ворчестве, ненависть народа к "барам", песни и предания, 
идеализирующие разбойников, сказки с насмешками над "попами" особенно ценились 
народниками, хотя ясно, что эти чисто отрицательные антикультурные и 
антисоциальные проявления не заключают в себе никаких культурно-творческих 
потенций. Мало того, и в этих отрицательных элементах народной психологии 
народники умели ценить только самую их отрицательную сторону: ненависть к 
"барам" ценилась, поскольку она была "социальной", между тем как именно в этой 
своей форме она, разрушая национальное единство, безусловно вредна, а 
положительной она может быть до известной степени, только поскольку "барин" 
рассматривается как человек иной, ненациональной, культуры.

Но основательнее всего расходится евразийство с народничеством в отношении к 
религии. Народники, как социалисты, являются в большинстве своем атеистами или, 
в крайнем случае, отвлеченными деистами. Из религиозной жизни народа они умели 
"понимать" и ценить только рационалистическое сектантство. Евразийство стоит на 
почве Православия, исповедуя его как единственно подлинную форму Христианства, 
и признает, что именно в качестве единственной веры Православие и могло сыграть 
в русской истории роль творческого стимула. Стоя на почве Православия, нельзя 
не видеть, что протестантство и рационалистическое сектантство являются 
чувственными и упадочными формами религии. Существование и некоторый успех в 
народе штундизма [+2], баптизма и других рационалистических сект есть 
прискорбное последствие двух веков европеизации, во время которой верхи и низы 
нации были отделены друг от друга пропастью. Интеллигенция и полуинтеллигенция, 
закрывая глаза на духовные богатства Православия, смотрела на него как на 
мужицкую веру и заражалась упадочными формами западного христианства, а 
правительство, заморозив и оказенив Русскую Церковь и лишив ее всякой 
инициативы и свободы действия, не принимало никаких мер ни для поднятия уровня 
духовенства, ни к распространению подлинно православного просвещения. Если 
народ в эти тяжелые века русской истории часто уходил от Церкви, не находя в 
ней того подлинно православного духа, которого он бессознательно жаждал, и 
поддавался соблазнам дешевого рационализма, проникавшего к нему через сбитую с 
пути истинного интеллигенцию и полуинтеллигенцию, то в печальном явлении можно 
видеть только симптом болезни. Правительство, боровшееся с этим симптомом (и 
при том полицейскими мерами), было, разумеется, не право, ибо лечить надо было 
самую болезнь. Но народники, которые в этих симптомах усматривали нечто 
здоровое, были еще более не правы. Ни с какой точки зрения рационалистическое 
сектантство нельзя считать явлением положительным: с точки зрения религиозной 
это есть дегенерация; с точки зрения культурно-национальной это есть микроб, 
разлагающий национальное единство и тормозящий дружную работу всей нации на 
ниве духовной культуры.

Для христианина Христианство не есть элемент какой-нибудь определенной 
национальной культуры, но есть фермент, могущий войти в разные культуры и 
стимулировать их развитие в определенном направлении, не упраздняя их 
самобытности и своеобразия. Вынуть из русского национального сознания 
Христианство или заменить в нем подлинное Христианство (Православие) 
упадочно-рационалистической подделкой, значит обесплодить русскую культуру и 
направить ее по пути разложения. Потому-то расхождение евразийства с 
народничеством как раз в религиозном вопросе исключают возможность какого бы то 
ни было сближения обоих направлений.

Следует подчеркнуть, что сущность расхождения лежит именно в области 
религиозной и в вытекающей отсюда положительной или отрицательной оценке тех 
элементов народной психики, на которых имеет быть построена национальная 
культура. Расхождение политическое менее существенно. Революционное 
народничество настаивает на своем республикантстве. Если представить себе такую 
православную русскую республику, в которой каждый избираемый на срок президент 
("посадник") смотрел бы на себя, как на ответственного представителя народа 
перед Богом и как на защитника Православия, и если бы выборы президента и 
депутатов в этой республике не ставились в зависимость от игры на народных 
страстях и ненавистях, то евразийство ничего не имело бы против такой 
республики и, во всяком случае, предпочло бы ее "европейски просвещенной" 
монархии, насаждающей сверху европеизацию и держащей в кабале Церковь. Но 
независимо от вопроса о том, возможна ли вообще такая республика, можно 
усомниться в том, чтобы она удовлетворила революционное народничество.

V
Наконец, следует осветить еще один вопрос, вопрос о взаимоотношении между 
евразийством и большевизмом. Любители якобы "метких" словечек иногда пытаются 
охарактеризовать евразийство как "православный большевизм" или "плод незаконной 
связи славянофильства и большевизма". Хотя для всякого должна быть ясна 
парадоксальность этих contradictio in adjecto [+3] ("православный большевизм" 
есть "белая чернота"), тем не менее, вопрос о пунктах соприкосновения и 
расхождения между евразийством и большевизмом заслуживает более внимательного 
рассмотрения.

Евразийство сходится с большевизмом в отвержении не только тех или иных 
политических форм, но всей той культуры, которая существовала в России 
непосредственно до революции и продолжает существовать в странах 
романо-германского запада, и в требовании коренной перестройки всей этой 
культуры.

Евразийство сходится с большевизмом в отвержении не только тех или иных 
политических форм, но и