в, и намерен коечто возразить тем,  
кто
утверждает, будто Рим был республикой настолько подверженной смутам  и  до  
того
беспорядочной, что, не исправь судьба и военная  доблесть  его  недостатков,  
он
оказался бы ничтожнее всякого другого государства> Я не могу отрицать того,  
что
счастливая судьба и армия были  причинами  римского  владычества;  но  в  
данном
случае мне представляется неизбежным само возникновение  названных  причин,  
ибо
хорошая армия имеется там, где существует хороший политический строй, и  
хорошей
армии редко не сопутствует счастье.
     Но перейдем к другим примечательным особенностям этого города. Я утверждаю,

что осуждающие столкновения между Знатью и Плебсом порицают, по-моему, то самое,

что было главной причиной сохранения в Риме свободы;  что  они  обращают  
больше
внимания  на  ропот  и  крики,  порождавшиеся  такими  столкновениями,  чем   
на
вытекавшие из них благие последствия; и что, наконец, они не учитывают того, 
что
в каждой республике имеются два различных умонастроения - народное и дворянское,

и что все законы, принимавшиеся во имя свободы, порождались разногласиями  
между
народом и  грандами.  В  этом  легко  убедиться  на  примере  истории  Рима.  
От
Тарквиниев до Гракхов - а их разделяет более трехсот лет - смуты  в  Риме  
очень
редко приводили к изгнаниям и еще реже - к кровопролитию.  Никак нельзя 
называть
подобные смуты губительными.  Никак нельзя утверждать, что в республике, 
которая
при всех возникавших в ней раздорах за такой долгий срок отправила в изгнание 
не
более восьми -- десяти  граждан,  почти  никого  не  казнила  и  очень  
немногих
приговорила к денежному штрафу, отсутствовало внутреннее единство.  И  уж  
вовсе
безосновательно объявлять неупорядоченной республику,  давшую  столько  
примеров
доблести, ибо добрые примеры порождаются хорошим воспитанием, хорошее 
воспитание
- хорошими законами, а хорошие законы - теми  самыми  смутами,  которые  
многими
необдуманно осуждаются.  В самом деле, всякий,  кто  тщательно  исследует  
исход
римских смут, обнаружит,  что  из  них  проистекали  не  изгнания  или  насилия,

наносящие урон общему благу, а законы и постановления, укрепляющие  
общественную
свободу.
     Возможно, кто-нибудь мне возразит: "Что за странные, чуть  ли  не  
зверские
нравы: народ скопом орет на Сенат, Сенат - на народ, граждане  суматошно  
бегают
по улицам, запирают лавки, все плебеи разом покидают Рим - обо всем этом 
страшно
даже  читать".  На  это  я  отвечу:  всякий  город  должен  обладать   обычаями,

предоставляющими народу возможность давать выход его честолюбивым стремлениям, 
а
особливо такой город, где во всех важных делах приходится считаться  с  народом.

Для Рима было обычным, что когда народ хотел добиться  нужного  ему  закона,  
он
либо прибегал к какому-нибудь из вышеназванных действий, либо  отказывался  
идти
на  войну,  и  тогда,  чтобы  успокоить  его,  приходилось  в   какой-то    
мере
удовлетворять  его  желание.  Но  стремления  свободного  народа  редко   
бывают
губительными  для  свободы,  ибо  они  порождаются  либо  притеснениями,    
либо
опасениями народа, что его хотят притеснять.  Если опасения  эти  н