороги, будь это дочь иль сын).
Носилки приказал царь на верблюдов рьяных
Как можно тщательный и лучше привязать,
Наметы подарил и царские припасы,
Простился с дочерьми и дело завершил.
И трое юношей с отважным, бодрым духом,
Стремившиеся в путь, отправились к отцу.
Известье получив, что скоро возвратятся
Царевичи-сыны, на путь их вышел шах.
Их мужество хотел подвергнуть испытанью
И от сомнений злых себя освободить.
И вот, явился к ним он в образе дракона:
Ты скажешь, от него не спасся бы и лев;
Он яростно ревел и пеной покрывался
И пламя извергал из зева своего.
Когда троих сынов поблизости увидел
И горы темные в окружности тех мест,
Он тучу пыли взбил извивами своими
И ревом яростным всю землю огласил.
На сына старшего сначала устремился,
На благородного носителя венца.
Но старший сын сказал: “Не вступит в бой с драконом
Предусмотрительный и умный человек”,
И тыл он обратил и убежал поспешно.
Направился отец на двух других сынов.
Как только средний брат чудовище увидел,
Набросил тетиву и лук свой натянул,
Сказав: “Коль в бой идти, не все ль равно сражаться,
Со львом ли яростным иль всадником-бойцом”.
Но тут подъехал к ним из братьев самый младший
И гневом закипел, дракона увидав:
“Пошел ты прочь от нас! - он крикнул - Убирайся!
Ты барс и на пути у львов не становись.
Коль до ушей твоих молва о Феридуне
Дошла, остерегись так с нами поступать.
Мы сыновья его и палицей владеем
И пылом боевым исполнены мы все.
Так с узкого пути посторонись, иначе
Надену на тебя губительный венец”.
Счастливый Феридун, то слыша и увидав,
Характер понял их и из виду исчез;
Ушел и как отец им выехал навстречу
Со всею пышностью, как подобало то:
С слонами ярыми, при громе барабанов,
И булаву держал с бычачьей головой,
А позади него все набольшие войска,
И в кулаке своем держал он целый мир.
Увидели отца царевичи и спешно,
Сойдя с коней своих, направились к нему;
Приблизились они и до земли склонились;
И стихли в этот миг литавры и слоны.
Отец, взяв за руки, их ласками осыпал
И по заслугам их высокий сан им дал.
Когда же славный шах в палаты возвратился,
Молиться втайне стал пред Вышним Судией:
За все Создателю вознес благодаренье,
Что принял от него и счастья, и невзгод.
Троих сынов своих потом к себе призвавши,
На трон блистательный с собою посадил
И так сказал он им: “Дракон, внушавший ужас,
Который мир грозил дыханьем опалить,
Был ваш родной отец; он вашу доблесть видеть
Хотел, узнал ее и в радости ушел.
Теперь дать имена хорошие вам надо,
Достойные людей, исполненных ума.
Ты - старший, имя Сельм тебе отныне будет,
И да исполнятся желания твои!
Искал спасения от пасти крокодила,
Где надобно бежать, не стал ты мешкать там,
А смельчака того, кто льва с слоном не трусит,
Безумцем называй, отнюдь не храбрецом.
Второго, кто свой пыл уж выказал сначала
И храбрость у кого стремительней огня,
Я Туром назову; он лев отважно-дерзкий,
Кого и ярый слон не сможет одолеть. 
Такое мужество на всяком месте доблесть:
Не стоит трона царь, который сердцем слаб.
Меньшой-то человек разумный и отважный,
Умеет и спешить, и медлить может он; 
Средину меж огнем он выбрал и землею, 
Как людям мыслящим приличествует то. 
Хоть юношески смел, он был благоразумен,
И должен славить мир его лишь одного.
И вот, ему Иредж приличествует имя; 
Величие всегда да будет цель его! 
Он, хладнокровие сначала обнаружив, 
В минуту трудную отвагу показал. 
Теперь я с радостью уста свои открою,
Чтоб аравитянкам с лицом, как у пери, 
Дать имена”. Арзу назвал супругу Сельма,
Супругу Турову - Махе Азадэ Ху
И имя Сехи дал жене Иреджа славной,
Пред кем по красоте звезда Каноп-раба
Затем велел принесть и развернул он книгу
С изображением вращения светил 
В сферических кругах, как звездочеты учат,
И славных сыновей созвездия смотрел. 
Он Сельма гороскоп искал по ней сначала;
Юпитер это был в созвездии Стрельца,
А Тура гороскоп счастливого - над
Солнцем Господствующий Лев, отважных добрый знак. 
Когда ж искал звезду счастливого Иреджа,
Нашел, что то был Рак, властитель над Луной; 
И обнаружилось из этого созвездья,
Что предстоят ему тревоги и война. 
Был опечален шах, когда увидел это,
И горестно вздохнул из глубины души:
Увидел сферу он враждебною Иреджу,
Несклонною к тому, чтоб милостивой быть.
Заботой удручен о сыне благородном,
В тревоге все он был пред кознями врагов.
Когда из тайника извлек он эту тайну, 
Всю землю натрое потом он разделил:
Рум с Западом - одно, затем Туран с Китаем,
А третья часть - Иран с пустыней храбрецов.
Сначала обратил отец свой взор на Сельма 
И Рум весь с Западом назначил для него 
И приказал ему себе устроить войско
И в страны Запада торжественно идти.
Туда приехав, Сельм на трон вступил на царский
И Запада царем он был провозглашен.
А Туру Феридун Туранскую дал землю,
Поставил во главе Китая и Туркмен;
И войско uiax-отец ему назначил также,
И с ним в дорогу Тур отправился затем.
Приехал и воссел на троне власти царской
И, опоясавшись, задело принялся.
И Тура жемчугом вельможи осыпали,
И весь Туранский мир признал сто царем.
Затем дошел черед до младшего, Иреджа,
И для него отец страну Иран избрал,
Страну Иран и с ней пустыню копьеносцев,
А также царский трон и главенства венец
Иреджу отдал он, достойным видя трона,
Тиару дал и меч, и перстень, и печать.
Вельможи мудрые, благих советов мужи,
Поздравили его царем Иранских стран.
Спокойно, радостно на трон воссели братья,
Из рода славного хранители границ.
Немало времени прошло таким порядком,
Меж тем как тайну рок в груди своей скрывал.
Премудрый Феридун состарился годами,
И сад весны его уж пылью был покрыт.
Таким-то образом на свете все проходит
И силы к старости становятся слабей.
И вот, как жизнь царя уж мраком одевалась,
Сынами славными дух смуты овладел,
И с сердцем Сельмовым случилась перемена,
Иными сделались и нрав его, и мысль.
В пучине жадности душа его погрязла
И план свой обсуждал с советниками он.
Не нравился ему раздел отцовский царства,
Что сыну младшему был отдан трон златой.
И Сельм озлобился, в морщинах стали щеки;
Решил гонца послать к китайскому царю
И передать ему, что на сердце лежало.
Верблюда в этот путь велел седлать скорей
И вестника на нем отправил к брату Туру:
“В довольство, в радости во веки пребывай!
Подумай, падишах Турана и Китая,
От лучшей участи отторгнутый душой:
Досталось худшее на долю нам от мира,
Достоинством ты мал, хоть ростом с кипарис.
Истории моей внимай душою чуткой!
Не слыхано такой и в старые года.
Нас трое сыновей, достойных трона, было,
Но счастием меньшой нас, старших, превзошел,
Хотя, как старшего и разумом зрелее,
Меня бы счастие должно запечатлеть.
А если б миновал меня венец с престолом,
То следуют они тебе лишь, падишах.
Ужели нам двоим лишь горевать осталось,
Что тяжкую нанес обиду нам отец,
Когда Иреджу он Иран со степью храбрых
Назначил и Йемен, а Рум и Запад мне,
Тебе же отделил Китай и степь Турана,
Чрез что меньшой из нас царем Ирана стал?
Держаться не хочу такого я раздела:
У твоего отца нет смысла в голове”.
Гонца отправил он, и тот помчался быстро.
И вот, приехал он к Туранскому царю
И верно передал слова, какие слышал,
И Тура голову безмозглую вскружил.
Когда отважный Тур весть тайную услышал,
Вдруг гневом закипел, как разъяренный лев:
“Владыке твоему, - ответил он посланцу, -
Скажи (слова мои запомни хорошо!):
"Что в годы юности отец так недостойно
Нас обманул двоих, о справедливый брат,
Тем самым дерево посажено им было,
Что кровь плодом несет и яд - его листва.
Так нужно было б нам, для уговора в деле,
Сойтися обоим теперь лицом к лицу,
Составить умный план и войско приготовить"”.
Гонца он снарядил, чтоб ехал к Сельму тот,
Вельможу одного, кто на язык был боек
И говорил красно, к властителю послал;
“Поведай от меня, - наказывал посланцу, -
"О проницательный и славный государь!
Где высшее в виду и где обман открылся,
Там мужу храброму не следует терпеть
И в случае таком отнюдь не должно медлить:
Не к времени покой, коль делать сборы в путь".
Когда такой ответ привез посланец Сельму
И с тайны был покров, ее скрывавший, снят,
Один из Рума брат, другой же из Китая
Отправились затем и, с медом яд смешав,
Друг с другом встретились и свиделись два брата
И речи повели и явно и тайком.
Избрали ловкого, речистого мобеда,
С хорошей памятью и острого ума,
Всех посторонних лиц на время удалили
И план старательно обдумали они.
Сначала старший брат сплетать принялся речи,
Весь стыд перед отцом отмывши с глаз своих,
Посланцу он сказал: “Свой путь свершай поспешно,
Чтоб не могли настичь тебя ни ветр, ни пыль,
Стремительно несись, как буря, к Феридуну,
Не мысля ни о чем, как только путь свершить.
Когда ж достигнешь ты чертогов Феридуна,
Сначала передай привет от сыновей,
Потом скажи ему: "Страх Божий подобает
Для обоих миров, и здесь и там, иметь.
Кто молод, у того надежда есть на старость,
Но черною опять не станет седина.
Коль медлить будешь ты на этом тесном месте,
Тем вечное жилье теснее для тебя.
Тебе святейший Бог мир этот предоставил
От солнца светлого до сумрачной земли,
А ты лишь жадностью во всем руководился,
Веленьям Божиим внимать не пожелал,
Несправедливости, обиды только делал
И, награждая нас, ты правды не искал.
Ты трех сынов имел, благоразумных, храбрых;
Вот, выросли они из отроческих лет;
Хотя ты ни в одном не видел преимуществ,
Чем пред другими он превозноситься мог,
Но на одних дохнул дыханием дракона,
Другого же меж тем вознес до облаков;
С венцом на голове, сидит с тобой на троне,
И с радостью на нем покоится твой взор.
По матери же мы и по отцу не ниже
Его, чтоб царский трон не стоили занять.
О правосудный царь, властитель над землею!
Пусть никогда твой суд не встретит похвалы!
Коль с головы спадет нестоющей Иреджа
Венец и от него избавлен будет мир,
Дай уголок ему какой-нибудь на свете,
Где б позабыт, как мы, бессильный он сидел;
Иначе всадников Турана и Китая
И Рума воинов, пылающих враждой,
Мы приведем с собой, булавоносцев войско,
Иреджа и Иран дыхания лишим".
Вот выслушал мобед суровое посланье,
И, прах поцеловав, в дорогу поспешил
И на седло вскочил с такою быстротою,
Как движется огонь, коль ветром он гоним.
Приблизился гонец к чертогам Феридуна,
Завидя издали возвышенный дворец;
Верхушкою своей он облаков касался
И от одной горы тянулся до другой.
Перед дверьми его толпа вельмож сидела,
Знатнейшие из них за завесой, внутри;
А сбоку на цепи стояли львы и тигры,
С другого - ряд слонов огромных боевых.
От множества вельмож, бойцов неустрашимых,
Распространялся гул, как будто львиный рев.
Подумал посланный, что не дворец то - небо,
И что войска пери стоят вокруг него.
А этим временем уж бдительные стражи
Спешили сообщить властителю земли,
Что чей-то посланный приехал к государю,
С достоинством большим и важный саном муж.
И Феридун велел, чтоб отняли завесу
И, спешивши, посла во внутрь дворца ввели.
Когда глаза его на шаха устремились,
Он видел, взоры всех, сердца все им полны.
Он станом кипарис, лицо его как солнце,
А кудри - камфора, как роза цвет лица,
Улыбка на губах, румянец на ланитах,
На царственных устах приветливая речь.
Увидевши царя, посланец ниц простерся
И прах облобызал, пред троном преклонясь.
Но Феридун велел послу с колен подняться
И сесть и место дал почетное ему.
Сперва спросил его о детях благородных,
Покойны ли душой, здоровы ли они,
Потом сказал ему: “Твой долгий путь степями,
По долам и горам, конечно, был тяжел?”
Посланец отвечал: “Высокий повелитель!
Да не увидят трон лишившимся тебя!
Вск те, о ком спросил, так, как желать лишь можешь,
Все в добром здравии, на честь тебе, живут.
Я - недостойный раб великого владыки
И не свободен я собой располагать;
И вот привез царю суровое посланье;
Пославший в гневе был, а я не виноват.
Готов я передать, коль государь дозволит,
Послание двоих безумцев молодых”.
И Феридун ему открыть уста позволил,
И передать слова с начала до конца.
Широко царь раскрыл свой слух к речам посланца
И вспыхнул гневом весь, когда прослушал их,
И так сказал ему: “Не нужно, муж разумный,
Чтоб в этом случае себя ты извинял.
Подобное и сам я ждал от них услышать
И подготовлен был к тому в душе своей.
Скажи же этим двум нечистым Ариманам,
Без смысла здравого, без мозга в голове:
"То счастье, что свой нрав вы ясно показали,
От вас такой привет и следовал вполне.
Изгнав из головы отцовские советы,
Не стали понимать и что такое ум.
Стыда в вас нет совсем, ни страха перед Богом,
И, верно, помыслов иных, чем этот, нет.
Я кудри черные, как смоль, имел когда-то,
Как кипарис был стан и, как луна, лицо;
А небо, мой хребет согнувшее дугою,
Не прекратило ход и в том же месте все.
С приятностью пока для вас проходит время,
Но не всегда оно останется таким.
Великим именем чистейшего Владыки
И солнцем блещущим и матерью-землей,
Престолом и венцом, денницей и лунрю
Клянусь, что зла на вас я в мыслях не держал.
Я мудрецов сбирал к себе на совещанье,
Мобедов и мужей, что знают ход светил,
И много времени прошло за этим делом,
Пока по правде мы раздел произвели.
Я к справедливости стремился в этом деле,
В нем кривды не было ни сверху, ни внизу;
Страх Божий в глубине моей души хранился,
И правду утвердить хотел я на земле.
Когда был поручен мне этот мир цветущий,
То я не допустил, чтоб люди разошлись,
И так себе сказал:"Престол прекрасный этот
Я трем очам своим счастливым передам".
Но ныне Ариман с пути моих советов 
Вам сердце совратил и в тьму неправды вверг.
Так вот, смотрите же, одобрит ли Всевышний 
И всемогущий Бог такой поступок ваш. 
Я слово вам скажу, коль выслушать хотите:
Какой посеяли, такой пожнете плод. 
Руководитель наш изрек такое слово, 
Что кроме здешнего есть вечный дом для нас. 
На трон нестоющий воссесть вам захотелось, 
Зачем же дива брать в сообщники себе? 
Боюсь я, что в когтях у этого дракона 
От тела вашего отторгнется душа.
Пора настала мне из мира удалиться,
И не ко времени грозить и гнев питать.
Но вот, что говорит родитель престарелый.
Который трех сынов прекраснейших имел, 
Что если сердце в нас от жадности свободно,
То все равно: что прах, что царская казна;
А кто за горсть земли продать способен брата,
О том нельзя сказать, что чистой он воды. 
Видал уж многих мир, как вы, и впредь увидит, 
Но не останется покорен никому.
Вы сами знаете, что может Вседержитель
Прощение вам дать в день страшного суда;
Ищите ж этого, в дорогу запасайтесь 
И тягости пути старайтесь сократить".
Посланец, выслушав ответ от падишаха,
Склонился до земли и поспешил назад
И от лица царя в обратный путь помчался 
Так быстро, словно он в союзе с ветром был.
Как только посланный отправился обратно,
Царь сел опять на трон, чтоб тайну сообщить;
Велел позвать к себе наследника Иреджа
И с ним беседу вел о всем, что, может быть:
“Войнолюбивые, - сказал, - мои два сына 
Из западных земель направились на нас.
Уж от самих светил им выпало на долю 
В одних дурных делах отраду находить; 
К тому же две страны такие им достались, 
Что дикость лишь одну способны породить.
Брат братом для тебя останется дотоле,
Покуда носишь ты венец на голове;
Когда ж лицо твое цветущее поблекло,
Не станет никого у ложа твоего.
Хотя бы ты мечу любовь противоставил,
Все ж голову твою измучают враждой.
И вот, теперь сыны, из двух окраин мира,
Свой тайный замысел открыли предо мной.
Коль мыслишь ты войну, к войне приготовляйся,
Открой сокровищ дверь и связывай вьюки.
За завтраком к кубку протягивай ты руку,
Иначе, выпьют, сын, тот кубок над тобой.
Не надо помощи искать тебе от мира:
Невинность, правота - союзники твои”.
Тут доблестный Иредж, поднявши взор на шаха,
Любвеобильного, счастливого отца,
Сказал ему в ответ: “Отец мой, повелитель!
Вниманье обрати на быстрый ход времен,
Которые, как ветр, проносятся над нами,
Но нужно ль мудрому печалиться о том?
Румянец на щеках от времени поблекнет
И потускнеет взор сияющей души.
В начале - много благ, а под конец - страданья,
За ними же - уход из тленного жилья.
Коль нам постель - земля, а изголовье - камень,
Зачем же дерево сегодня насаждать,
Которое всегда, как долго б ни держалось,
Корнями кровь сосет и мести плод дает?
Властителей меча и трона с перстнем многих,
Подобных нам, видал и впредь увидит мир;
Однако те цари, предшественники наши,
Не полагали месть обычаем своим.
И так как служит мне примером мой владыка,
То в злых делах я жизнь не стану проводить.
Не нужны мне венец, престол и диадема,
И к братьям я один, без войска поспешу
И так к ним обращусь: “Прославленные братья!
Вы драгоценны мне, как тело и душа.
Не злобьтесь на меня и гнева не питайте;
В ком вера в Бога есть, тем злоба не идет.
Зачем иметь на мир так много упований?
Смотрите, сколько зла Джемшиду сделал он;
А под конец Джемшид извержен был из мира,
Престола и венца и пояса лишен.
В конце концов и мне, и вам обоим, братья,
Придется испытать такую же судьбу”.
И к вере обращу я злобное их сердце:
Достойней этой месть могу л и совершить?”
Ему ответил шах: “Мой сын благоразумный!
Как братья ищут битв, так мирной жизни ты.
Одна пословица приходит мне па память:
Какое диво в том, что так светла луна?
Тебя достоин он, ответ твой благородный,
Ты сердцем предпочел любовь и дружбу к ним.
Но если голову дыханию дракону
Бесценную и жизнь разумный муж предаст,
Что ждет его тогда? Что, как не яд смертельный?
Затем что от Творца дракон им наделен.
Но если таково, мой сын, твое решенье,
Устрой свои дела и отправляйся в путь
И выбери себе служителей из войска,
Чтоб в путешествие тебя сопровождать.
А я пойду теперь писать с душевной болью
Письмо и отошлю с тобою к тем двоим.
Надеюсь вновь тебя живым, здоровым видеть:
Ведь только чрез тебя и жизнь моя светла”.
К владыке Запада и ко главе Китая
Мировластитель-шах посланье написал.
Сначала в нем воздал хвалу и славу Богу,
Который был и есть и будет в век веков:
“Сие послание, - так продолжал он дале, -
С советом благостным, к двум солнцам в высоте,
К двум полным твердости, воинственным владыкам,
К Китайскому царю и Запада главе,
От человека, свет видавшего немало,
Кому открыто то, что тайной было всем,
Кто взмахивал мечом и булавой тяжелой,
Кто славные венцы сиянием покрыл,
Кто может мрак ночной как ясный день представить,
Кто страх с надеждою хранит в своей казне,
Кем облегчение в страданьях подавалось,
Через кого весь блеск явился на земле.
Короны для себя, сокровищницы полной,
Престола и палат я боле не хочу;
Лишь для сынов своих хочу любви и мира
За долгие труды, подъятые отцом.
Брат, на которого вы сердцем распалились,
Хотя ни на кого он холодом не дохнул,
К вам поспешил теперь из-за обиды вашей
И с вами видеться желанием горит.
Он царством пренебрег и вас предпочитает,
Как благородному прилично поступать;
С престола он сошел и на седло садится
И опоясал тем к покорности свой стан.
А так как брат Иредж обоих вас моложе
И ласки и любви вполне достоин он,
Почтите вы его, радушно угостите,
Лелейте душу так, как тело холил я.
А после, как у вас дней несколько пробудет,
Отправьте с почестью ко мне его назад”.
К посланию печать цареву приложили,
И из палат отца Иредж пустился в путь,
С дружиной ехал он из юношей и старцев,
Как к путешествию бывает нужно то.
Когда он подъезжал к местам, где были братья
(Их черных замыслов он не подозревал),
То, по обычаю, они навстречу вышли
К нему и вывели все войско перед ним;
Увидели лицо любезное Иреджа,
И стали лица их еще мрачней тогда.
Два ненавистника с Иреджем добродушным,
Хоть с неохотою, вступили в разговор.
Два - с местью на душе, один - с спокойным сердцем
В палатку пышную направились втроем.
Все войско взорами следило за Иреджем:
Он так достоин был престола и венца!
И сердце воинов любовью волновалось;
В сердцах любовь к нему, в глазах - его лицо.
А после воины попарно расходились
И потихоньку всяк Иреджа прославлял:
“Ему достойно быть над нами падишахом,
Ему бы одному могущества венец”.
А Сельм, со стороны за войском наблюдая,
Был тяжко поражен поступками его.
Со злобою в душе вернулся он в палатку,
Кипело на сердце, и хмурилось чело.
Из ставки он велел всем посторонним выйти
И с братом Туром сел и с ним совет держал.
О всяческих делах в беседе рассуждали:
О царстве, о венце, о всех странах земли.
Среди беседы Сельм так молвил брату Туру:
“Что значит, что войска разбились по частям,
В то время как с пути обратно возвращались,
Не обратил ли ты внимание на них? 
Ведь сколько по пути людей ни проходило. 
Никто очей своих с Иреджа не сводил.
Да, войско двух царей одно до встречи было, 
А после встречи той уж сделалось другим.
И мрачно у меня в душе из-за Иреджа,
И думы, думы все теснятся в голове. 
Войска двух наших стран, как я заметил это, 
Хотят теперь царем Иреджа одного. 
И вот, коль из земли корней его не вырвешь,
Сам с трона своего к ногам его падешь”.
Покончив разговор, они поднялись с места
И думали всю ночь, как замысел свершить. 
Когда отдернулась завеса перед солнцем 
И поднялась заря и сон разогнала, 
Безумцам обоим на сердце загорелось, 
Чтоб поскорее смыть весь стыд с своих очей.
С великой пышностью поехали два шаха, 
К палатке братниной направились они. 
Иредж, их из шатра увидев на дороге, 
Навстречу выбежал, любовью в сердце полн;
И братья вместе с ним вошли в его палатку
И разговор большой о том, о сем пошел.
Иреджу Тур сказал: “Ты нас двоих моложе, 
Зачем же возложил могущества венец?
Тебе страна Иран и трон царей великих, 
А мне у турок быть, стянувши пояс свой?
Старейший брат наш Сельм на Западе тоскует
А ты в венце сидишь над грудами богатств.
Так произвел раздел отец-мировластитель: 
На сына младшего он только и смотрел”. 
Иредж, такую речь услышавши от Тура, 
С святою кротостью на это возразил 
И так ему сказал: “О царь славолюбивый! 
Довольным хочешь быть - спокойствия ищи.
Ни царского венца не надо мне, ни трона,
Ни пышных титулов, ни всех иранских войск,
Не нужны ни Иран, ни Запад, ни Китай мне,
Ни степень царская, ни весь простор земли.
Коль власти результат одни лишь огорченья,
То слезы надо лить над властию такой.
Хотя бы оседлал ты свод небес высокий,
А все ж в конце концов кирпич твоя постель.
Хоть мне принадлежал доселе трон Ирана,
Но я уж сыт теперь престолом и венцом
И вам передаю свой перстень и корону,
Лишь ненависть ко мне оставьте вы свою.
Бороться, воевать я с вами не намерен
И сердце оскорблять не стану никому.
Я власти не хочу, коль это вам обидно,
Хотя б вдали от вас остаться мне пришлось.
Смирение - одно, что мною руководит,
И к ближнему любовь - единый мой закон”.
Прослушал до конца всю эту речь Иреджа,
Но в братнины слова не вдумывался Тур:
По нраву не пришлись ему Иреджа речи
И мир в его глазах достоинств не имел.
С сиденья своего он в гневе приподнялся
И начал говорить и вскакивал не раз.
Вдруг схватывает он сиденье золотое
И, с места своего стремительно сбежав,
Удар по голове наносит венценосцу.
За жизнь свою Иредж взмолился тут к нему:
“Ужель, - воскликнул он, - ты Бога не боишься?
Не жаль тебе отца? Таков ли замысл твой?
Не убивай меня, иначе напоследок
Судьбою взыщется с тебя за кровь мою.
О, не включай себя в число убийц! Отныне
И признаков моих ты даже не найдешь,
Коль нравится тебе и ты доволен этим,
Что можешь жизнь давать и отнимать ее.
Не трогай муравья, несущего крупинку:
Есть жизнь и у него, а жизнь ведь так сладка!
Я дальний уголок найду себе на свете
И буду добывать насущный хлеб трудом;
Зачем же пояс свой стянул на кровь ты брата,
И старому отцу ты хочешь сердце сжечь?
Ты мир себе искал - нашел, не лей же крови 
И не вступай в борьбу с Властителем миров”. 
Все это слышал Тур, но словом не ответил:
Кипел на сердце гнев, мутилось в голове.
Кинжал из сапога он выхватил и брата 
Кровавою чадрой покрыл всего до ног: 
Как яд губительной, сверкающею сталью
Он царственную грудь Иреджа растерзал,
И подломился стан могучий падишаха,
И на землю упал высокий кипарис;
По нежному лицу струею кровь лилася,
И умер славный вождь, властитель молодой.
Венчанную главу отрезал Тур от тела
Слоноподобного, и был всему конец...
О мир! Ты на груди взлелеял сам Иреджа,
А после не хотел и жизни уберечь.
Не ведаю, к кому ты втайне благосклонен,
А что являешь ты, достойно только слез.
И ты, о человек, безумьем помраченный,
В ком мучится душа желаньем благ земных,
Подобно двум царям объятый жаждой мести,
Примером научись злодеев этих двух.
Наполнил мускусом и амброй череп брата
И к старому царю Тур голову послал
И так велел сказать: “Вот голова любимца,
Который получил наследственный венец.
Отдай ему теперь венец и трон, коль хочешь!
Погибло дерево тенистое царей”.
Потом разъехались два гнусные злодея:
Один к себе в Китай, другой уехал в Рум.
А Феридун, меж тем, не сводит глаз с дороги,
И войско и венец тоскуют по царе.
Когда ж ему пора вернуться наступила.
Как мог узнать отец о случае таком?
Уж бирюзовый трон он сыну приготовил,
Корону для него каменьями убрал
И сборы делали идти ему навстречу:
Вина и музыку, певцов хотели взять,
Литавры привезли, слона вели для шаха,
И торжества ему готовила страна.
Так были заняты царь Феридун и войско,
Как затемнялся вдруг столб пыли на пути,
И в пыльном облаке верблюд затем стал виден;
Гонец на нем сидел, печалью удручен,
И громко он кричал, печальный этот вестник.
Он ларчик золотой держал в своих руках;
А в золотом ларце, обернутая шелком,
Была заключена Иреджа голова.
С стенаньем, вздохами и с бледными щеками
Приблизился к царю тот добрый человек.
Но смутными слова посланца показались,
С златого ларчика спешили крышку снять,
А шелковую ткань как вынули оттуда,
В ней оказалася Иреджа голова.
И Феридун без чувств упал с коня на землю,
И рвали воины одежды на себе;
Померкли взоры их, и лица потемнели:
Надеялись они иное увидать.
И вот, когда их царь вернулся так с дороги,
Назад со встречи той пошли теперь войска,
Знамена разорвав; вверх дном их барабаны,
И темны, как эбен, ланиты у вельмож.
Литавры и слонов покрыли черной тканью
И темным индиго посыпали коней.
Пешком назад и вождь, и войско возвращались;
Землею головы посыпав, шли они:
Герои в горести стенанья испускали
И тело рвали с рук от скорби по царе.
Не верь любви к тебе судьбы непостоянной:
Не свойственно прямым кривому луку быть.
Судьба круговорот над нами совершает:
Чуть обратит лицо, и снова отвернет.
Ты мнишь, судьба твой враг - она лицо покажет,
Ты другом звал ее - не видишь в ней любви.
Я дам тебе совет хороший и полезный:
Отмой с своей души любовь к мирским делам.
С стенаньем громким шах, с разбитым сердцем войско,
Направились тогда в Иреджев пышный сад;
В те дни, когда царей торжествовали праздник,
По большей части в нем устраивал он пир.
Младую голову сыновнюю в объятьях
Сжимая, Феридун, шатаясь, шел туда;
Вошел и на престол на царский бросил взоры:
Казался мрачен трон без юного царя;
На царский водоем взглянул, на кипарисы,
На роз кустарники, на ивы и айвы,
И черною землей он на престол посыпал,
А стоны воинов к Сатурну поднялись.
И волосы рвал царь, стенанья испуская,
Изранил все лицо и слезы проливал.
Кровавым поясом себя он опоясал
И запалил дворец, сыновнее жилье,
И вырвал роз кусты, и сжег все кипарисы:
Ко всякой радости закрыл теперь глаза.
Иреджа голову держа в своих объятьях,
Ко Всемогущему лицо он обратил
И так к Нему воззвал: “О Судия правдивый!
На умерщвленного безвинно Ты воззри!
Вот голова его, отсечена кинжалом,
Одна передо мной, а тело съели львы.
О Боже! Жги огнем сердца злодеев этих,
Чтоб видели они лишь бедственные дни!
Их внутренность пронзи клеймом таких мучений,
Чтоб даже дикий зверь к ним жалость возымел!
А я молю Тебя, о Судия всемощный,
Чтоб столько было мне дано еще прожить,
Дабы я видеть мог от семени Иреджа
Героя, что на месть свой опояшет стан
И голову снесет обоим тем злодеям,
Как и они ее невинному снесли.
Когда увижу то, тогда готов я буду
Сойти туда, где стан измерит мне земля”.
Так плакал Феридун и горькие лил слезы
До тех пор, что трава по грудь уж доросла
(Земля была постель, а пыль - его подушка)
И светлый прежде взор покрылся темнотой.
Замкнув врата дворца, уста свои открывши,
С рыданьем он твердил: “О юноша-герой!
Нет, так не умирал никто из венценосцев,
Как умер ты теперь, о славный витязь мой.
Ты Ариманом был бесчестно обезглавлен
И стали пасти львов гробницею твоей”.
Его стенанье, вопль, рыдания и слезы
Лишили и зверей спокойствия и сна.
Мужчины, женщины со всех пределов царства
Стекались по местам в огромные толпы;
Глаза у всех в слезах, а сердце полно крови,
Сидели в горести, в печаль погружены.
И сколько времени они так проводили!
Для всех казалась жизнь со смертью наравне.
А время между тем своей чредой катилось.
Однажды посетил гарем Иреджев шах.
Прошелся Феридун по всем покоям женщин
И лунолицых всех в то время обошел.
Меж ними встретил он прекрасную рабыню;
По имени она звалась Магаферид.
Иредж ее любил, и тут-то оказалось,
Что от него она беременна была:
Периподобная дитя скрывала в лоне,
И рад был этому державный Феридун.
Красавица его исполнила надеждой,
И он лелеял мысль за сына отомстить.
Когда же ей пора настала разрешиться,
То дочь произвела на свет Магаферид;
Надежда близкая отсрочилась для шаха.
Он в радости дитя и в неге воспитал,
Ухаживали все заботливо за нею,
И поднялась она, нежна и высока.
Про эту девушку, с щеками, как тюльпаны,
Сказал бы ты: Иредж от головы до ног.
Вот выросла она и сделалась невестой,
Лицом была, как перл, а волосы, как смоль.
Тогда супругом дед назначил ей Пешенга
И выдал за него. А время шло и шло.
Пешенг, который был сын брата Феридуна,
Происхожденьем был из царственной семьи,
Могучий богатырь от семени Джемшида,
Достойный властвовать на троне и в венце.
Так выдал внучку царь за этого героя;
А время между тем все шло своей чредой.
Как девять месяцев лазурный свод вращался,
Смотри, к чему привел, к какому чуду он.
Рожден был сын тогда луною благородной,
И как достоин был он трона и венца!
Как только вышел он из матернего лона,
Немедленно к царю младенца понесли,
И кто принес его, сказал: “О венценосец!
Порадуйся душой! Взгляни: вот сам Иредж”.
И усмехнулися уста владыки мира;
Казалось, подлинно Иредж родился вновь.
Держа в своих руках прекрасного младенца,
Ко Всемогущему с мольбою он воззвал:
“О, если б зрение опять ко мне вернулось
И Бог мне даровал младенца увидать!”
И вот, о чем Творцу он так молился много,
То дал ему Господь и зренье возвратил.
Как только Феридун вновь светлый мир увидел,
Новорожденного спешил он оглядеть.
“Сей день, - воскликнул он, - благословен да будет!
И пусть врагов моих терзаются сердца!”
Велел вина подать и драгоценный кубок
И светлолицему дал имя Менучехр,
И так проговорил: “Достойный отпрыск вышел
От чистой матери и чистого отца”.
Дитя он так растил, что дуновенью ветра
Над внуком пронестись совсем не дозволял,
И никогда земли ногой не попирала
Рабыня, что дитя носила на руках.
Посыпан под ноги был мускус благовонный,
Над головой же зонт держали парчовой.
Так год за годом шли, и ни однажды
Не испытал он зла от действия светил,
Во всяких знаниях, царю необходимых,
Владыкой славным был наставлен Менучехр,
Когда глаза к царю и бодрый дух вернулись,
Стал славою о нем опять наполнен мир.
Престолом золотым и булавой тяжелой
Дед внука одарил, венец дал с бирюзой,
Ключи своей казны с каменьями и златом:
И ожерелье дал, и пояс, и тюрбан;
Из золотой парчи цветов разнообразных
Намет с палатками из шкуры тигров дал,
Арабских скакунов с уздою золоченой
И в ножнах золотых индийские мечи;
Дал шлемы, панцири, румийские кольчуги,
Такие, что легко их можно расстегнуть,
Чаджийские луки и ивовые стрелы,
Китайские щиты и копья для войны.
Так скопленные им великие богатства,
Которые собрал ценой больших трудов,
Достойным Он считал отдать все Менучехру:
Любви к нему полно все сердце было в нем.
Потом он повелел, чтоб все к нему явились,
Вожди-богатыри из храбрых войск его
И люди знатные из всех пределов царства,
И все они пришли, с желаньем мстить в сердцах,
И, с царским титулом поздравив Менучехра,
Смарагдами его осыпали венец.
В великий этот день и в этот новый праздник
И волк с овцой везде одной дорогой шли.
Там были: сын Каве, Карен военачальник,
И страшный лев Шируй, могучий рати вождь,
И гордый был Гершасп, мечом разящий быстро,
И Неримана сын, борец народа, Сам;
Кобад и с ним Кешвад в тюрбане златотканном,
И много знатных лиц, защитников земли.
Покончил Менучехр с воинскими делами
И поднялся главой высоко средь людей.
Меж тем известие дошло до Сельма с Туром
О том, что вновь блестит престол царя царей,
И ужас овладел сердцами двух злодеев,
Что клонится уже к закату их звезда.
И вот сидят они в тяжелом размышленьи,
И мрачен кажется тиранам свет дневной.
Внезапно мысль у них счастливая явилась,
Что в этом надобно спасение искать:
А именно, посла отправить к Феридуну
Для оправдания - другого средства нет.
Тогда нашли они среди народа мужа
Чистосердечного, искусного в речах,
И мужу этому, что был умен и скромен,
Горячую мольбу велели передать.
Сокровищ Запада они раскрыли двери
(Казалось страшно им паденье с высоты)
И золотой венец в казне старинной взяли,
На всех своих слонов навьючили дары
И амброй с мускусом телеги нагрузили,
Червонцами, парчой, шелками и бобром,
И пестрым поездом с могучими слонами
От Запада в Иран направили свой путь.
Кто при дворе царей на службе находился,
Все также от себя дары прислали им.
Когда довольно им сокровищ показалось,
Посланец к ним пришел, совсем готовый в путь.
Наказ они ему свой дали к Феридуну:
Прославили сперва Властителя миров;
“Герой Аферидун да будет жив вовеки!
Кому Господь вручил могущество царя;
И головою свеж и телом здрав да будет!
Величием души превысит свод небес!
Пред трон царя царей в высокие палаты
Посланье я принес от двух его рабов.
Узнай, о государь, что эти два злодея,
С слезами на глазах за стыд перед отцом,
В раскаяньи своем, с клеймом греха на сердце,
Стремятся ныне путь к прощению найти,
Затем что ранее им не было надежды,
Чтоб слушать захотел их речи кто-нибудь.
Они сказали так: "О государь премудрый!
Кто злое совершил, возмездье понесет,
Пребудет в горести и полон муки в сердце,
Как пребываем мы, о благородный шах.
Уж так нам на роду написано судьбою,
В согласии с судьбой поступок вышел наш.
Ни лев, палящий мир, ни сам дракон бесстрашный,
Ведь от сетей судьбы спасенья не найдут.
Притом нечистый див внушеньями своими
Пред Миродержцем страх изводит из сердец;
Он так нас обошел внушеньями своими,
Что двух разумных мозг его жилищем стал.
На венценосца мы надежду возлагаем,
Что нам дарует он прощенье, может быть,
И как ни велико злодейство наше было,
Безумью нашему его припишет царь.
Судьбы круговорот - другое оправданье:
Порой защиту даст, порою ввергнет в зло.
А третье то, что див гонцом по свету рыщет,
Всегда наготове повсюду сеять зло.
Когда от мести нам откажется владыка,
Мы светлой верою исполнимся тогда.
Пусть ныне падишах пришлет к нам Менучехра,
С большою ратыо к нам, просителям своим,
Затем чтоб перед ним рабами мы стояли
Вовеки. Таково намеренье у нас:
Быть может, дерево, что выросло из мести,
Слезами глаз своих мы сможем поливать;
Спешим ему отдать и слезы и заботы,
Когда же зацветет, венец с казной дадим.”
Поехал посланный, принявши к сердцу речи,
Но дело как пойдет, как кончится, не знал.
С слонами и с казной и всяческим богатством
Подъехал с пышностью он к царскому дворцу.
Как только весть о том дошла до Феридуна,
Он тотчас приказал, чтоб изукрашен был
Престол царя царей румийскою парчою,
И царский для него венец чтоб был готов.
И он тогда воссел на трон свой бирюзовый,
Как стройный кипарис, увенчанный луной,
В короне и в серьгах, на шее ожерелье,
Как подобает по обычаю царей,
Счастливый Менучехр сел рядом с падишахом,
На голову свою корону возложив.
По обе стороны ряды вельмож тянулись,
Залитых золотом от головы до ног,
Все в поясах златых, с златыми булавами;
И в блеске солнечном казалась вся земля.
А сбоку на цепях сидели львы и тигры,
С другого - ряд слонов огромных боевых.
Вот вышел из дворца герой Шапур могучий
И Сельмову послу велел идти за ним.
Палаты царские увидевши, посланец
Пешком, с поспешностью во внутрь двора пошел.
И вот приблизился он к шаху Феридуну,
Увидел трон его высокий и венец
И низко голову склонил пред падишахом,
Челом своим пред ним коснулся до земли.
И благородный шах, властитель мощный мира,
На кресле золотом велел ему присесть.
Посланец начал речь хвалами падишаху:
“О ты, что красишь трон, венец и перстень свой!
Земля, как роз цветник, с твоим престолом стала,
А время так светло от счастья твоего.
Мы праха ног твоих смиренные рабы все
И ради лишь тебя на свете все живем”.
Привету падишах внимал с лицом открытым,
И рассыпал пред ним слова любви посол,
Открыл свои уста муж многоумный этот,
И слух свой обратил к нему державный шах.
Посланье двух убийц передавать тот начал,
Но истину при том старательно скрывал:
Что молят их простить за их деянье злое,
Что Менучехра им хотелось бы к себе,
Что как рабы пред ним стоять они готовы
И свой венец ему с престолом отдадут,
И что за кровь отца ему заплатят выкуп
Червонцами, парчой, каменьями, казной.
Посланец говорил, а вождь державный слушал;
К завязке этой ключ в его ответе был.
Когда услышал шах, властитель мощный мира,
Посланье двух своих коварных сыновей,
То мужу славному в таких словах ответил:
“Ты солнце можешь ли от наших взоров скрыть?
А тайна, что в сердцах двух этих нечестивцев,
Яснее солнца нам открылася теперь.
Я выслушал все то, что сказано тобою,
Смотри, найдешь ли ты достаточным ответ.
Скажи ты этим двум бесстыдным нечестивым,
С печатью низости злодеям этим двум:
Не стоят ничего пустые эти речи.
На этот счет я им скажу немного слов.
"Коль к Менучехру в вас любовь вдруг появилась,
Иреджа славного где тело скрыли вы?
Животных диких пасть была его могилой,
А голову его замкнули в тесный гроб.
А вот теперь они, покончивши с Иреджем,
Уж Менучехра кровь готовятся пролить.
Нет, явится он к вам не иначе, как с войском,
На голову себе надевши шлем стальной,
Со знаменем Каве и с палицей тяжелой
И землю дочерна копытами коней
Он взроет. С ним вожди: Карен, что боя жаждет,
Нестуга сын Шапур, опора рати всей;
И рядом станут с ним еще Шидуш отважный
И победитель львов Шируй, их проводник,
И Телиман герой, и Серв, глава Йемена,
Пред войском все пойдут советники его.
И дерева того, что выросло из мести,
И листья и плоды омоем кровью мы.
Мы не искали мстить доселе за Иреджа:
Не знали верно мы, поможет ли судьба;
И руку простереть на бой с детьми своими
Мне было б, как отцу, совсем нехорошо.
Но ныне поднялся могущественный отпрыск
От дерева того, что вырвано врагом,
И скоро он придет, как лев рассвирепелый,
К отмщенью за отца свой опоясав стан.
С ним славные вожди его могучей рати:
Сын Неримана Сам и Джема сын Гершасп;
С ним рать, от гор до гор пространство занимая;
И будут попирать ногами целый мир.
Еще мне говорят, что шаху подобает
Отмыть от сердца месть и отпустить им грех;
“Над нами, - говорят, - так сфера повернулась,
Был разум затемнен, любовь помрачена”.
Я слышал эти все пустые оправданья;
Но что сказал герой, терпенье истощив?
“Тому, кто семена посеял преступленья,
Ни дней счастливых здесь, ни рая не видать”.
Коль вам пречистый Бог дарует отпущенье,
Так почему для вас кровь братнина страшна?
Но всякий, у кого в душе есть разуменье,
Тот грех свой сознает, чтоб искупить его.
У вас же нет стыда пред светлым Миродержцем;
Так кроток ваш язык, а сердцем так черны!
Воздаст вам Судия, единый наш Владыка,
Возмездие за зло в сем мире и в другом.
И наконец, нам шлют престол слоновой кости
На мощных тех слонах и с бирюзой венец.
Ужели за мешки каменьев разноцветных
От мести откажусь, Иреджа смою кровь?
Продам ли голову венчанную за злато?
Скорей погибнут трон, венец и власть мои!
За голову того взять цену, кто бесценен,
Гнусней драконова отродья надо быть;
Сказал бы кто, что жизнь столь дорогого сына
Отец, под старость лет, на цену положил.
Да и в сокровищах нужды мы не имеем.
Но, впрочем, для чего так долго говорить?
Покуда жив отец, хоть с старой головою,
Не снимет пояса, о мщеньи бросив мысль".
Я слышал весть твою, и вот ответ на это:
Запомни хорошо и поспешай назад”.
Такие грозные от шаха слыша речи
И видя, что и вождь сидит тут, Менучехр,
Посланец побледнел и с трепетом поднялся,
И ногу на седло он тотчас же занес.
Что быть должно потом, душой своею ясной
Все видел молодой, высоких качеств муж:
Что поворот судьбы как Сельму, так и Туру,
Невдолге налицо морщины наведет.
Посланец поспешал, стремясь подобно ветру,
Ответ держа в уме, с заботами в душе.
Виднелись перед ним уж Западные страны,
И вот заметил он раскинутый шатер
В равнине, и к нему направился посланец.
Властитель Запада в шатре том пребывал.
Устроен был шатер из шелковых материй;
Раскинутый намет все место занимал.
Там сидя, два царя совет держали тайный
И спрашивали все: “Не прибыл ли посол?”
И тотчас же вошел дворцовых дел правитель,
Перед лицо царей посланца их ведя.
Они велели дать и для него сиденье
И стали спрашивать о шахе молодом;
Желали получить известие о многом:
О троне и венце владыки всех царей
И о самом царе, о войске Феридуна
И витязях его и об его стране;
О положении кругов небесной сферы,
Благоприятен ли их Менучехру ход;
Какая знать при нем и кто дестуром служит,
Как велика казна и кто хранит ее.
Посланец отвечал: “Кто царский двор увидит,
Не станет тот смотреть на светлую весну:
То - райская весна, цветущая красою,
Из амбры там земля, из золота кирпич.
Высокий свод небес - чертогов царских крыша,
И рай возвышенный - смеющийся их вид;
Нет ни одной горы чертогов этих выше,
Ни сада не найдешь обширней их двора.
Когда я подъезжал к высоким тем палатам,
Вершина их вела с звездами разговор.
По обе стороны слоны и львы стояли,
И трону целый свет подножием служил.
На спинах у слонов сиденья золотые,
Ошейники на львах из камней дорогих;
И барабанщики стояли пред слонами,
И звуки трубные неслись со всех сторон.
Казалось, что весь двор колеблется от звуков
И что сама земля шлет звуки к небесам.
И вот направился я к славному владыке
И трон из бирюзы высокий увидал.
На троне восседал сам царь, луне подобный,
С венцом из яхонтов блестящих на челе.
Как роза он лицом, как камфора цвет кудрей,
Душа в нем высока, язык красноречив,
Пред ним в сердцах людей и страх и упованье:
Сказал бы ты, Джемшид среди нас ожил вновь.
А справа от царя, как кипарис высокий
И с Тахмурасом схож, что дивов обуздал,
Сидел внук Менучехр; тебе бы показалось,
Что сердце и душа для падишаха он.
Там был кузнец Каве, высоких свойств исполнен,
И перед ним стоял в боях отважный сын,
Которого зовут Карен победоносный;
То - деятельный вождь и сокрушитель войск.
Был царь Йемена Серв, дестур у падишаха,
И славный был Гершасп, сокровищ царских страж.
Бесчисленны врата казнохранилищ царских,
Богатств таких никто на свете не видал.
Стояло вкруг дворца двумя рядами войско,
Все в шлемах золотых, с златою булавой.
А во главе его - герои-полководцы:
Кавеев сын Карен, в войне искусный муж,
Воинственный Шируй, льву хищному подобный,
И богатырь Шапур, могучий, смелый слон.
Как на спины слонов привяжут барабаны,
То воздух станет черн от пыли, как эбен;
Долиною гора, горой долина станет,
Коль это множество придет на нас войной.
У всех на сердце месть, нахмурены их брови,
И лишь одно у них желание войны”.
Так передал царям посланец все, что видел,
И Феридуновы слова пересказал.
И сжалися тоской сердца двоих злодеев,
И темной синевой покрылись лица их.
Сидели, думали и так и сяк судили,
Но изо всех речей не вышло ничего.
И Тур сказал тогда властительному Сельму:
“Придется нам забыть веселье и покой.
Не надо ждать того, чтоб заострились зубы
У львенка этого, чтоб он отважен стал.
Как доблестным не быть царевичу такому,
Кому наставником был сам Аферидун?
Как скоро с дедом внук в намереньях согласны,
Отныне будут нам все беды угрожать.
Так станем же теперь к войне приготовляться;
И следует спешить, откладывать нельзя”.
И всадников своих повсюду разослали,
Китай и Запад им доставили войска.
По всем их областям распространились слухи,
И множество людей отвсюду к ним стеклось.
Хоть счету не было войскам обоих братьев,
А все же их звезда уж меркнуть начала.
Направились в Иран два войска из Турана,
Под бронями себя и шлемами укрыв,
С слонами ярыми, с военным всем снарядом.
Горели злобою сердца двоих убийц.
Когда известие дошло до Феридуна,
Что вражеская рать Джихун уж перешла,
Он тотчас повелел, чтоб Менучехр царевич,
Границу перейдя, вел в степь свои войска.
Видавший много царь сказал такую притчу:
“Коль будет юноша достоинством высок,
Нежданно попадет ему козуля в сети,
Хоть сзади леопард, а ловчий впереди.
Коль терпелив, умен, искусен, осторожен,
Он льва свирепого в свою поймает сеть.
Но где бы человек, злодейство совершивший,
В исходе дня себе спасенья ни искал,
Я б и туда за ним спешил для наказанья,
Чтоб занести над ним пылающий клинок”.
Ответил Менучехр: “О, государь высокий!
Кто на тебя пойдет с намерением злым?
Лишь тот, кому судьба погибель замышляет,
Кто беззащитен стал и телом и душой.
Румийской бронею я стан свой опояшу
И не сниму с себя, узла не развяжу.
Свершая месть свою, врагов с полей сраженья
До солнца самого развею прахом я.
Средь них я никого за мужа не считаю:
Осмелятся ль они вступить со мною в бой?”.
Затем он приказал Карену войнолюбцу
Границу перейти и в степи путь держать,
И сам вне города шатер раскинул царский
И знамя царское в равнине развернул.
По долам и горам бурлило словно море,
Когда за полком полк тут двигались войска.
От пыли поднятой так светлый день затмился,
Что солнце самое казалося темно;
И шум и крик такой от войска поднимались,
Что, с острым слухом кто, и тот был как глухой.
В равнине слышалось коней арабских ржанье,
Покрывшее собой литавров громкий звук.
От стана витязей тянулись на две мили
Рядами с двух сторон огромные слоны;
И шестьдесят из них сиденья золотые,
В каменьях дорогих, имели на спине;
А на трехстах слонах навьючены припасы,
А триста остальных на бой снаряжены:
И были эти все под бронями укрыты;
Виднелись из-под лат одни глаза у них.
Палатку царскую затем убрали с места
И рать из Теммише направилася в степь.
Начальствовал над ней Карен, пылавший местью,
И было всадников всех триста тысяч в ней,
Все именитые, все бронями покрыты,
Всяк с тяжкой булавой; пошли они в поход,
Отваги полные, подобны львам свирепым
И за Иреджа все готовые отметить;
За знаменем Каве вослед они стремились,
Булатные мечи сжимая в кулаке.
Царевич Менучехр с Кареном слоновидным,
Через Нарвенский лес вступив в простор степей,
Тут смотр произвели, объехали все войско
И привели его в порядок боевой.
Он левое крыло Гершаспу предоставил,
А правое вели Кобад и Сам герой.
В ряды построилось все войско на равнине
И в центре войска был сам Менучехр и Серв.
Он как луна сиял среди огромной рати
Иль солнцем ярким был, что светит над горой.
Карен был главный вождь, а Сам был первый витязь.
Уж воины мечи из ножен извлекли,
И поскакал Кобад разведчиком пред войском,
Казалось, эта рать разубрана невестой,
С бойцами, словно львы, при грохоте литавр.
АТелиманов сын в засаду стал, храбрец.
А Тур и Сельм, меж тем, известье получили,
Что изготовились иранцы с ними в бой,
Что, выйдя из лесу, построились в равнине
И пеной кровь сердец покрыла губы их.
Убийцы тотчас же с своим огромным войском,
Пылая злобою, направились вперед
И войско привели на поле битвы, море
И области Алан оставив позади.
Внезапно тут Кобад разведчик появился;
Завидевши его, как ветер мчится Тур
И говорит ему: “Отправься к Менучехру
И так скажи ему: царевич без отца!
Ведь только дочь одна родилась от Иреджа,
Тебе ль принадлежат венец и трон с кольцом?”
“Добро, - ответил тот, - я передам известье,
Как сказано тобой, и имя, что ты дал.
Но ежели бы ты обдумал это лучше
И с сердцем бы твой ум в совете тайном был,
Ты понял бы тогда, что дело не по силам,
И побоялся бы так грубо говорить.
Дивиться нечему, когда бы сами звери
Над вашей участью рыдали день и ночь:
Ведь от лесов Нарвен до самого Китая
Все полно всадников, пылающих враждой.
Когда Кавеев стяг появится пред вами
И заблестят вокруг булатные мечи,
Охватит ужас вас, пронзит ваш мозг и сердце
И вам не отличить долин от гор тогда”.
Услышав эту речь счастливого Кобада,
Смутился храбрый Тур и молча ускакал.
Кобад пересказал, вернувшись к Менучехру,
Что передать велел войнолюбивый Тур.
А Менучехр в ответ заметил, усмехаясь:
“Так может говорить лишь глупый человек.
Владыке двух миров хвала и прославленье!
Пред Ним открыто все, все тайны знает Он;
Он знает, что Иредж доводится мне дедом,
И в том свидетелем счастливый Феридун.
Теперь, когда вступить готовимся мы в битву,
Объявятся и род, и качества мои.
Клянусь могуществом Творца луны и солнца,
Что Туру докажу я мощь своей руки,
И так, что навсегда его сомкнутся вежды,
И голову его я войску покажу,
За славного отца свершу над ним отмщенье
И царство все его разрушу я в конец”.
Затем он приказал столы готовить к пиру,
Устроить музыку и принести вина.
Меж тем как светлый мир окутывался мраком,
Передовой отряд рассыпался в степи.
Пред войском стал Карен, отважный предводитель,
С ним Серв, Йеменский царь, совета славный муж;
И громкий голос тут раздался перед ратью:
“Вы, славные бойцы и львы своих царей!
Бой этот выдайте, бой против Аримана,
Кто в сердце злобный враг Создателю миров.
Стяните пояса и будьте духом бодры,
И да хранит вас всех Владыка мира Бог!
Кому же суждено погибнуть в этой битве,
Тот будет жить в раю, омыт от всех грехов,
А те, кто воинов китайских и румийских
Побьют и кровь прольют и покорят страну,
Те имя славное на век себе стяжают
И восхвалять всегда мобеды будут их,
Получат от царя престол и диадему,
Червонцы от вождя и счастье от Творца.
Как только ясный день, прорвавши мрак, забрезжит
И на две степени светило дня уйдет,
Свой богатырский стан тогда вы опояшьте,
Возьмите булавы, кабульские мечи,
И каждый пусть займет назначенное место,
И не должны одни других опережать”.
Военачальники и храбрые вельможи,
Передо львом-вождем сомкнувшись в тесный ряд,
Ответили ему: “Мы все рабы царевы,
Для шаха одного на свете мы живем.
Что повелит он нам, немедленно исполним
И землю превратим кинжалами в Джихун”.
И после этого они вернулись в ставки,
Вернулись с мыслями, как месть свою свершить.
Как только белый день с востока показался
И темной ночи стан согнулся перед ним,
Царевич Менучехр явился в центре войска;
Он в шлеме румском был, в броне, с мечом в руках.
И разом воины крик мощный испустили
И копья подняли, направив к облакам.
Кипел в сердцах их гнев и хмурились их брови,
Лицо земли ковром свивали под стопой.
В порядки должном шах свое устроил войско,
И правое крыло, и левое, и центр.
Судну на лоне вод земля была подобна,
Что, кажется, сейчас готово потонуть.
Вот, грянул барабан со спин слонов огромных
И будто Нил-река колыхнулась земля.
А впереди слонов литаврщики гремели
И пылом боевым кипели словно львы.
Подумать бы ты мог, что пиршества тут место:
Такой здесь шум стоял от труб и от рогов.
Вот, разом тронулись войска, горам подобны,
И сшиблись с двух сторон отдельные полки.
Равнина сделалась, как будто море крови,
Казалось, выросли тюльпаны из земли.
Могучие слоны ступали в кровь, и стали
Коралловым столбам подобны ноги их.
Был богатырь один, Шируй носивший имя,
Отличный храбростью и жадный к славе муж.
Средь турок выступил, скале уподобляясь,
И в страхе перед ним смутились храбрецы.
Когда Карен его среди врагов заметил,
Он руку протянул и меч вражды извлек.
Но заревел Шируй, как лев остервенелый,
Метнул копье храбрец, направив в стан его,
И в страхе перед ним Карена сердце сжалось
И смелый не стерпел, не выстоял тогда.
Потом и Сам герой, заметивши Шируя,
Громовый издал крик и мчится на него.
То видя, и Шируй, подобно леопарду,
На храбреца летит и с ним вступает в бой
И Саму булавой такой удар наносит
По голове, что тот стал желтым, словно дрок,
Героя шлем разбил и голову поранил.
Затем к мечу вражды он руку протянул,
И к войску своему тот и другой вернулись,
Два славных витязя, стремившиеся в бой.
Но вот опять Шируй как ветер появился
Перед рядами войск и Менучехра звал
Счастливого, крича: “Ваш витязь, полководец,
Которого зовут Гершасп властитель, где?
Коли решится он со мной на битву выйти,
Я броню алую надену на него.
В Иране только он соперник мне по силе,
Но нет и у него такой, как у меня.
Подобного мне нет в Иране и Туране,
И только богатырь - соперник мой в бою.
Я острие меча питаю львиной кровью
И палицу кормлю лишь мозгом храбрецов,
И если на вражду мой меч из ножен вынут,
Рекою крови он семь поясов зальет”.
Гершасп на этот зов в ту сторону помчался
И, подскакав к вождю из западных земель,
Ширую гордому он крикнул громогласно,
И поле дрогнуло от голоса его:
“Упрямый человек, упорная лисица!
Ты вызывал меня средь этих храбрецов?
Хоть в силе надо мной имеешь превосходство,
Но вот сейчас твой шлем заплачет по тебе”.
Шируй в ответ сказал: “Я тот Шируй, который
Срубил бы голову огромному слону”.
И, разогнав коня, понесся на Гершаспа;
Подумать можно бы, то двинулась гора.
А богатырь Гершасп, смотря спокойным взором,
Смеяться начал вдруг, как турка увидал.
Шируй сказал ему: “Могучий вождь! Не смейся
Перед лицом бойцов, на битву выходя”.
“Див в образе людском!” - Гершасп ему ответил,
“А почему ж в бою не посмеяться мне?
Ты сам ко мне пришел и вызвался на битву;
На эту-то борьбу и стало мне смешно”.
“Старик! - вскричал Шируй, - твое пропало счастье.
Иль уж насытился ты троном и венцом,
Что хочется тебе вступить со мною в битву?
Сейчас вон в ту реку отправлю я тебя”.
Услышав то, Гершасп сорвал с седельной луки
Большую палицу и сжал бока коню;
И этой палицей с бычачьей головою
Удар нанес бойцу и на землю поверг,
И тот в пыли, в крови с минуту бился в муках
И мозг весь выступил и залил шлем его;
И тут он на земле с душой расстался сладкой,
Как будто матерью и не был порожден.
Тогда все витязи отважные Турана
На победителя набросились толпой,
Но заревел Гершасп средь строя боевого,
И в страхе дрогнули и солнце, и луна.
То стрелы он метал, то острой саблей бился,
И страшный суд настал для гордых храбрецов.
Был в битве перевес вполне за Менучехром,
И целый свет к нему любовью полон был.
Бой шел, покуда ночь лица не показала
И солнце светлое не скрылося из глаз.
Судьба без перемен недолго остается:
То сладкий мед она, то желчью станет вся.
А Сельм и Тур в душе заботой волновались:
Склонили слух к тому, чтоб ночью вдруг напасть,
И вот, как день настал, на бой никто не вышел:
Решились выжидать два храбрые царя.
Сияющего дня прошла уж половина.
Горели злобою сердца двух храбрецов;
Совет между собой держали двое братьев
И тщетный замысел обдумывали все:
“Как только ночь придет, нечаянно нагрянем,
Равнину всю и степь мы кровью обольем”.
И вот, настала ночь и светлый день сокрылся,
И из конца в конец весь мир облекся тьмой.
На бой свои войска злодеи снарядили,
Желанием горя нечаянно напасть.
Когда лазутчики проведали об этом,
Стремглав помчалися, чтоб донести вождю,
И что прослышали, все Менучехру шаху
Сказали, чтобы рать держал наготове.
Их вести государь внимательно прослушал
И меры взял свои благоразумный муж.
Все войско. Менучехр Карену предоставил,
А сам могучий вождь в засаду стать хотел;
Из славных витязей повел он тридцать тысяч,
Решительных бойцов, владеющих мечом.
Он место увидал удобное к засаде
И всадников своих готовыми на бой.
Была глухая ночь, и с войском во сто тысяч
В ту пору вышел Тур, на бой стянувши стан,
Замыслив в ночь напасть и план свой исполняя,
И копья к облакам стремила рать его.
Но вот, как подошел, на месте видит войско,
И развивается блестящий стяг пред ним.
Увидел Тур тогда, что биться лишь осталось,
И клич он боевой средь войска испустил.
Тут пыль из-под копыт взвилася в воздух тучей
И яркой молнией сверкнул булат мечей.
Казалось, воздух весь вдруг пламенем объялся
И, как алмаз блестя, лицо земли сжигал.
Пронизывая мозг, звенел булат тяжелый
И к самым облакам огонь и ветр неслись.
Царевич Менучехр тут вышел из засады
И путь отрезан был для Тура с двух сторон.
Поводья натянув, он в бегство обратился
И крики ужаса средь войска раздались.
Стремительно за ним царевич вслед понесся,
Пылая мщением, могучего настиг
И грозным голосом кричал царю-злодею:
“Остановись, тиран, стремившийся на бой!
Ты так ли головы срубал невинным людям?
Не думал, что весь мир восстанет мстить тебе?”
И в тот же миг копьем пронзил он Тура в спину
И выпал из руки у Тура острый меч.
Как ветер быстр, с седла сорвал его царевич
И на землю поверг и смело суд свершил:
Он голову ему сейчас же прочь отрезал,
А тело хищникам оставил тут на пир
И в стан вернулся свой, на голову взирая:
То символ высоты и униженья был.
Письмо он написал к царю Аферидуну
О случаях войны хороших и дурных.
Сперва в нем помянул Создателя вселенной,
Благого Господа, Кто свят и справедлив:
“Хвала Царю миров! Он скорый наш помощник,
В напастях Он один нам руку подает,
Он указует путь и сердце утешает;
Всегда пребудет Он один и тот же в век.
Хвала и мощному владыке Феридуну,
Властителю венца с тяжелой булавой!
В нем правосудие, могущество и вера,
Ему принадлежат венец и царский трон;
Вся правда, подлинно, от счастия царева,
Всей славы и добра источник - трон его.
Турана я достиг, твоею мощью сильный.
Устроив рать свою, искали месть свершить;
В течение двух дней три тяжких битвы дали
И ночью и тогда, как солнца свет сиял.
Враги задумали ночное нападенье,
А мы, в засаду став, вполне отметили им.
Прослышал я, что Тур врасплох напасть замыслил
Что хитрости он путь в отчаяньи избрал.
Тогда в тылу его засаду я устроил
И воздух лишь в руках оставил у него.
Когда, покинув бой, он в бегство обратился,
Я по пятам его преследовал, настиг,
Копьем своим пробил насквозь его кольчугу,
Как бурный ветр, с седла сорвал его потом
И на землю поверг, как страшного дракона,
И головы лишил презренный труп его.
И вот теперь ее я к деду посылаю,
А Сельму, между тем, готовлю злой конец.
Так некогда сам Тур швырнул с пренебреженьем
Иреджа голову венчанную в ларец,
Не сжалился над ним, его не постыдился;
За то и даровал мне власть над ним Творец.
Я также у него исторг из тела душу
И скоро разорю страну его и дом”.
Все изложив в письме, он на верблюде быстром,
Как бурный ветр, к царю послал его с гонцом.
Но с краскою стыда отправился посланец,
С горячею слезой за старого царя:
Как Тура голову, властителя Китая,
Представить сможет он иранскому царю? 
Ведь, если б даже сын от веры отступился, 
То все же смерть его отцово сердце жжет. 
Но тяжек Тура грех, не мог он быть отпущен, 
А мстителем ему герой был молодой. 
И с радостным лицом вошел посланец к шаху 
И Тура голову поставил перед ним; 
А царь Аферидун призвал на Менучехра 
Благословение от Бога-Судии.
Дошло известие о битве той до Сельма,
О том, что мрак закрыл счастливую луну.
Была в тылу его возвышенная крепость, 
Вознесшая верхи до голубых небес;
И в эту крепость Сельм задумал удалиться,
Затем что может рок унизить и вознесть. 
Но Менучехр, узнав, при этом так подумал:
“Коль удалится Сельм, покинет поле битв, 
Убежище найдет он в крепости Аланов;
Так следует теперь ему отрезать путь. 
Коль поселится он в той крепости на море,
Никто не оторвет стопы его с корней.
Займет жилище он с вершиною до облак, 
Искусством поднято оно из водной глубины. 
Там много собрано сокровищ всевозможных,
И феникса крылом оно осенено. 
Мне следует спешить исполнить этот замысл, 
Узду и стремена я должен истереть”. 
Обдумав, сообщил Карену эту тайну, 
Которую пока держал он про себя. 
Карен, как услыхал такую речь от шаха,
В ответ ему сказал: “Мой добрый государь!
Коль войско сильное угодно будет шаху 
Из витязей своих мне, меньшему, отдать, 
У Сельма отниму врата его защиты, 
Откуда он найдет возможность воевать 
И способ убежать. Для этого мне нужно 
С собою царский стяг и перстень Тура взять.
Немедленно примусь за выполненье плана 
В ту крепость на море войска свои ввести 
И отправляюсь в путь сегодня ночью темной. 
Но уст не открывай об этой тайне ты”.
Из славных витязей Карен избрал шесть тысяч
И были все они в боях закалены.
Когда же, как эбен, лик воздуха стал темен,
Литавры на слонов повесили они,
И славные бойцы, сгорая жаждой битвы,
К морскому берегу направили свой путь.
Вручил Карен войска Ширую, так сказавши:
“Я должен скрыть себя и вид иной принять.
Пойду к начальнику, как будто с порученьем,
И покажу ему я Турову печать;
А в крепость как войду, то подниму там знамя
И сталью синею меча потом блесну.
А вы внимательно на крепость все смотрите,
И только закричу, спешите мне помочь”.
Оставил войско он по близости от моря
С Шируем, львов борцом, а сам пустился в путь
И, к крепости придя, он с речью обратился
К ее начальнику и показал печать
И так сказал ему: “Явился я от Тура,
Не дав себе вздохнуть, как он мне приказал.
Иди, он мне велел, к начальнику твердыни,
Скажи, чтоб день и ночь покоя он не знал;
Ты ж помогай ему и в счастьи, и в напасти
И крепость охраняй и неусыпен будь.
Когда появится стяг шаха Менучехра,
Что против крепости с войсками он пошлет,
С единодушием и силой защищайтесь
И вражескую рать вы сможете разбить”.
Начальник крепости, услыша эти речи
И Турову печать на перстне увидав,
Тотчас велел открыть ворота крепостные:
Он видел явное, а тайны не проник.
Послушай, что сказал дихкан красноречивый:
“В сердцах зрит тайны тот, кто сердцем скрытен сам.
Служение Творцу да будет нашим делом
И да пребудет в нас об этом деле мысль!
И в счастье, и в беде о всем, что нужно делать,
Между собой должны советоваться мы”.
Начальник крепости с Кареном войнолюбцем
Немедленно пошли, чтоб стену осмотреть,
Один - замыслив зло, другой - простосердечен;
Был вождь готов на все, в то время как другой
Печатью близости отметил незнакомца
И предал без ума и крепость, и себя.
А вот что смелый тигр раз говорил тигренку:
“О, полный доблести, острокогтистый сын!
Надело трудное, не зная, не бросайся,
Обдумай, рассмотри с вершины до корней.
Приятные слова чужого человека,
Особенно тогда, когда война идет,
Внимательно ты взвесь, ловушки опасайся
И в каждом деле в глубь старайся заглянуть.
Смотри, как вождь один, хоть с разумом был острым,
Но в дело важное раз вникнуть пренебрег
И хитрости врага не принял во вниманье,
Твердыню крепкую поэтому сгубил”.
Как ночь сменилась днем, Карен войнолюбивый
Высоко поднял стяг, как будто диск луны,
И громко закричал, давая этим знаки
Ширую витязю и гордым храбрецам.
Лишь только увидал Шируй царево знамя,
Тотчас к богатырю помчался, захватил
Ворота крепости и внутрь ее ворвался
И возложил венец кровавый на вождей.
Карен был с одного, а лев с другого края,
Вверху огонь мечей, внизу пучина вод.
Как солнце поднялось к вершине небосвода,
Ни стражей не было, ни крепости следа;
Виднелся только дым, мешаясь с облаками,
Но не было твердынь, ни на море судов.
Стремилось пламя вверх и бурный ветр поднялся,
Был слышен крик бойцов и стоны и мольбы.
Когда ж светило дня спустилось сверху неба,
С пустыней гладкою сравнялась крепость та.
Врагов умерщвлено двенадцать тысяч было.
Еще над пламенем курился черный дым;
Мрачна, как цвет смолы, была поверхность моря;
Пустыня сделалась кровавою рекой.
Затем из этих мест Карен войнолюбивый
Отправился туда, где шах был Менучехр,
И юному царю пересказал, что сделал,
И в счастии войны какой был поворот.
Карена Менучехр осыпал похвалами:
“Будь верен навсегда коню и булаве!
Как только ты ушел, сюда явилось войско:
Какой-то новый вождь, пылающий враждой.
Заххака это внук, должно быть, и я слышал,
Что называется Какуй безбожный он.
И он напал на нас с стотысячною ратью
Из гордых всадников, прославленных бойцов.
Средь наших храбрецов он перебил уж многих,
Которые, как львы, сражалися в дни битв.
Теперь явилась мысль у Сельма снова биться,
Как помощь получил из Генг Дижгухта он.
И сказывают, он, Какуй, что див свирепый,
Бестрепетный в бою и с крепкою рукой.
С ним в битве встретиться пока тебе не случилось
И храбрых булавой не мерил я его.
Но коль на этот раз он вступит с нами в битву,
Испробую тогда, узнаю мощь его”.
“О государь! - Карен ответил Менучехру, -
Кто сможет выстоять в бою перед тобой?
Когда б противник твой был тигр, и у того бы
Вся шкура порвалась при мысли о борьбе.
И кто таков Какуй? И много ли он значит?
Кто в мире может быть соперником тебе?
Но с светлым разумом и бодростию в сердце
Теперь в опасности я меры все приму,
Чтоб после этого на нас из Генг Дижгухта
Какой-нибудь Какуй не смел пойти войной”.
В ответ ему сказал властитель знаменитый:
“Об этом случае ты сердце не тревожь.
Большой ты труд подъял в недавнем нападеньи,
Ты ратью предводил и мщение свершил.
И ныне мне настал черед идти на битву,
А ты уж отдохни, мой славный богатырь”.
Он это говорил, а между тем из стана
Вдруг звуки трубные и флейты раздались,
И барабан гремел, и кони пыль взбивали;
Стал воздух как смола и как эбен земля.
Сказал бы ты, что сталь душою обладает,
Что копья, булавы имеют свой язык.
Был слышен в схватке крик: “Держи! Хватай!” - и воздух
От стрел крылатых стал, как ворона крыло.
Убитый холодел, свой меч в руке сжимая,
И, как из темных туч, кровавый падал дождь.
Сказал бы ты, земля волной подняться хочет 
И этою волной ударить в свод небес. 
Вот, с криком боевым, Какуй военачальник 
На поле битвы тут явился, словно див; 
И тотчас Менучехр от войска отделился,
Индийский острый меч сжимая в кулаке;
И оба кликнули таким могучим кликом, 
Что горы он потряс и ужаснул войска: 
Подумать бы ты мог, то два слона свирепых; 
Готова к бою длань и опоясан стан.
Какуй метнул копье, направив в пояс шаха, 
И с головы едва не спал румийский шлем,
А панцирь с поясом на шахе разорвался,
И поясницы часть сквозь сталь была видна.
Тут шах удар мечом нанес ему по шее
И броню всю разбил на теле у него.
До полдня так дрались борцы, покуда солнце, 
Светящее на мир, над ними не взошло. 
Между собой они схватились, словно тигры,
И с кровью их кругом смешалась вся земля.
Когда же солнце шло по небосводу дале, 
Их схватка перешла последнего предел,
И стало уж царю на этот бой досадно: 
Сжав бедрами коня, он длань свою напряг, 
Какуя за пояс схватил с пренебреженьем 
И, приподняв с седла слоновий этот стан, 
На пыль горячую израненного бросил 
И разрубил ему всю грудь своим мечом. 
И так погиб араб от пыла боевого:
На злую участь он был матерью рожден!
Когда он был убит, то рушилась опора 
Владыки Запада и план он изменил: 
Отмщенья жаждавший оставил мысль о мести
И бегству предался и в крепость поспешил;
Когда же подошел к глубокому он морю, 
То не увидел там и признака судов. 
Меж тем и Менучехр, с своею ратью вместе,
Пылающий враждой, пустился быстро в путь. 
Убитых, раненых в степи валялось столько, 
Что затруднен был путь спешившему царю.
О мщеньи думая и полный гнева, несся 
На белом скакуне начальник молодой.
Он броню снял с коня и все быстрее мчался
И погонял его средь пыли боевой.
Вот шаха румского уж близко настигает
И крикнул тут ему: “Бессовестный злодей!
Ты брата своего убил из-за короны
И получил ее, зачем же так бежишь?
Сегодня я тебе принес венец с престолом:
Уж дерево царей дало свои плоды.
Не убегай же прочь пред царскою короной!
Ведь сделал Феридун и новый трон тебе.
Ты дерево садил, и плод оно приносит,
И на груди своей найдешь ты этот плод:
Коль это терние, ты сам его посеял;
Коль шелковая ткань, ты сам ее соткал”.
И гнал он все коня, крича такие речи.
Вот Сельма наконец совсем уже настиг
И тотчас же мечом его ударил в шею,
И царский стан его он надвое рассек;
Велел, чтоб голову от тела отделили
И подняли ее высоко на копье.
В оцепенении все войско оставалось
Пред силою бойца и мощью рук его.
А войско Сельмово подобно было стаду,
Погодой снежною разогнанному врозь:
Толпами, без дорог оно пустилось в бегство
И разбрелось в степях, в пещерах и горах.
Среди него был муж с умом и сердцем чистым,
Речами кроткими исполнены уста;
И стали все просить, чтоб к Менучехру шаху
Он шел немедленно, был войска языком
И так сказал царю: “Мы малые все люди,
Лишь волею твоей мы ходим по земле.
И вот одни из нас стадами обладают,
У некоторых есть посевы и дома.
В теперешней войне была не наша воля:
Один приказ царя заставил нас идти;
Как воины, на бой должны идти мы были,
А не охотою, не по вражде пришли.
И ныне мы рабы покорные владыки;
Пред волею его склонились головой.
Коль мыслит отомстить и кровь пролить желает,
Мы не имеем сил ему противостать.
И вот мы все, вожди, предстали перед шахом,
Мы, неповинные, к нему явились все.
Он волен поступить по своему хотенью:
Невинных наших душ он полный властелин”.
Такую речь держал тот муж благоразумный
И с удивлением герой ему внимал.
“Желанье сильное свое прославить имя, -
В ответ он так сказал, - я повергаю в прах.
Пусть все, что следует не Божьими путями,
А Аримановым и зла путем идет,
Пусть это с глаз моих исчезнет, удалится
И пусть лишь див один подвластен будет злу!
А вы врагами ль мне останетесь, как были,
Друзьями ль станете, союзниками мне,
Но так как нам помог Господь, побед даятель,
С невинным пощажен и тот, кто виноват.
День правды наступил, неправда миновала,
Ни одному главе не снимут головы.
Стремитесь все к любви, искусств предайтесь делу,
Оружие войны сложите прочь с себя.
Живите с разумом, держитесь чистой веры,
Остерегайтесь зла, отбросьте неприязнь;
И где бы ни была страна родная ваша,
Туран или Китай иль Румская земля,
Пусть всякое добро уделом вашим будет,
В душевной ясности проходит ваша жизнь”.
Тогда вельможи все хвалу воздали шаху,
Столь справедливому и славному царю.
А из шатра его послышался тут голос:
“Богатыри мои, советники к добру!
Ни капли с этих пор не проливайте крови:
Злодеев счастие разрушилось в конец”.
И после этого все воины Китая
Смиренно головы склонили до земли.
Оружие свое, военные снаряды
К Пешенга сыну все спешили принести;
Толпа их за толпой являлась к Менучехру
И целою горой свалили перед ним
Кольчуги, шишаки и конские кирасы,
Индийские мечи и палицы свои.
А Менучехр герой к ним с лаской обращался
И по достоинству им степень назначал.
Затем гонца герой отправил к Феридуну
И шаха Запада он голову вручил
Ему и написал письмо при этом к деду -
Все о сражениях и хитростях войны.
В нем Всемогущему хвалу воздал сначала.
А после помянул и славного царя:
“Подателю побед, Владыке мира слава!
Он силы нам дает и доблести и мощь;
Все благо, как и зло, в Его могучей воле,
Для всех страданий есть лекарство у Него.
Да изливает Он добро на Феридуна,
На неусыпного и мудрого царя,
Который путы зла всесильно разрывает,
В ком мудрость Божества с величием живут!
Китайским всадникам мы ныне отомстили,
В засаду заманив к погибели их душ,
И силою царя обоим тем злодеям,
Запятнанным в крови несчастного отца,
Отмщения мечом мы головы отсекли,
Булатом мы от них омыли лик земли.
Примчусь вослед письму я со быстротою ветра
И все перескажу, что здесь произошло”.
Затем Шируя он послал в морскую крепость
(То многоопытный, воинственный был муж)
И дал ему наказ: “Пересмотри богатства
Внимательно ты там, что нужно, все устрой
И этою казной навьючь слонов ретивых
И к царскому двору в порядке привези”.
Потом он приказал у входа царской ставки
Бить в медный барабан и в трубы затрубить
И рать свою повел от крепости китайской,
К Аферидуну вел от моря в глубь степей.
Когда он к Теммише, к столице, приближался,
Нетерпеливо дед с ним видеться желал.
И вот послышался звук труб у врат дворцовых
И с места тронулась иранская вся рать.
Украсили слонов, им на спины поставив,
По приказанию счастливого царя,
Сиденья с бирюзой, качалки золотые,
С камнями разными, с китайскою парчой.
Блестели знамена разнообразных видов,
И в красном, в голубом и в желтом был народ.
Как туча темная, от берегов Гилянских,
В движеньи медленном достигла рать Сари.
Все в поясах златых, с щитами золотыми,
Их седла в золоте, а стремя - серебро;
Сокровища, слоны и все богатство с ними:
Для встречи витязя украсились они.
Уж близко находясь от Менучехра с войском,
Царь Феридун сошел и шествовал пешком.
Гилянские бойцы его сопровождали,
Могучие, как львы, в цепях все золотых,
С кудрями черными; а позади иранцы,
Как львы свирепые, за шахом шли своим.
Пред войском, впереди вели слонов со львами,
А позади слонов шли храбрые бойцы.
Как только царский стяг стал виден в отдаленьи,
Рать Менучехрова построилась в ряды
И спешился с коня военачальник юный,
Отросток молодой, несущий новый плод.
К земле склонясь челом, призвал благословленье
На Феридунов трон и перстень и венец.
А дед, сказав ему, чтоб на коня садился,
Расцеловал его и руку пожимал.
Потом, взойдя патрон, гонца отправил к Саму,
Чтоб Сам, Найрема сын, пришел к нему скорей.
А тот незадолго из Индустана прибыл:
Он зван был воевать с страною колдунов;
И много золота привез с собой, сокровищ,
Гораздо более, чем шах его просил:
Он тысяч тысячи червонцев и каменьев
Привез, что перечесть не смог бы счетчик их.
Явился к шаху Сам и старого владыку
И юного царя приветствовал герой.
А властелин земли, богатыря увидев,
С почетом посадил его перед собой.
“Тебе, - ему сказал, - я внука поручаю,
Затем что скоро мне из мира уходить.
Помощником его ты будь во всяком деле
И так руководи, чтоб доблестным он был”.
И тут сейчас же взял он руку шаха мира
И в руку положил всех стран богатыря
И так сказал потом, поднявши взоры к небу:
“О Боже праведный, о Судия прямой!
Ты о себе изрек: Я Судия правдивый, 
Помощник в бедствии тому, кто терпит зло. 
Ты правду мне свою оказывал и помощь,
Ты даровал венец и царский перстень мне. 
Желания мои Ты все исполнил, Боже,
Пересели меня отныне в мир иной! 
Я боле не хочу, чтоб оставалась дольше
Еще моя душа в жилище тесном сем”. 
Тут к царскому двору Шируй военачальник
Явился и привез в порядке всю казну, 
И войску Феридун богатства эти роздал. 
Как Михра месяца осталося два дня, 
Он повеленье дал, чтоб Менучехр властитель 
В Тиаре восседал на троне золотом, 
Венчал своей рукой и много дал советов
И волю объявил последнюю ему.
 
О КОНЧИНЕ ФЕРИДУНА
Когда свершилось то, прошло и счастье шаха,
На царском дереве повянула листва.
Сложил он свой венец и с трона удалился.
Поставив головы трех шахов пред собой,
Слезами горькими все время обливался
И тяжким бременем казалась жизнь ему.
С стенаньем жалобным и плачем непрестанным
Такие речи вел покрытый славой царь:
“Уходят дни мои, омрачены сынами,
Что сердце тешили и сердце мне сожгли.
Погибли жалостно они передо мною
В кровавом мщении, на счастие врагам.
Так злые склонности и действия дурные
На молодых людей несчастия влекут.
Не слушались меня, моих приказов дети,
И помрачился свет для юношей троих”.
С слезами на щеках, с кровавой раной в сердце,
Он жил, покуда срок ему не наступил,
И умер Феридун, но имя остается,
Хоть много времени прошло с его поры,
И славой доброты и честности всецело,
От всех утрат, мой сын, воспользовался он.
На деда возложив корону Кейянидов,
И красным поясом его стянувши стан,
Гробницу Менучехр из золота с лазурью,
Как принято царям, велел соорудить,
И поместили в ней престол слоновой кости,
А над престолом тем повесили венец.
Ходили люди все прощаться с Феридуном,
Как требуют того обычай и закон;
А после над царем закрыли дверь гробницы,
И благородный муж ушел из мира слез.
А Менучехр семь дней печалью сокрушался
И слезы проливал и побледнел в лице.
Неделю пробыл царь в великом сокрушенье;
Весь город, рынки все скорбели вместе с ним.
С начала до конца, о мир, ты ложь и ветер,
И мудрый человек тобой не обольщен.
Пестуешь всех людей ты с ласковостью равной,
На краткую ли то, на долгую ли жизнь;
Когда ж дары свои отнять у них захочешь,
Что за нужда тебе, земля то иль коралл?
А ты, о человек, будь царь иль подчиненный,
Как скоро мир пресек дыхание твое,
Исчезнут, словно сон, вся скорбь твоя и радость,
Ты душу не питай надеждой вечно жить.
Блажен, кто по себе добро оставил в память,
Будь это раб простой иль царства властелин!
 
РУСТАМ И СУХРАБ
(перевод В. Державина)
 
Теперь я о Сухрабе и Рустаме
Вам расскажу правдивыми устами.
Когда палящий вихрь пески взметет
И плод незрелый на землю собьет, –
Он прав или не прав в своем деянье?
Зло иль добро – его именованье?
Ты правый суд зовешь, но где же он?
Что – беззаконье, если смерть – закон?
Что разум твой о тайне смерти знает?
Познанья путь завеса преграждает.
Стремится мысль к вратам заветным тем…
Но дверь не открывалась ни пред кем.
Не ведает живущий, что найдет он
Там, где покой навеки обретет он.
Но здесь – дыханье смертного конца
Не отличает старца от юнца.
Здесь место отправленья в путь далекий
Влачимых смертью на аркане рока.
И это есть закон. Твой вопль и крик
К чему, когда закон тебя настиг?
Будь юношей, будь старцем седовласым –
Со всеми равен ты пред смертным часом.
Но если в сердце правды свет горит.
Тебя в молчанье мудрость озарит.
И если здесь верпа твоя дорога,
Нет тайны для тебя в деяньях бога.
Счастлив, кто людям доброе несет,
Чье имя славой доброй процветет!
Здесь расскажу я про отца и сына,
Как в битву два вступили исполина.
Рассказ о них, омытый влагой глаз,
Печалью сердце наполняет в нас.
 
НАПАДЕНИЕ СУХРАБА НА БЕЛЫЙ ЗАМОК
(перевод В. Державина)
 
На рубеже Ирана возведен
Был замок. “Белым замком” звался он.
Хаджир – начальник стражи, славный воин –
Был храбр, силен, водить войска достоин.
И от Ирана был поставлен там
Правителем премудрый Гуждахам.
Имел он дочь. И не было ей равной, –
Всем хороша, но зла и своенравна.
Когда Сухраб пришел, нарушив мир,
Его увидел со стены Хаджир.
На быстром скакуне – любимце брани –
С копьем Хаджир явился на майдане13[13].
Блистая в снаряженье боевом,
К войскам Турана14[14] он воззвал, как гром:
“У вас найдется ль воин искушенный,
В единоборстве конном закаленный?
Эй, кто у вас могуч, неустрашим?
Пусть выйдет, я хочу сразиться с ним!”
Один, другой и третий сбиты были,
Перед Хаджиром устоять не в силе.
Когда Хаджира увидал в бою,
Сухраб решил изведать мощь свою.
Он как стрела помчался грозовая,
Над полем вихри пыли подымая.
И весело Хаджиру крикнул он:
“Один ты вышел, гневом распален?
На что надеешься? Куда стремишься?
Или драконьей пасти не боишься?
И кто ты, предстоящий мне в бою,
Скажи, чтоб смерть оплакивать твою?”
И отвечал ему Хаджир: “Довольно!
Сам здесь падешь ты жертвою невольной.
Себе я равных в битве не встречал,
Лев от меня уходит, как шакал.
Знай – я Хаджир. О юноша незрелый,
Я отсеку главу твою от тела
И Кей-Кавусу в дар ее пошлю.
Я труп твой под копыта повалю”.
Сухраб в ответ Хаджиру рассмеялся
И за копье свое стальное взялся.
И сшиблись, и в поднявшейся пыли
Едва друг друга различить могли
Как молния, летящая по тучам,
Летел Сухраб на скакуне могучем.
Хаджир ударил, но огромный щит
Сухраба все же не был им пробит.
Тут на врага Сухраб занес десницу,
Копьем его ударил в поясницу.
Упал Хаджир, как будто бы с седла
Его внезапно буря сорвала;
Упал, как глыба горного обвала
Так, что душа его затрепетала.
Сошел Сухраб, коленом придавил
Хаджиру грудь, кинжал свой обнажил
Хаджир, увидя – льву попал он в когти,
Молил пощады, опершись на локти.
Могучий пощадил его Сухраб,
И в плен был взят Хаджир им, словно раб.
Связал он побежденного арканом,
Велел ему предстать перед Хуманом15[15].
Хуман все видел. Был он потрясен
Тем, что Хаджир так быстро побежден.
Со стен за поединком наблюдали.
И в крепости вопили и рыдали,
Что пал с коня и в плен попал Хаджир –
Воитель, славой наполнявший мир.
 
ПОЕДИНОК СУХРАБА С ГУРДАФАРИД
(перевод В. Державина)
 
Дочь Гуждахамова Гурдафарид,
Увидев, что Хаджир бесславно сбит,
От горя в исступленье застонала
И яростью и гневом запылала.
Хоть юной девушкой была она,
Как витязя, влекла ее война.
Грозна в бою, чужда душою мира,
Увидя поражение Хаджира,
Она такой вдруг ощутила стыд,
Что потемнели лепестки ланит.
Воительница медлить не хотела,
Кольчугу, налокотники надела
И, косы уложивши над челом,
Их под булатный спрятала шелом
Как грозный всадник, дева красовалась
На скакуне; как вихрь, она помчалась,
И пыль над степью облаком взвила,
И так к войскам Турана воззвала:
“Кто в верховом бою у вас искусен?
Кто вождь у вас? Смелей выходит пусть он!
Пусть доведется испытать киту
Моих ударов мощь и быстроту!”
Смотри: никто из воинов Турана
Не вышел с ней на бой в простор майдана
Ее Сухраб увидел издали,
Как в облаке, летящую в пыли.
Сказал он: “Вот еще онагр16[16] несется!...
В петлю мою сейчас он попадется!”
Кольчугу он и чинский шлем17[17] надел,
Навстречу ей, как ветер, полетел.
Гурдафарид свой лук тугой схватила
И молнией стрелу в него пустила.
Когда стрелу пускала в высоту,
Она орла сбивала на лету.
Хоть стрелы вихрем с тетивы летели,
Они задеть Сухраба не сумели,
Их отражал Сухраба щит стальной
Позорным он почел подобный бой,
Сказал он: "Хватит! Кровь должна пролиться!”
И на врага помчался, словно птица.
Увидев – жаждой битвы он горит.–
Оставила свой лук Гурдафарид
И поскакала, по полю петляя,
Копьем своим Сухрабу угрожая.
Великим гневом возгорел Сухраб,
Бой сразу кончить захотел Сухраб.
Он мчался, издавая львиный рык,
И, как Азаргушасп18[18], ее настиг,
Копьем ударил в стягивавший туго
Кушак, разорвалась ее кольчуга, –
И словно бы чоуганом – не копьем,
Как мяч, ее он вскинул над седлом
Гурдафарид рукой в седло вцепилась,
Другой рукой за меч свой ухватилась.
И разрубила пополам копье,
И плотно села на седло свое,
И вихрем улетела в туче праха.
Ловка была она, не знала страха.
Сухраб за нею вслед погнал коня;
Он гневом омрачил сиянье дня.
Вот он настиг. И за ее спиною
Привстал и шлем сорвал с нее рукою.
Взметнулись косы, по ветру виясь,
От шлема тяжкого освободясь.
И понял витязь, полон изумленья,
Что с женщиною вышел он в сраженье.
Сказал: “Подобных девушек Иран
Сегодня шлет на боевой майдан!…
Их витязи, когда коней пускают,
Над степью пыль до облак подымают.
Но коль в Иране девы таковы,
То каковы у них мужчины-львы?”
Тут он аркан свой черный вслед метнул ей
И стан петлею туго захлестнул ей.
Сказал ей: “Луноликая, смирись
И не пытайся от меня спастись!
Хоть много дичи мне ловить случалось,
Такая лань впервые мне попалась!”
Увидев, что беда ей предстоит,
Открыла вдруг лицо Гурдафарид
И молвила: “Не надо многих слов,
Ты – лев могучий среди храбрецов!
Подумай: с той и с этой стороны
На бой наш взгляды войск обращены...
Теперь с лицом открытым я предстала,
И разнотолков, знай, пойдет немало,
Что, мол, Сухраб до неба напылил –
В единоборство с женщиной вступил.
Копьем тяжелым с девушкою бился
Перед мужами – и не устыдился!
Я не хочу, чтобы из-за меня
Шла о Сухрабе славном болтовня.
Мир заключим, чтоб завязать язык их...
Ведь мудрость, знаешь сам, удел великих.
Теперь мой замок и мои войска –
Твои! Как клятва, речь моя крепка.
И крепость и сокровища Хаджира –
Твои. Зачем нам битва после мира?”
Сухраб, на лик прекрасный брося взгляд,
В цвету весны увидел райский сад.
Ее красой душа его пленилась,
И в сердце, как в ларце, печаль укрылась.
Ответил он: “Тебя я отпущу,
Но помни: я обмана не прощу
Не уповай на стены крепостные,
Они не выше неба, не стальные.
С землей сровняю эти стены я,
И нет против меня у вас копья”
Гурдафарид вперед – крылатым лётом –
Коня послала к крепостным воротам.
Сухраб за нею рысью ехал вслед,
Он верил, что ему преграды нет.
Тут крепости ворота заскрипели
И пропустить Гурдафарид успели.
И вновь захлопнулись и заперлись.
У осажденных слез ручьи лились.
В подавленных сердцах кипело горе,
Тонуло все в постигшем их позоре.
К Гурдафарид, со всею свитой, сам
Седобородый вышел Гуждахам,
Сказал: “О с благородным сердцем львица,
О дочь моя! Тобой Иран гордится!
Страдали мы, неравный видя бой,
Но не бесславен был поступок твой.
Ты выхода искала в честной битве,
Но враг силен. Внял бог моей молитве, –
В обмане ты спасенье обрела
И невредима от врага ушла”.
Гурдафарид в ответ лишь засмеялась
И на стене высокой показалась.
Увидела Сухраба за стеной
И молвила: “Что ждешь ты, витязь мой?
Иль ожидать напрасно – твой обычай?
Увы, навек расстался ты с добычей!”
Сказал Сухраб: “О пери, пред тобой
Клянусь луной, и солнцем, и судьбой, –
Разрушу крепость! Выхода иного
Не вижу я. Тебя возьму я снова.
Как ты раскаешься в своих словах,
Когда в моих окажешься руках!
Как сожалеть ты будешь, что сначала
Ты не исполнила, что обещала!”
Гурдафарид ответила, смеясь:
“Я сожалею, о мой юный князь!
Неужто, витязь мой, не знал ты ране,
Что тюрки брать не могут жен в Иране?
Что ж, значит, я тебе не суждена!
Но не печалься, то судьбы вина...
Но сам ты не из тюркского народа,
В тебе видна иранская порода.
С такою мощью, с красотой твоей
Ты был бы выше всех богатырей.
Но ведь когда узнает шах Ирана,
Что юный лев повел войска Турана –
Подымется Рустам из Сеистана,
Не устоишь ты против Тахамтана!19[19]
Беда тебе! Из войска твоего
В живых он не оставит никого.
Мне жаль, что этот стан и эти плечи
Поникнут и падут во прахе сечи.
Повиновался б лучше ты судьбе,
Вернулся бы скорей в Туран к себе.
А ты на мощь свою лишь уповаешь,
Как глупый бык, бока свои терзаешь!”
Сухраб, внимая, от стыда сгорал.
Что замок трудно взять, он это знал.
Невдалеке от крепости стояло
Село и над собой беды не знало.
Сухраб пошел и разорил село,
По локоть руки окунул во зло.
Сказал потом: “Ночь наступает, поздно...
Пора нам отдохнуть от сечи грозной.
А завтра здесь неслыханная быль
Свершится. Мы развеем стены в пыль”.
И, повернув коня, погнал безмолвно,
Вернулся в стан, печалью смутной полный.
 
СУХРАБ РАССПРАШИВАЕТ ХАДЖИРА О ПРЕДВОДИТЕЛЯХ ИРАНСКОГО ВОЙСКА
(перевод В. Державина)
 
Как только солнце щит свой золотой
Приподняло над горною грядой,
Сухраб – в величье мощи, в блеске власти
Сел на коня-любимца темной масти.
Индийским препоясанный мечом,
Блистая царским шлемом над челом,
С арканом на луке седла крутого.
Он выехал – нахмуренный сурово –
На некий холм, чтобы издалека
Все осмотреть иранские войска.
Он привести велел к себе Хаджира,
Сказал ему: “Среди явлений мира
Стреле не подобает кривизна,
Кривая, – в цель не попадет она.
Во всем всегда правдивым будь со мною,
И милостивым буду я с тобою.
Что б ни спросил я – правду говори,
Не изворачивайся, не хитри.
*       *       *
Хаджир ему сказал: “На все правдиво
Отвечу, что ни спросит царь счастливый,
Все расскажу я, что известно мне;
Душою чужд я лжи и кривизне.
Я жил и говорил всегда правдиво,
Поверь, что нет во мне и мысли лживой.
Душа достойных правдою сильна,
Мне ненавистны ложь и кривизна”.
Сказал Сухраб: “Средь вражеского стана
Ты мне укажешь витязей Ирана, –
Богатырей могучих и вельмож –
Гударза, Туса, Гива назовешь.
Покажешь мне Бахрама и Рустама,
Что ни спрошу, – на все ответишь прямо,
Но знай – за ложь сурова будет месть.
Утратишь все – и голову и честь!
Чей там шатер стоит, парчой блистая,
Полами холм высокий осеняя?
Сто боевых слонов пред ним. Смотри –
Синеет бирюзовый трон внутри.
Над ним сверкает желтое, как пламя,
Серпом луны украшенное знамя.
Чья эта ставка, что простерлась вширь
Так царственно? Кто этот богатырь?
Хаджир ответил: “Это шах великий,
Богатырей, слонов и войск владыка”.
Спросил Сухраб: “Там, справа, на крыле,
Толпится много войска в пыльной мгле,
Слоны ревут... Чей это там просторный
Средь гущи войск шатер раскинут черный?
Палаток белых ряд вокруг него,
Слоны и львы стоят вокруг него.
Над ним – слоном украшенное знамя,
Гонцы блестят расшитыми плащами.
На их конях попоны в серебре,
Кто отдыхает в черном том шатре?”
Хаджир ответил: “Со слоном на стяге,
Тус — предводитель войска, муж отваги.
Он родич падишаха, духом горд,
В бою, как слон, неустрашим и тверд”.
*       *       *
Сухраб спросил: “А чей там тешит взор
Из шелка изумрудного шатер?
Как трон, у входа золотое ложе,
Пред ним стоят иранские вельможи.
Звезда Кавы20[20] над тем шатром горит.
На троне в блеске царственном сидит
Могучий витязь. Средь мужей Ирана
Ни у кого нет плеч таких и стана.
Сидит – а выше на голову он
Стоящих, чьей толпой он окружен.
Конь перед ним едва ему по плечи,
Где ж конь такому витязю для сечи?
Я думаю, он на стезе войны
Неудержимей яростной волны.
Вокруг его шатра стоят слоны
Индийские, на бой снаряжены.
Я думаю, среди всего Ирана
Нет для него копья и нет аркана.
На знамени его – дракон и льва
Из золота литая голова.
Его я слышу голос, словно гром,
Кто этот воин? Расскажи о нем!”
И вся душа Сухрабова хотела
Услышать: “То Рустам – железнотелый!..”
Но иначе судил коварный мир, –
Трусливо правду утаил Хаджир.
Он думал: “Если все скажу я прямо,
Лев этот юный истребит Рустама.
Я скрою правду. Может быть, тогда
Иран минует страшная беда...”
Сказал Хаджир: “Приехал к нам из Чина
Посол, предстал к престолу властелина”.
“А как зовут его?” – Сухраб спросил,
Хаджир в ответ: “Я имя позабыл”.
Сухраб, чело нахмуривши сурово:
“Как звать его?” – спросил Хаджира снова.
Хаджир ответил: “О владыка львов,
О покровитель тигров и слонов!
Когда предстал он падишаха взору,
Я в Белый замок уезжал в ту пору.
Посла я видел, имя же его
До слуха не достигло моего”
Сухрабу сердце сжала скорбь тисками,
Хотел он слово слышать о Рустаме.
И хоть отец в сиянии венца
Сидел пред ним – он не узнал отца.
Он жаждал слов: “Рустам перед тобою!”
Иное было суждено судьбою.
*       *       *
“Ты не правдив со мной, – Сухраб сказал, –
Ведь ты Рустама мне не указал.
С войсками все иранские владыки
Здесь на виду, а где ж Рустам великий?
Как может в тайне оставаться тот,
Кого Иран защитником зовет?
Ведь если шах Ирана скажет слово
И тучей встанет воинство Хосрова21[21],
Но даст он знака в бой вступить войскам,
Пока не встанет впереди Рустам!”
И вновь открыл Хаджир уста ответа:
“Рустам могучий здесь, конечно, где-то.
Или в Забуле, у себя в горах,
Теперь ведь время пировать в садах”.
Сказал Сухраб: “А поведет их кто же?
Нет, это на Рустама не похоже.
Подумай сам: все вышли воевать,
А вождь Рустам уехал пировать?”
*       *       *
Хаджир ему ответил: “Если сам
Захочет боя исполин Рустам,
Противоборца ищет он такого,
Что ломит палицей хребет слоновый.
Ты видел бы, каков он — Тахамтан, –
Его драконью шею, плечи, стан.
Ты видел бы, как демоны и дивы
Бегут, когда идет Рустам счастливый.
Он палицей скалу рассыплет в прах,
Он на войска один наводит страх.
Кто ни искал с Рустамом поединка,
Растоптан был могучим, как былинка.
А пыль из-под копыт его коня,
Как туча, заслоняет солнце дня.
Ведь он владеет силой ста могучих,
Велик он, как утес, чье темя в тучах.
Когда душой он в битве разъярен,
Бегут пред ним и тигр, и лев, и слон.
Гора не устоит пред ним. Пустыня –
У ног его покорная рабыня.
От Рума по Китайский океан
Прославлен в мире воин Тахамтан
О юный шах, я искренен с тобой, –
С Рустамом грозным ты не рвись на бой”.
*       *       *
Смолк, отвернулся от него угрюмо,
И загрустил Сухраб, объятый думой.
Хаджир подумал: “Если я скажу
Всю правду и Рустама покажу
Туранцу юному с могучей выей,
Тогда он соберет войска большие.
И в бой погонит своего коня –
Он навсегда затмит нам солнце дня.
Могучий телом, яростный, упрямый –
Боюсь, что уничтожит он Рустама”.
 
ВТОРОЙ БОЙ РУСТАМА С СУХРАБОМ
(перевод В. Державина)
 
Лишь, грифу ночи разорвавши горло,
Над миром солнце крылья распростерло,
Встал с ложа сна могучий Тахамтан,
Надел кольчугу, тигровый кафтан.
И, кушаком железным осененный,
Сел на коня, как на спину дракона.
Сухраб сидел беспечно за столом
С красавицами, с музыкой, с вином.
Сказал Хуману: “Этот лев Ирана,
Что выйдет в бой со мною утром рано,
Он равен ростом мне. Как я – силен,
В бою, как я, не знает страха он.
Так станом, шеей схожи меж собой мы,
Как будто в форме вылиты одной мы.
Внушил приязнь он сердцу моему.
И я вражды не чувствую к нему.
Все признаки, что мать мне называла,
Я вижу в нем. Душа моя вспылала, –
Поистине – он, как Рустам, на вид.
Уж не отец ли мой мне предстоит?
Томлюсь я тяжкой мукой и не знаю –
Не на отца ли руку подымаю?
Как буду жить я? Как перед творцом
Предстану с черным от греха лицом?
Нет, и под страхом смертного конца
Не подыму я руку на отца!
Иль светлый дух навек во мне затмится,
И мир весь от Сухраба отвратится.
Злодеем буду в мире наречен,
На вечные мученья обречен.
Душа в бою становится суровей,
Но зло, а не добро в пролитье крови”.
И отвечал Хуман: “За жизнь свою
Рустама прежде я встречал в бою.
Ты слышал ли, как пахлаван Ирана22[22]
Твердыню сокрушил Мазандерана?
А этот старый муж? Хоть с Рахшем схож23[23]
Могучий конь его – не Рахш он все ж”.
Весь мир уснул. Свалила всех усталость,
Лишь стража на стенах перекликалась.
Сухраб-завоеватель той порой
Встал с трона, удалился на покой.
Когда же солнце встало над землей,
Он поднялся от сна на новый бой.
Кольчугою стальной облек он плечи,
Надел доспехи, взял оружье сечи.
Витал он мыслью в поле боевом,
И сердце радостью кипело в нем.
И прискакал он в степь, щитом сверкая,
Своей тяжелой палицей играя.
Рустам был там. Как ночь, он мрачен был
Сухраб его с улыбкою спросил:
“Как отдыхал ты ночью, лев могучий?
Что ты угрюм, как сумрачная туча?
Скажи мне правду, витязь, каково
Теперь желанье сердца твоего?
Отбросим прочь мечи свои и стрелы
И спешимся, мой ратоборец смелый.
Здесь за беседой посидим вдвоем,
С лица и сердца смоем хмурь вином.
Потом пойдем к иранскому владыке
И перед ним дадим обет великий.
Кто б на тебя ни вышел – мы на бой
Пойдем и вместе победим с тобой.
К тебе мое невольно сердце склонно,
Кто ты такой, я думаю смущенно, –
Из рода славных ты богатырей?
О родословной расскажи своей.
Кто ты? – вопрос я многим задавал,
Но здесь тебя никто мне не назвал.
Но если вышел ты со мной на бой,
Ты имя мне теперь свое открой.
Не ты ли сын богатыря Дастана,
Рустам великий из Забулистана?”
“О славы ищущий!— сказал Рустам. –
Такие речи не пристали нам.
Вчера мы разошлись и дали слово,
Что рано утром бой начнем мы снова
Зачем напрасно время нам тянуть?
Не тщись меня ты лестью обмануть.
Ты молод – я зато седоголовый
Я опоясался на бой суровый.
Так выходи. И будет пусть конец
Такой, какой предначертал творец”.
*       *       *
И вот бойцы, уже не тратя слов.
Сошли с железнотелых скакунов.
И пешие – на бой в открытом поле –
Сошлись они, полны душевной боли.
Как львы, схватились яростно. И вновь
По их телам струились пот и кровь.
И вот Сухраб, как слон от крови пьяный,
Всей мощью рук взялся за Тахамтана.
Он за кушак схватил его, рванул,
Сказал бы ты, что гору он свернул
Как лютый зверь, он на Рустама прянул,
И вскинул вверх его, и наземь грянул
Свалил он льва среди богатырей
И сел на грудь всей тяжестью своей,
К земле Рустама грузно придавивши,
Как лев, самца-онагра закогтивший.
Поверг спиной Рустама в прах земли,
И было все лицо его в пыли...
И вырвал из ножен кинжал блестящий,
И уж занес его рукой разящей.
Рустам сказал: “Послушай! Тайна есть, –
Ее открыть велят мне долг и честь.
О покоритель львов, о тигр Турана,
Искусен ты в метании аркана.
Искусством ты и силой наделен,
Но древний есть у нас один закон.
И от него нельзя нам отступиться,
Иначе светоч мира омрачится.
Вот слушай: “Кто благодаря судьбе
Врага повалит на землю в борьбе,
То есть такой закон для мужа чести, –
Не должен, и во имя правой мести,
Его булатом смертным он разить,
Хоть и сумел на землю повалить.
И только за исход второго боя
Венчается он славою героя.
И если дважды одолеет он,
То может убивать. Таков закон”.
Чтобы спастись от смерти неминучей,
Прибег к коварству Тахамтан могучий.
Хотел он из драконьих лап уйти
И голову от гибели спасти.
Сухраб свирепый, с богатырским телом
Был еще отрок с разумом незрелым.
Доверчиво он внял его словам –
Он думал, что не может лгать Рустам.
Хоть о таком обычае старинном
Он не слыхал, поверил он сединам
И, по величью сердца своего,
Рустама поднял, отпустил его.
*       *       *
 
СМЕРТЬ СУХРАБА ОТ РУКИ РУСТАМА
(перевод В. Державина)
 
Сойти с коней им время наступило,
Беда над головами их парила
И в рукопашной вновь они сошись,
За пояса всей силою взялись.
Сказал бы ты, что волей небосвода
Сухраб был связан, – мощный воевода
Рустам, стыдом за прошлое горя,
За плечи ухватил богатыря,
Согнул хребет ему со страшной силой
Судьба звезду Сухрабову затмила.
Рустам его на землю повалил,
Но знал, что удержать не хватит сил.
Мгновенно он кинжал свой обнажил
И сыну в левый бок его вонзил
И, тяжко тот вздохнув, перевернулся,
От зла и от добра он отвернулся
Сказал: “Я виноват в своей судьбе,
Ключ времени я отдал сам тебе
А ты – старик согбенный . И не дива,
Что ты убил меня так торопливо
Еще играют сверстники мои,
А я – на ложе смерти здесь – в крови
Мать от отца дала мне талисман,
Что ей Рустам оставил, Тахамтан.
Искал я долго своего отца, –
Умру, не увидав его лица
Отца мне видеть не дано судьбою.
Любовь к нему я унесу с собою.
О, жаль, что жизнь так рано прожита,
Что не исполнилась моя мечта!
А ты, хоть скройся рыбой в глубь морскую,
Иль темной тенью спрячься в тьму ночную,
Иль поднимись на небо, как звезда,
Знай, на земле ты проклят навсегда.
Нигде тебе от мести не укрыться,
Весть об убийстве по земле промчится.
Ведь кто-нибудь, узнав, что я убит,
Поедет и Рустаму сообщит,
Что страшное случилось злодеянье,
И ты за все получишь воздаянье!”
Когда Рустам услышал речь его,
Сознанье омрачилось у него.
Весь мир померк. Утративши надежду,
Он бился оземь, рвал свою одежду.
Потом упал – без памяти, без сил.
Очнулся и, вопя, в слезах спросил:
“Скажи, какой ты носишь знак Рустама?
О, пусть покроет вечный мрак Рустама!
Пусть истребится он! Я – тот Рустам,
Пусть плачет надо мной Дастани Сам”24[24].
Кипела кровь его, ревел, рыдал он,
И волосы свои седые рвал он.
Когда таким Рустама увидал
Сухраб – на миг сознанье потерял.
Сказал потом: “Когда ты впрямь отец мой,
Что ж злобно так ускорил ты конец мой?
“Кто ты?” – я речь с тобою заводил,
Но я любви в тебе не пробудил.
Теперь иди кольчугу расстегни мне.
Отец, на тело светлое взгляни мне.
Здесь, у плеча, – печать и талисман,
Что матерью моею был мне дан.
Когда войной пошел я на Иран
И загремел походный барабан,
Мать вслед за мной к воротам поспешила
И этот талисман твой мне вручила.
“Носи, сказала, втайне! Лишь потом
Открой его, как встретишься с отцом”
Рустам свой знак на сыне увидал
И на себе кольчугу разодрал.
Сказал: “О сын, моей рукой убитый,
О храбрый лев мой, всюду знаменитый!”
Увы! – Рустам, стеная, говорил,
Рвал волосы и кровь, не слезы, лил.
Сказал Сухраб: “Крепись! Пускай ужасна
Моя судьба, что слезы лить напрасно?
Зачем ты убиваешь сам себя,
Что в этом для меня и для тебя?
Перевернулась бытия страница,
И, верно, было так должно случиться!.. ”
*       *       *
 
ПЛАЧ РУСТАМА НАД СУХРАБОМ
(перевод В. Державина)
 
Рустам свои ланиты в кровь терзал,
Бил в грудь себя, седые кудри рвал.
Он, спешась, прахом темя осыпал,
Согнулся, будто вдвое старше стал.
Все знатные – в смятенье и в печали –
Вокруг него вопили и рыдали:
“О юноша, о сын богатыря,
Не знавший мира, светлый, как заря!
Подобных не рождали времена,
Не озаряли солнце и луна”.
Сказал Рустам: “О, грозная судьбина!
На склоне лет своих убил я сына...
Как дома мне предстать с моей бедой
Перед отцом, пред матерью седой?
Пусть мне они отрубят обе руки!
Умру, уйду от нестерпимой муки...
Я витязя великого убил.
Увы, не знал я, что он сын мне был.
Был Нариман и древний муж Нейрам,
Был воин Заль, и был могучий Сам;
Их слава наполняла круг вселенной.
Я сам был воин мира неизменный.
Но все мы – все ничтожны перед ним,
Перед Сухрабом дорогим моим!
Что я отвечу матери его?
Как я пошлю ей весть? Через кого?
Как объясню, что без вины убил я,
Что сам, увы, не ведал, что творил я?
Кто из отцов когда-либо свершил
Подобное? Свой мир я сокрушил!”
И принесли покров золототканый,
Покрыли юношу парчой багряной.
Мужи Рустама на гору пошли,
И сделали табут25[25], и принесли.
Сложили труп на ложе гробовое
И понесли, рыдая, с поля боя.
Шел впереди несчастный Тахамтан.
В смятенье был, вопил забульский стан.
Богатыри рыдали пред кострами.
С посыпанными прахом головами.
Трон золотой взложили на костер.
И вновь Рустам над степью вопль простер:
“Такого всадника на ратном поле
Ни мир, ни звезды не увидят боле!
Увы, твой свет и мощь твоя ушли!
Увы, твой светлый дух от нас вдали!
Увы, покинул ты предел земли,
А души наши скорбью изошли!”
Он кровь из глаз, не слезы, проливал,
И вновь свои одежды разрывал.
И сели все богатыри Ирана
Вокруг рыдающего Тахамтана.
Утешить словом всяк его хотел,
Рустам же мукой страшною горел.
Свод гневный сонмы жребиев вращает,
Глупца от мудреца не отличает.
Всем равно во вселенной смерть грозит,
И шаха и раба она разит.
*       *       *
И встал Рустам, в поход свой поднял стан,
За гробом войско шло в Забулистан.
Вельможи перед гробом шли, стеная,
Без шлемов, темя прахом посыпая.
О тяжком горе услыхал Дастан,
И весь навстречу вышел Сеистан.
Поехали за дальние заставы, –
Встречали поезд горя, а не славы.
*       *       *
В разодранной одежде, в горе лютом,
Шел Тахамтан пешком перед табутом.
Шло войско, развязавши пояса,
От воплей их охрипли голоса.
Их лица от ударов посинели,
Одежд их клочья на плечах висели.
Великий стон и плач поднялись тут,
Как был поставлен на землю табут.
Смертельной мукой Тахамтан томился.
Рыдая, перед Залем он склонился.
Покров золототканый с гроба снял
И так отцу, рыдая, он сказал:
“Взгляни, кто предстоит в табуте нам!
Ведь это — будто новый всадник Сам!”
Настала мука горькая Дастану,
Рыдая, жаловался он Йездану:
“За что мне послан этот страшный час?
Зачем, о дети, пережил я вас?
Столь юный витязь пал. Войскам на диво,
Он был могуч... Померк венец счастливый.
Кто был прекрасней, доблестней его?
Кто благородней сердцем? Никого!”
И долго о Сухрабе вопрошал он,
Каков он был; и кровь с ресниц ронял он.
*       *       *
И он воздвиг гробницу из порфира,
Чтобы стояла до скончанья мира.
Устроил, сердце повергая в мрак,
Из дерева алоэ – саркофаг.
Забили гроб гвоздями золотыми,
Над миром пронеслось Сухраба имя…
И много дней над гробом сына там
Не ведал утешения Рустам.
Но наконец явилась неба милость,
Мук безысходных море умирилось.
Узнав, что в горе стонет Тахамтан,
Весь плакал и скорбел о нем Иран.
 
СКАЗАНИЕ О СИЯВУШЕ
 
СУДАБА ВЛЮБЛЯЕТСЯ В СИЯВУША
(перевод С. Липкина)
 
Сидел с отцом царевич молодой
Царица Судаба вошла в покой.
Она в глаза взглянула Саявушу,
И сразу страсть в ее вселилась душу.
Отправила к царевичу раба,
Сказать велела тайно Судаба:
“Свободно приходи ко мне отныне,
Я жду тебя на женской половине”.
Явился с этой вестью низкий муж.
Пришел в негодованье Сиявуш:
“Противно мне предательство такое,
Нельзя входить мне в женские покои!”
Спустилась на дворец ночная мгла,
К царю поспешно Судаба пришла,
Сказала так: “Владеющий страною,
Ты выше всех под солнцем и луною.
Твой сын да будет радостью земли, –
Нет ни вблизи подобных, ни вдали!
Прошу: пришли его в приют наш мирный,
К прелестным идолам твоей кумирни.
Мы воздадим ему такой почет,
Что древо поклоненья расцветет.
Он похвалы услышит и приветы,
Мы разбросаем в честь его монеты”.
Царь молвил: “Хороши твои слова,
В тебе любовь ста матерей жива”.
Царевича позвал, сказал: “Не в силах
Мы скрыть любовь и кровь, что льется в жилах,
Ты создан так, что, глядя на тебя,
Все люди тянутся к тебе, любя.
Сестер найдешь за пологом запретным,
Не Судабу, а мать с лицом приветным!
Ступай, затворниц посети приют,
И там тебе хваленья воздадут”.
Но сын, услышав это повеленье,
Смотрел на государя в изумленье.
Не испытать ли хочет властелин,
Что втайне от него задумал сын?
“Царь, – Сиявуш сказал, – тебе я внемлю.
Ты мне вручил престол, венец и землю.
К ученым, к мудрецам направь мой путь,
У них я научусь чему-нибудь.
А могут ли на женской половине
Пути к познанью указать мужчине?”
А царь: “Душа моя тобой горда.
Для разума опорой будь всегда!
Не надобно таить в уме дурное,
Убей печаль и радуйся в покое.
Ступай, на дочерей моих взгляни,
Быть может, счастье обретут они”.
Ответствовал царевич: “Утром рано
Пойду, как приказал мне царь Ирана.
Вот я теперь стою перед тобой,
Готов исполнить твой приказ любой”.
 
СИЯВУШ ИДЕТ НА ЖЕНСКУЮ ПОЛОВИНУ В ТРЕТИЙ РАЗ
(перевод С. Липкина)
 
Воссев на трон, как только вышел шах,
В златом венце, с сережками в ушах,
Царевичу прийти велела снова,
Поведала ему такое слово:
“Тебе подарки сделал царь страны,
Парче, венцу, престолу – нет цены!
Тебе я в жены дочь отдать согласна...
Взгляни, как я в своем венце прекрасна!
Так почему не хочешь ты принять
Мою любовь, и страсть, и лик, и стать?
Семь лет тебя люблю я той любовью,
Что на моем лице пылает кровью.
Прошу немного сладости твоей:
Хотя бы день от младости твоей!
Отец тебе подарок дал бесценный,
А я тебе вручу венец вселенной
Но если страсть мою не утолишь,
Но если боль мою не исцелишь,
Не допущу тебя к державной власти,
Я превращу твой светлый день в ненастье!
А Сиявуш: “Не быть тому, чтоб в грязь
Я окунулся, страсти покорясь.
Чтоб я Кавуса обманул и предал,
Чтоб низости дорогу я изведал.
Жена царя, ты озаряешь всех,
Ты не должна такой содеять грех”.
Царица с гневом поднялась, обруша,
Проклятье, брань и злость на Сиявуша.
Сказала: “Сердце пред тобой светло
Раскрыла я, а ты задумал зло”.
 
СУДАБА ОБМАНЫВАЕТ КАВУСА
(перевод С. Липкина)
 
 
Она разодрала ногтями щеки,
Разорвала одежды в час жестокий,
И до придворных донеслись мольбы,
И жалобы, и вопли Судабы.
Ушей царя достигли эти крики,
Оставил Кей-Кавус престол владыки,
Исполнен дум, покинул он престол,
На половину женскую прошел.
Сумятицу он во дворце увидел,
Кровь, слезы на ее лице увидел.
Не знал он, омраченный, что грешна
Его каменносердая жена.
Царица волосы рвала, рыдая,
Вопила перед ним, полунагая:
“Твой сын пришел ко мне к исходу дня,
В своих обьятьях крепко сжал меня.
Сказал: “Пылают плоть моя и разум,
Ужель мою любовь убьешь отказом?”
Он сбросил мой венец. О царь, гляди:
Одежду он сорвал с моей груди!”
Властитель погрузился в размышленья,
Желал узнать различные сужденья.
Он слуг своих, чьи преданны сердца
И ум высок, отправил из дворца.
Один сидел на троне властелина.
Потом позвал к себе жену и сына.
Спокойно, мудро начал говорить:
“Мой сын, ты должен тайну мне открыть.
Всю правду обнажи и покажи мне,
О том, что здесь случилось, расскажи мне”
Поведал Сиявуш о Судабе,
Всю правду изложил он о себе.
“Неправда! – вскрикнула царица гневно, –
Лишь я нужна ему, а не царевна!
“Мне, – он сказал, – не надобна казна,
Мне дочь твоя в супруги не нужна,
Лишь ты нужна мне, ты – моя отрада,
А без тебя мне ничего не надо!”
Я воспротивилась его любви,
И вот – он вырвал волосы мои”.
Подумал царь: “Что предприму теперь я?
К речам обоих нет во мне доверья.
Не торопясь, мы к истине придем:
Непрочен ум, охваченный огнем”.
Искал он средство, чтоб развеять муки,
Сперва обнюхал Сиявушу руки,
Обнюхал стан, и голову, и грудь, –
Ни в чем не мог он сына упрекнуть,
А Судаба благоухала пряным
Вином, душистым мускусом, шафраном.
Был сын от этих запахов далек,
И плоть его не охватил порок.
Кавус на Судабу взглянул с презреньем,
Душа его наполнилась мученьем.
Подумал он: “Поднять бы острый меч,
На мелкие куски ее рассечь!”
Увидел царь, что Сиявуш безгрешен.
И мудростью его он был утешен.
 
СУДАБА И ЧАРОДЕЙКА ПРИБЕГАЮТ К ХИТРОСТИ
(перевод С. Липкина)
 
Царица поняла, познав позор,
Что муж ее не любит с этих пор.
Но гнусного не оставляла дела,
Чтоб древо злобы вновь зазеленело.
В ее покоях женщина жила,
Полна обмана, колдовства и зла.
Она была беременна в то время,
Уже с трудом свое носила бремя.
Царица, с ней в союз вступив сперва,
Открылась ей, просила колдовства,
Дала ей за согласье много злата,
Сказала: “Тайну сохраняй ты свято.
Свари ты зелье, выкини скорей,
Но только тайны не открой моей.
Скажу царю: “Беременна была я,
От Ахримана – эта участь злая”.
И, Сиявуша в том грехе виня,
Скажу царю: “Он соблазнил меня”.
Тогда, быть может, своего добьюсь:
Возненавидит сына Кей-Кавус”.
Ответила колдунья: “Я готова
Исполнить каждый твой приказ и слово”.
Сварив, вкусила зелья в ту же ночь,
И семя Ахримана вышло прочь;
Но так как семя было колдовское,
То вышло не одно дитя, а двое.
Услышал государь и плач и стон,
Он задрожал, его покинул сон.
Спросил, – предстали слуги пред владыкой,
Поведали о горе луноликой.
От подозрений стал Кавус угрюм,
И долго он молчал, исполнен дум.
Так размышлял он: “Будет ли достойно,
Чтоб я отнесся к этому спокойно?”
Затем решил он: “Пусть ко мне придет
Прославленный в науке звездочет”.
Нашел в Иране, вызвал просвещенных,
Он усадил в своем дворце ученых.
Им рассказал властитель о войне
В Хамаваране, о своей жене
Поведал им о выкинутых детях,
Просил не разглашать рассказов этих.
Пошли, прочли страницы звездных книг,
И были астролябии при них.
Семь дней мобеды, втайне от царицы,
Исследовали звездные таблицы.
Затем сказали: “Не ищи вина
В той чаше, что отравою полна.
Та двойня, – мы раскрыли вероломство, –
Не шаха, не жены его потомство”.
Они сумели точно указать,
Кто близнецов злокозненная мать.
*       *       *
Владыке звездочет сказал: “Доколе
Терзаться будешь ты от скрытой боли?
Тебе любезен сын твой дорогой,
Но дорог и души твоей покой.
Возьмем другую сторону: царица
Заставила тебя в тоске томиться.
Мы правду одного из них найдем,
Подвергнув испытанию огнем.
Услышим небосвода приказанье:
Безгрешного минует наказанье”.
Жену и сына вызвал царь к себе,
Сказал он Сиявушу, Судабе:
“Вы оба причинили мне мученье.
Узнаю лишь тогда успокоенье,
Когда огонь преступника найдет
И заклеймит его из рода в род”.
Сказала Судаба: “Вот грех великий.
Я выкинула двух детей владыке.
Я эту правду повторю при всех.
Ужели есть на свете больший грех?
Ты сына испытай: в грехе виновен,
Не хочет он признаться, что греховен”.
Владыка задал юноше вопрос:
“А ты какое слово мне принес?”
Сказал царевич, не потупя взгляда:
“Теперь я презираю муки ада.
Гора огня? И гору я пройду,
А не пройду – к позору я приду!”
 
СИЯВУШ ПРОХОДИТ СКВОЗЬ ОГОНЬ
(перевод С. Липкина)
 
Двумя горами высились поленья.
Где числа мы найдем для их счисленья?
Проехал бы с трудом один седок:
Так был проход меж ними неширок.
Велел Кавус, властитель непоборный,
Чтобы дрова облили нефтью черной.
Зажгли такое пламя двести слуг,
Что полночь в полдень превратилась вдруг.
Царевич, возвышаясь надо всеми,
К владыке в золотом подъехал шлеме
Он прискакал на вороном коне,
Пыль от его копыт взвилась к луне.
Улыбка на устах, бела одежда,
И разум ясен, и светла надежда.
Всего себя осыпал камфарой,
Как бы готовясь лечь в земле сырой.
Казалось, что вступает он, сверкая,
Не в пламя жгучее, а в кущи рая!
Почтительно к отцу подъехал он,
И спешился, и сотворил поклон.
Лицо Кавуса от стыда горело.
Сказал он слово мягко и несмело.
Ответил Сиявуш: “Не сожалей,
Что таково круговращенье дней.
Меня снедают стыд и подозренье.
Когда безгрешен я – найду спасенье,
А если грешен я – тогда конец:
Не пощадит преступника творец”.
Затем, входя в огонь многоязыкий,
Взмолился к вездесущему владыке:
“Дай мне пройти сквозь языки огня,
От злобы шаха защити меня!”
О милости прося творца благого,
Погнал быстрее вихря вороного.
В толпе людской тогда поднялся крик,
Сказал бы ты: весь мир в тоске поник.
Мир на царя смотрел, но с думой злою:
Уста полны речей, сердца – враждою.
Взметались к небу языки огня, 
Не видно в них ни шлема, ни коня.
Вся степь ждала, что витязя увидит,
Рыдала: “Скоро ль из огня он выйдет?”
И вышел витязь, чья душа чиста.
Лицо румяно, радостны уста.
Он вышел из огня еще безгрешней, –
Был для него огонь, что ветер вешний.
Огня прошел он гору невредим, –
Все люди радовались вместе с ним.
Везде гремели радостные клики,
Возликовали малый и великий.
Передавалась весть из уст в уста
О том, что победила правота.
Невинный сын предстал пред очи шаха,
На нем – ни пепла, ни огня, ни праха.
Сошел с коня могучий царь земли,
Все воины его с коней сошли.
Приблизился царевич светлоликий.
Облобызал он землю пред владыкой.
“Ты благороден, юный мой храбрец,
Ты чист душой”, – сказал ему отец.
Он обнял сына и не скрыл смущенья,
За свой проступок попросил прощенья,
Прошествовал властитель во дворец
И возложил на голову венец.
Певцов и кравчих он позвал для пира,
Царевича ласкал властитель мира.
Три дня сидели, пили без забот,
И был открыт в сокровищницы вход.
 
ПОДВИГИ ИСФАНДИЯРА
 
ИСФАНДИАР УБИВАЕТ ДРАКОНА
(перевод В. Державина)
 
Вновь привели на пир Исфандиара
В цепях железных злобного Гургсара26[26].
Три чаши царь налить ему велел,
Когда же Ахриман повеселел,
Спросил Гургсара пахлаван вселенной:
“Что завтра ждет меня? Скажи, презренный!”
Ответил тот: “О милосердный шах,
Пусть ненавистник твой падет во прах!
Не устрашась волков и львиной пасти,
Ты одолел великие напасти.
Но завтра ты предайся божьей власти,
Надейся на свою звезду и счастье.
Тебя беда такая завтра ждет,
Что все былые беды превзойдет.
Дракон дорогу дальше охраняет,
Он вдохом рыб из моря извлекает.
Огонь из пасти извергает он.
Скале подобен телом тот дракон.
И если ты отступишь, благодетель,
Позора в том не будет – бог свидетель.
Ведь если путь окружный изберешь,
Сам будешь цел и воинов спасешь!”
А шах: “Кругом ли, прямо ли пойду я,
Тебя в оковах всюду поведу я!
Увидишь сам – свирепый твой дракон
Моей десницей будет истреблен!”
Умелых плотников найти велел он,
К себе в шатер их привести велел он.
Повозку приказал соорудить,
На ней мечи и копья утвердить
Сундук железный с крышкою добротной
К повозке той приколотили плотно
Вот двух коней ретивых привели
И в тот возок диковинный впрягли.
Сел Руинтан27[27] в сундук, для испытанья,
Погнал коней, как по стезе ристанья,
И, радостный, он повернул назад,
Проверивши премудрый свой снаряд
Меж тем померкло небо, ночь настала,
Вселенная чернее зинджа28[28] стала,
В созвездии Овна взошла луна,
Вступил завоеватель в стремена,
Повел полки… И утро с небосклона
Блеснуло, и поникли тьмы знамена.
Броню и шлем Исфандиар надел,
Блюсти войска Пшутану повелел.
Опять играющих могучегривых
В повозку запрягли коней ретивых.
Сел царь в сундук, тугие взял бразды,
Погнал упряжку, не страшась беды.
Колес тяжелых гром дракон услышал,
И ржание, и лязг, и звон услышал.
Он поднялся, как черная скала.
И от него на солнце тень легла.
Кровавый взор горел безумьем гнева,
Дым вылетал из огненного зева.
И это страх, и это ужас был,
Когда он, как пещеру, пасть раскрыл
Не дрогнул дух могучий Руинтана,
Во всем он положился на Йездана.
Визжали кони, бились что есть сил.
Дракон коней могучих проглотил.
Он проглотил коней с повозкой вместе
И с сундуком, скрывавшим мужа чести.
И тут мечи дракону в пасть впились,
И волны черной крови полились.
Мечей из пасти изрыгнуть не мог он,
Теряя кровь, жестоко изнемог он.
И брюхом пал на землю он без сил.
Тут воин крышку сундука открыл,
Свод черепа дракону сокрушил он,
Мечом на волю выход прорубил он.
Мозг раскрошил ему Исфандиар.
Вставал от крови ядовитый пар,
Взор омрачая и тесня дыханье
И пал могучий воин без сознанья.
Когда Исфандиар упал во прах,
Пшутана охватил смертельный страх.
Со стоном, обливаяся слезами,
Он поспешил к нему с богатырями.
Все к месту боя полетели вскачь,
В смятенье подымая вопль и плач.
На темя шаха розовую воду
Струил Пшутан, взывая к небосводу
Исфандиар вздохнул, глаза открыв,
Сказал: “Не плачьте! Я здоров и жив”.
Но, задохнувшись, рухнул, как убитый,
От испарений крови ядовитой!
Как пьяный, будто предан забытью,
Он встал, шатаясь, и сошел к ручью.
В потоке с головы до ног омылся
И в чистые одежды облачился.
Колени пред Йезданом преклонил,
Создателя в слезах благодарил.
Он молвил: “Разве я убил дракона?
Ты мне помог, мой щит и оборона!”
И воинство в восторженном пылу
Творцу вселенной вознесло хвалу
Но горем омрачился дух Гургсара,
Узнав, что спас творец Исфандиара.
 
ИСФАНДИАР УБИВАЕТ СИМУРГА
 (перевод В. Державина) 
 
И преклонился пред лицом творца
Носитель славный фарра29[29] и венца.
В той чаще он шатер велел разбить
И скатерть золотую расстелить.
И старшему из стражников суровых
Сказал: “Веди заложника в оковах!”
Угрюмого, с поникшей головой
Гургсара царь увидел пред собой.
Вина велел открыть источник красный.
Три чаши выпил вновь Гургсар злосчастный.
Сказал Исфандиар: “Ну, кознодей,
Взгляни, что стало с ведьмою твоей!
Ты видишь – голова ее чернеет
На дереве? А ведь она умеет, –
Ты говорил мне, – светлый день затмить,
Пустыню может в море превратить.
Скажи: какое завтра чудо встречу,
С каким врагом готовиться на сечу?”
И встал Гургсар, отдав царю поклон,
И отвечал: “Эй, ярый в битве слон!
Бой предстоит тебе – былых труднее,
Врага ты встретишь всех иных грознее.
Увидишь гору в тучах и во мгле
И чудо-птицу на крутой скале
Симург та птица, а земной молвою
Наречена “Летающей горою”.
Слона увидит – закогтит слона,
Акул берет из волн морских она;
Возьмет добычу – унесет за тучи,
Что ведьма перед птицею могучей?!
По воле всемогущего творца,
Есть у Симурга сильных два птенца.
Когда они распахивают крылья,
Тускнеет солнце, мир лежит в бессилье
Опомнись, царь! Помысли о добре!
И не стремись к Симургу и горе!”
А царь: “Своей стрелой копьеподобной
Крыло к крылу пришью у птицы злобной!
И завтра утром сам увидишь ты,
Как я Симурга сброшу с высоты”.
Когда блистающее солнце скрылось
И ночь над миром темная сгустилась,
Исфандиар, раздумием объят,
Велел готовить боевой снаряд,
Повел войска в безвестные просторы.
А на рассвете показались горы
С вершиною заоблачной вдали.
И солнце обновило лик земли.
И царь Пшутану с войском быть велел,
А сам опять в сундук железный сел.
В повозке, ощетиненной мечами,
Лихими увлекаемый конями,
Вздымая тучу пыли, мчался он
Туда, где подымался горный склон.
Повозка стала под скалою дикой.
Единоборства воин ждал великий.
Когда Симург повозку увидал,
Карнаи, клики войска услыхал,
Он к небу взмыл, как туча грозовая,
Громадой крыльев солнце закрывая.
Как барс на олененка, скажешь ты,
Напал он на повозку с высоты.
И грудь Симурга те мечи пронзили,
И крови бурные ключи забили.
Изранил крылья исполин и стих,
Лишились мощи когти лап кривых.
Над склоном, от крови его багровым,
Птенцы взлетели с клекотом громовым.
Кружили с криком горестным, темня
Огромными крылами солнце дня.
Симург о те мечи себя изжалил,
Коней, сундук, повозку кровью залил.
Встал Руинтан, сидевший в сундуке,
Сверкающий булат в его руке.
С мечом на птицу дивную напал он,
И изрубил ее, и искромсал он.
И, отойдя, простерся на земле
Пред богом, что помог в добре и зле.
Он говорил: “О вечный, правосудный,
Ты дал мне мощь и доблесть в битве трудной!
Развеял злые чары на ветру,
Стезею правды вел меня к добру!”
И вот карнаи медные взревели,
Войска с Пшутаном к месту подоспели.
Широкий склон горы Симург покрыл
Громадой мертвой распростертых крыл.
Под перьями земли не видно было.
А кровь, струясь, долину обагрила...
И – весь в крови – предстал войскам своим
Могучий воин, цел и невредим.
И восхвалили подвиг Руинтана
Вожди, князья и всадники Ирана.
Когда Гургсар услышал весть о том,
Что мертв Симург, изрубленный мечом,
Лицо от ненависти побелело,
В груди его отчаянье кипело.
На отдых стать велел счастливый шах.
Всем войском сели пировать в шатрах.
Шелками, солнце утреннего краше,
Украсились, подать велели чаши.
 
МАЗДАК
(перевод С. Липкина)
 
Был некий муж по имени Маздак,
Разумен, просвещен, исполнен благ.
Настойчивый, красноречивый, властный,
Сей муж Кубада поучал всечасно.
Он был руководителем царя,
Он был казнохранителем царя...
От засухи не стало в мире пищи,
Высокородный голодал и нищий.
На небе тучки не было нигде,
Забыл Иран о снеге и дожде.
Пришли вельможи во дворец Кубада:
Земля суха, а людям хлеба надо.
Сказал Маздак: “Вас может царь спасти.
К надежде он укажет вам пути”
А сам пришел к властителю державы
И молвил: “Государь великий, правый!
Найду ли я ответ своим словам,
Когда один вопрос тебе задам?”
Ответствовал Кубад: “Скажи мне слово,
Высокой чести послужи ты снова”.
Сказал Маздак: “Ужаленный змеей,
Несчастный собирался в мир иной,
А некто был с противоядьем рядом,
Но не помог отравленному ядом.
Решай же: какова его вина?
Мала, ничтожна снадобья цена!”
Ответил так властитель государства:
“Убийца – тот, кто пожалел лекарство!
Пусть родичи его найдут и с ним
Придут на площадь: мы его казним”.
Когда Маздак ответ царя услышал,
Он к людям, жаждущим спасенья, вышел,
Сказал им: “Я беседовал с царем,
Осведомлен владыка обо всем,
Ко мне придите завтра вы с зарею, –
Дорогу к справедливости открою”.
Ушли, вернулись на заре назад,
В отчаянье сердца, умы кипят.
Маздак, вельмож увидев утром рано,
В покои поспешил царя Ирана
И молвил: “Прозорливый государь,
Могучий и счастливый государь!
Ответив мне, ты мне явил доверье,
Как будто отпер запертые двери.
Когда ты мне соизволенье дашь,
Скажу я слово, о вожатый наш!”
А царь: “Скажи, не ведая смущенья,
Царю твои полезны поученья”.
Сказал Маздак: “О царь, живи вовек!
Допустим, что закован человек.
Без хлеба, в тяжких муках смерть он примет,
А некто в это время хлеб отнимет.
Как наказать того, кто отнял хлеб,
Кто не хотел, чтоб страждущий окреп.
А между тем, – ответь мне, царь верховный, –
Умен, богобоязнен был виновный?”
Сказал владыка: “Пусть его казнят:
Не убивал, но в смерти виноват”.
Маздак, склонившись ниц, коснулся праха,
Стремительно покинул шахиншаха.
Голодным людям отдал он приказ:
“К амбарам отправляйтесь вы тотчас,
Да будет каждый наделен пшеницей,
А спросят плату, – пусть воздаст сторицей”.
Он людям и свое добро вручил,
Чтоб каждый житель долю получил.
Голодные, и молодой и старый,
Тут ринулись, разграбили амбары
Царя царей и городских господ:
Ведь должен был насытиться народ!
Доносчики при виде преступленья
Отправились к царю без промедленья:
Амбары, мол, разграблены сполна,
Лежит, мол, на Маздаке вся вина.
Маздаку повелел Кубад явиться,
Спросил: “Зачем разграблена пшеница?”
А тот: “Пребудь бессмертным, царь царей,
И разум речью насыщай своей.
Пересказал я толпам слово в слово
То, что услышал от царя земного:
Змеей ужален, некто заболел,
Другой ему лекарство пожалел.
Сказал мне о больном властитель царства,
Сказал о том, кто пожалел лекарство:
“Когда умрет ужаленный змеей
И снадобья не даст ему другой,
То вправе человек убить злодея:
Не спас больного, снадобьем владея”.
Лекарство для голодного – еда,
А сытым неизвестна в ней нужда.
Поймет владыка, что к добру стремится:
Без пользы в закромах лежит пшеница.
Повсюду голод, входит смерть в дома,
Виной – нетронутые закрома”.
Не знал Кубад, как выбраться из мрака,
Услышал он добро в словах Маздака.
Он вопрошал – и получил ответ,
В душе Маздака он увидел свет.
С того пути, которым шли пророки,
Цари, вожди, мобедов круг высокий,
Свернул, Маздаку вняв, отважный шах:
Узнал он правды блеск в его речах!
К Маздаку люди шли со всей державы,
Покинув правый путь, избрав неправый.
Простому люду говорил Маздак:
“Мы все равны – богатый и бедняк.
Излишество и роскошь изгоните,
Богач, бедняк – единой ткани нити.
Да будет справедливым этот свет,
Наложим на богатство мы запрет.
Да будет уравнен с богатым нищий, –
Получит он жену, добро, жилище.
Святую веру в помощь я возьму,
Свет, вознесенный мной, развеет тьму.
А кто моей не загорится верой,
Того господь накажет полной мерой”.
Сперва пришли к Маздаку бедняки,
И стар и млад – его ученики.
Излишки одного давал другому, –
И удивлялась знать вождю такому.
Его ученье принял шах Кубад,
Решив, что счастьем будет мир богат.
Велел он: “Пусть жрецов Маздак возглавит”.
Не знала рать: “Кто ж ныне царством правит?”
Стекались нищие к Маздаку в дом,
Кто пищу добывал своим трудом.
Повсюду ширилось его ученье,
С ним не дерзал никто вступить в сраженье.
Богатый роздал все, что он сберег,
И нищим подавать уже не мог!
 
 
ПРИЛОЖЕНИЕ.
 
САТИРА НА СУЛТАНА МАХМУДА
(перевод И. Сельвинского)
 
О падишах Махмуд, всевластный и убогий!
Коль совести лишен, так устрашись хоть бога!
Ведь ты не первый царь. Великие цари
Владели до тебя державой исстари,
Войсками посильней, казною побогаче,
Необойденные и боевой удачей.
Короною своей не чванились они,
Не для одних пиров светили им огни.
Но царь, который власть преобразил в разбой,
Отмечен среди всех презреннейшей судьбой!
Властитель мелочный, напыщенный и важный,
Дивишься ты тому, что говорю отважно?
Секирой палача свободу одолев,
Ты пса во мне искал. Но пред тобою – дэв!
Ужель ты не слыхал о грозах моей речи?
Дрожи? Свободный дух с тобою ищет встречи.
Я знаю: шептуны злорадно донесли,
Что для меня пророк – отверженный Али30[30],
И ты тогда сказал, что песнь моя пропета,
И под ноги слону швырнуть велел поэта.
Ну, – что же – сознаюсь: я признаю Али
Чистейшим из людей аллаховой земли.
Хотя б меня сожгли иль посадили на кол –
Не только Мухаммад, но и Али мой факел!
Но есть еще цари! Не в кладах золотых
Хранят они сердца. Греми, мой гневный стих!
И пусть узнает мир, что в царствованье труса
В Иране жил поэт – Фирдоуси из Туса.
О праведных царях творил Фирдоуси
Поэму из поэм на языке фарси.
Рифмованных стихов создав сто двадцать тысяч,
В них облики веков навек сумел я высечь.
Я описал броню, доспехи, епанчи,
Кинжалы и щиты, и луки, и мечи,
И копья, и пращи, и стрелы, и арканы.
Долины, города, равнины, океаны...
Я описал коней, я описал ослов,
Драконов описал, и царственных слонов,
Чудовищ описал, что обитают в безднах;
Всех демонов земли, всех ангелов небесных!
Врагов я описал, друзей я описал.
Я описал царей. Князей я описал.
Их слава унеслась. Могила их тиха.
Но я их воскресил бессмертием стиха.
Властитель! Твой удел – безмолвная гробница.
Но я тебе помог в грядущее пробиться.
Векам я передал твой властный лик вождя.
Разрушатся дворцы от ветра и дождя,
А я из строф моих воздвиг такое зданье,
Что входит, как земля, в господне мирозданье,
И вот, благодаря большой моей судьбе,
Грядущие века узнают о тебе.
Столетия пройдут над царственною книгой.
И всякий, прочитав, сочтет ее великой.
Я создал целый мир вот этою рукой.
Кто сеял семена поэзии такой?
Иной умел строку огранивать красиво,
Остротами другой блистал красноречиво,
И хоть на этот блеск пошло немало сил –
Того, что сделал я, никто не совершил.
Я целых тридцать лет работал неустанно
И в песне воссоздал величие Ирана –
Вот скромный подвиг мой. Но если царь Махмуд
Сумел бы оценить тридцатилетний труд,
То, не найдя в стране подобия наградам,
На трон бы посадил меня с собою рядом.
Я целых тридцать лет под солнцем и во тьме
Трудился, точно раб, над книгой “Шах-наме”.
(Благословенно будь отныне это иго!)
И вот передо мной лежит она – “Царь-книга”.
Я думал, что теперь, царем оценена,
По доблести своей прославится она...
Позор моим летам! От царского обеда
В признание того, что “Шах-наме” – победа,
Достойная греметь средь боевых побед,
От царского стола мне вынесли... шербет31[31].
Так вот она, цена: один стакан шербета!
Как это пережить? Как пересилить это?
Так стоит ли, скажи, хоть медного гроша
Тот жалкий властелин, та мелкая душа?
Нет! Как наемника венцом ни озари –
Холопом будет он, хоть выскочил в цари.
Торговца амброю задев полой халата,
Приносим мы домой дыханье аромата,
Но если с угольщиком время проведешь –
Одну лишь черноту на платье принесешь.
Итак, не возлагай на низменных надежды,
Чтоб дух не очернить, как очернил одежды.
Будь этот царь Махмуд воистину велик,
Не отвратил бы он от гения свой лик.
Услышав от меня старинное сказанье,
Где пиршествует глаз, и слух, и осязанье,
До облака бы он вознес мои труды!
Не пил бы горечь я из сахарной воды,
И в восемьдесят лет на почве изобильной
Не чах Фирдоуси, голодный и бессильный.
Великие стихи слагал я для того,
Чтоб родины своей прославить торжество,
Чтоб царь и весь народ шли по путям высоким,
Чтобы владыка вдаль глядел орлиным оком,
Чтоб высшая была ему доступна страсть,
Чтоб вечно помнил он, что благу служит власть!
Но если позабыл... И слушать не желает...
Тогда пускай в огне душа его пылает:
Обидчика поэт сатирой пригвоздит –
И будет жить она, покуда мир стоит.
 




1[1] Пустыня Всадников - Аравийская пустыня
2[2] Иблис - дьявол
3[3] Див - злой духв зороастрийской религии
4[4] Джамшид - первоцарь легендарной династии Пишдадидов - синоним 
могущественного царя
5[5] Изед (Йездан) - бог, творец
6[6] ...царь семи земных частей... - древние иранцы делили всю обитаемую землю 
на 7 областей (иклимов)
7[7] Мобед - жрец в зороастрийской религии, которая являлась национальной в 
древнем Иране
8[8] Пери - злой дух женского рода в зороастрийской религии
9[9] ... престол Кейванов - легендарная древнеиранская династия Кейанидов 
(Кей-Кубад, Кей-Кавус, Кей-Хосров
10[10] ...на айване - в "Шах-наме" тронный зал
11[11] Ахриман - в зороастрийской религии, в основе которой лежал дуализм, 
Ахриман - божество тьмы и зла, в противоположность Ахурамазде - божеству добра 
и света
12[12] Рум - Византия
13[13] Майдан - ристалище
14[14] Туран - земли севернее Сырдарьи и Аральского моря, которые были заселены 
тюрками
15[15] Хуман был послан с целью столкнуть в бою Рустама и Сухраба
16[16] онагр - дикий быстроногий осел
17[17] ... чинский шлем - шлем из Чина (Китая)
18[18] Азаргушасп - дух огня в зороастрийской религии (огонь - символ добра и 
света)
19[19] Тахамтан - (дословно - мощнотелый) - прозвище богатыря Рустама.
20[20] Звезда Кавы - имеется в виду кожанный фартук кузнеца Кавы, свергшего 
тирана Заххака
21[21] Хосров - имя многих древнеиранских царей, стало титулом царей династии 
Сасанидов
22[22] Пахлаван - богатырь (здесь Рустам), Мазандеран - область на севере Ирана,
 где Рустам совершил семь сказочных подвигов
23[23] Рахш - имя коня Рустама
24[24] Дастани Сам - Дастан сын Сама
25[25] Табут - погребальные носилки
26[26] Гургсар - (дословно - волчеголовый) - туранский богатырь, взятый в плен 
во время войны Персии с Тураном. По требованию Исфандиара указал путь к 
крепости Руиндиж, на котором Исфандиар совершил семь подвигов, два из которых 
приведены здесь
27[27] Руинтан - прозвище Исфандиара (дословно - меднотелый)
28[28] чернее зинджа - чернее жителя Зинджа (Занзибар)
29[29] Фарр - ореол, божественное сияние, осенявшее, по представлениям древних 
персов, истинных царей
30[30] Али - последний из четырех халифов, непосредственных приемников 
Мухаммада, был убит в борьбе за власть, после чего начался раскол в 
мусульманстве на два лагеря - шиитов и суннитов. Шииты не признают трех первых 
халифов, чтят только Али и его приемников. Махмуд Газневид был суннитом и в его 
глазах Фирдауси - шиит являлся еретиком
31[31] Шербет - сладкий фруктовый напиток
---------------

------------------------------------------------------------

---------------

------------------------------------------------------------