ера 
тех племен, которые создали европейскую цивилизацию, живет и по сие время в 
сознании каждого потомка древних галлов и германцев. Галльское "vae victis!" и 
германский вандализм, систематизированные и углубленные традициями римской 
солдатчины, выступают здесь во всей красе, хотя и прикрытые маской объективной 
научности. А между тем, этот аргумент можно встретить и у самых просвещенных 
европейских "гуманистов". Разбирать его логическую несостоятельность, конечно, 
не стоит. Хотя европейцы и пытаются облекать его в научную форму, подводя под 
него фундамент в виде теории "борьбы за существование" и "приспособления к 
среде", но последовательно провести такую точку зрения в истории они все-таки 
не могут. Им постоянно приходится признавать, что победа весьма часто выпадает 
на долю народов "менее культурных", чем побеждаемые ими туземцы. В истории 
нередки случаи победы кочевников над оседлыми народами (а между тем, кочевники, 
как сильно отличающиеся по своему быту от современных романогерманцев, на 
эволюционной лестнице всегда помещаются ниже оседлых народов). Все признаваемые 
европейской наукой "великие культуры древности" были разрушены именно 
"варварами", и хотя часто в оправдание выдвигается указание на то, что эти 
культуры к моменту своего разрушения уже перешли-де в состояние упадка и 
вырождения, но в целом ряде случаев этого доказать никак невозможно. А раз 
европейская наука не может признать положения о том, чтобы народ-победитель в 
культурном отношении всегда был совершеннее народа побежденного, то из одного 
факта победы европейцев над дикарями никаких положительных выводов сделать 
нельзя. 

Другой аргумент, не менее распространенный, но еще менее состоятельный, 
заключается в том, что "дикари" неспособны воспринять некоторых европейских 
понятий, и потому и должны рассматриваться как "низшая раса". Здесь 
эгоцентрическая психология особенно ярка. Европейцы совершенно забывают, что 
если "дикари" не способны воспринять некоторых понятий европейской цивилизации, 
то ведь и европейцы так же мало способны проникнуться понятиями культуры 
дикарей. Часто вспоминают рассказ о каком-то папуасе, которого вывезли в Англию,
 воспитали в колледже и даже отдали в университет; вскоре, однако, он 
стосковался по родине, бежал на родину, и там сбросивши европейский костюм стал 
опять жить таким же "дикарем", каким был до поездки в Англию, так что от 
понятий европейской культуры и в нем не осталось и следа. При этом, однако, 
совершенно забывают многочисленные анекдоты о европейцах, решивших 
"упроститься", поселившихся для этой цели среди "дикарей", но, по прошествии 
некоторого времени, все же не выдержавших этой марки и вернувшихся в Европу к 
европейским условиям жизни. Указывают на то, что восприятие европейской 
цивилизации настолько трудно для "дикарей", что многие из них, попытавшись 
"цивилизоваться", сошли с ума или стали алкоголиками. Однако, в тех, правда, 
весьма редких случаях, когда отдельные европейцы добросовестно пытались 
ассимилироваться с культурой какого-нибудь дикого племени, принять не только 
внешний материальный быт этого племени, но и его религию и убеждения, - этих 
"чудаков" большею частью постигала та же участь. Достаточно упомянуть 
талантливого французского живописца Гогена, попытавшегося стать настоящим 
таитянином, поплатившегося за эту попытку помешательством, а позднее и 
алкоголизмом, и окончившего жизнь бесславной смертью в пьяной драке. Очевидно, 
дело тут не в том, что "дикари" по своему развитию ниже европейцев, а в том, 
что развитие европейцев и дикарей направлено в разные стороны, что европейцы и 
"дикари", по всему своему житейскому укладу и по вытекающей из этого уклада 
психологии, максимально отличаются друг от друга. Именно потому, что психология 
и культура "дикарей" ни имеет почти ничего общего с психологией и культурой 
европейцев, полная ассимиляция с этим чуждым бытовым и духовным укладом 
невозможна как для той, так и для другой стороны. Но, так как эта невозможность 
остается взаимной, и для европейца стать дикарем так же трудно, как для 
"дикаря" стать европейцем, то из этого всего нельзя сделать никакого вывода о 
том, кто "выше" и кто "ниже" по своему "развитию". 

Разобранные нами до сих пор "аргументы" в пользу превосходства европейцев над 
"дикарями", хотя и встречаются иногда в ученых работах, но все же являются 
скорее обывательскими рассуждениями, наивными и поверхностными. В научной 
литературе господствуют другие аргументы, имеющие вид гораздо более серьезный и 
основательный. Однако, при более тщательном рассмотрении, эти квази-научные 
аргументы тоже оказываются основанными на эгоцентрических предрассудках. В 
науке весьма часто можно встретить сближение психологии дикарей с психологией 
детей. Это сближение напрашивается само собой, ибо при непосредственном 
наблюдении дикари, действительно, производят на европейцев впечатление взрослых 
детей. Из этого делают вывод, что дикари "остановились в своем развитии", и что,
 следовательно, они стоят ниже истинно взрослых европейцев. В этом пункте 
европейские ученые опять проявляют отсутствие объективности. Они совершенно 
обходят без внимания тот факт, что впечатление "взрослых детей" при 
соприкосновении европейцев с "дикарями" является взаимным, т.е. что дикари тоже 
смотрят на европейцев, как на взрослых детей. Факт этот, с психологической 
точки зрения, весьма интересен, и объяснения его следует искать, конечно, в 
самой сущности того, что европейцы обозначают словом дикарь. Выше мы уже 
сказали, что под словом "дикари" европейская наука собственно понимает народы, 
по своей культуре и психологии наиболее отличающиеся от современных 
романогерманцев. В этом-то обстоятельстве и следует искать объяснения 
упомянутой психологической загадки. Надо иметь в виду следующие положения: 

1. Психика каждого человека состои