всей культуры, которая существовала в России 
непосредственно до революции и продолжает существовать в странах 
романо-германского запада, и в требовании коренной перестройки всей этой 
культуры. Евразийство сходится с большевизмом и в призыве к освобождению 
народов Азии и Африки, порабощенных колониальными державами.

Но все это сходство только внешнее, формальное. Внутренние движущие мотивы 
большевизма и евразийства диаметрально противоположны. Ту культуру, которая 
подлежит отмене, большевики именуют "буржуазной", а евразийцы - 
"романо-германской"; и ту культуру, которая должна встать на ее место, 
большевики мыслят, как "пролетарскую", а евразийцы - как "национальную" (в 
отношении России - евразийскую). Большевики исходят из марксистского 
представления о том, что культура создается определенным классом, евразийцы же 
рассматривают культуру как плод деятельности определенных этнических единиц, 
нации или группы наций. Поэтому для евразийцев понятия "буржуазной" и 
"пролетарской" культуры в том смысле, как их употребляют большевики, являются 
совершенно мнимыми. Во всякой социально дифференцированной нации культура 
верхов несколько отличается от культуры низов. В нормальном, здоровом 
национальном организме различие это сводится к различию степеней одной и той же 
культуры. Если при этом верхи называть "буржуазией", а низы - "пролетариатом", 
то замена буржуазной культуры пролетарской сведется к снижению Уровня культуры, 
опрощению, одичанию, которое вряд ли можно выставлять как идеал. В нациях 
нездоровых, зараженных недугом европеизации, культура верхов отличается от 
культуры низов не столько количественно (степенями) сколько качественно: т.е. 
низы продолжают жить обломками культуры, некогда служившей нижней степенью, 
фундаментом туземной национальной культуры, а верхи живут верхними степенями 
другой, иноземной, романо-германской культуры; в промежуток между низами и 
верхами помещается слой людей без всякой культуры, отставших от низов и не 
приставших к вер - хам, именно в силу качественной разнородности обеих культур, 
сопряженных в данной нации. Вот применительно к таким нациям (к числу которых 
принадлежала и послепетровская дореволюционная Россия) можно говорить о 
желательности замены культуры верхов культурой низов, но и то лишь 
метафорически. На деле при этом должен мыслиться не переход верхов к культуре 
низов, неизбежно элементарной, а к созданию верхами новой культуры с таким 
расчетом, чтобы между ней и культурой низов различие было не качественное, а в 
степенях. Только при этом условии упразднится бескультурность средних слоев 
нации, и национальный организм станет культурно цельным, здоровым и способным к 
дальнейшему развитию в целом как в своих верхах, так и в низах. Это именно то, 
что проповедует евразийство. Но ясно, что при этом речь идет об изменении не 
классовой, а этнической природы культуры.

Находясь всецело во власти марксистских схем и подходя к проблеме культуры 
исключительно с точки зрения этих схем, большевики, естественно, оказываются 
совершенно неспособными выполнить то, что они затеяли, т.е. создать на месте 
старой культуры какую-то новую. Их "пролетарская культура" выражается либо в 
одичании, либо в какой-то пародии на старую, якобы буржуазную культуру. И в том,
 и в другом случае дело сводится к простому разрушению без всякого созидания. 
Новой культуры никак не получается - это и есть лучшее доказательство ложности 
самих теоретических предпосылок большевизма и невыполнимости самого задания 
"пролетаризации культуры". Понятие "пролетарской культуры" неизбежно 
бессодержательно, ибо самое понятие пролетариата как чисто экономическое лишено 
всяких других признаков конкретной культуры, кроме признаков экономических. 
Совершенно иначе обстоит дело с понятием национальной культуры, ибо всякая 
нация, являясь фактической или потенциальной носительницей и созидательницей 
определенной, конкретной культуры, заключает в самом своем понятии конкретные 
признаки элементов и направлений культурного строительства. Поэтому новая 
культура может быть создана только как культура особой нации, до сих пор не 
имевшей самостоятельной культуры или находившейся под подавляющим влиянием 
иностранной культуры. И противопоставится может эта новая культура только 
культуре иной нации или иных наций. Из всего этого вытекает, что, если общими 
задачами большевизма и евразийства является отвержение старой и создание новой 
культуры , то большевизм может выполнить только первую из этих двух задач, а 
второй выполнить не может. Но выполнение одной задачи разрушения без 
одновременного созидания, разумеется, не может привести к благим результатам. 
Прежде всего, разрушитель, имеющий неясное или превратное представление о том, 
что на месте разрушенного должно быть воздвигнуто, непременно разрушит или 
постарается разрушить то, что надлежало бы сохранить. А кроме того, когда темп 
разрушения значительно быстрее созидания, или когда за разрушением никакого 
подлинного созидания не следует, нация оказывается на долгое время в состоянии 
бескультурности, которое не может не отражаться на ней губительно. Таким 
образом, даже несмотря на то, что разрушительная работа большевиков часто 
направлена именно на те стороны привитой к России европейской культуры, которые 
и евразийцы считают подлежащими искоренению, евразийство все же не может 
приветствовать этой разрушительной работы. Что же касается до большевистских 
попыток творчества, то эти попытки вызывают в евразийстве самое отрицательное 
отношение, так как они либо проникнуты марксистским утопизмом, либо направлены 
к пересадке на русскую почву еще новых элементов романо - германской 
цивилизации, при том, большей частью, элементов наименее для евразийства 
приемлемых и носящих явные признаки вырождения и упадка романс-германской 
цивилизации.

Из всег