живает  их  
от
заблуждений.  В подтверждение этого, помимо  приведенных  мною  примеров,  
можно
сослаться на пример римских императоров и на других тиранов и государей;  у  
них
мы увидим такое непостоянство и такую переменчивость, каких не найти ни у 
одного
народа.
     Итак, я прихожу к выводу, противоречащему общему мнению, полагающему, 
будто
народ, когда он находится у власти, непостоянен, переменчив  и  неблагодарен.  
Я
утверждаю, что народ грешит названными пороками ничуть не больше,  нежели  
любой
государь.  Тот, кто предъявит обвинение в указанных  пороках  в  равной  мере  
и
народу, и государям, окажется прав; избавляющий же  от  них  государей  
допустит
ошибку.  Ибо властвующий и благоустроенный народ будет столь же, а  то  и  
более
постоянен, благоразумен и щедр, что  и  государь,  притом  государь,  
почитаемый
мудрым.  С  другой  стороны,  государь,  сбросивший  узду    закона,    
окажется
неблагодарнее,  переменчивее  и  безрассуднее  всякого  народа.  Различие  в  
их
действиях порождается не различием их природы - ибо природа у всех одинакова,  
а
если у кого здесь имеется преимущество, то как раз у народа, -  но  большим  
или
меньшим уважением законов, в рамках которых они живут.  Всякий, кто посмотрит 
на
римский народ, увидит, что в продолжение четырехсот лет народ  этот  был  
врагом
царского звания, страстным  почитателем  славы  своей  родины  и  поборником  
ее
общественного блага, - он увидит множество примеров и тому, и  другому.  А  
если
кто сошлется на неблагодарность, проявленную  римским  народом  по  отношению  
к
Сципиону,  то  в  ответ  я  приведу  тот  же  самый  довод,  который    
подробно
рассматривался мною прежде, когда показывалось, что  народ  менее  неблагодарен,

нежели государь.
     Что же  до  рассудительности  и  постоянства,  то  уверяю  вас,  что  
народ
постояннее и много рассудительнее всякого государя.  Не без причин голос  
народа
сравнивается  с  гласом  Божьим:  в  своих  предсказаниях  общественное   
мнение
достигает таких поразительных результатов, что кажется, будто благодаря 
какой-то
тайной способности народ ясно предвидит, что окажется для него добром, а, что  
-
злом.  Лишь  в  самых  редких  случаях,  выслушав  речи  двух  ораторов,   
равно
убедительные, но тянущие в разные стороны, народ не выносит наилучшего  
суждения
и не способен понять того, о  чем  ему  говорят.  А  если  он,  как  отмечалось,

допускает ошибки, принимая решения излишне смелые, хотя и кажущиеся  ему  
самому
полезными, то ведь  еще  большие  ошибки  допускает  государь,  движимый  
своими
страстями, каковые по  силе  много  превосходят  страсти  народа.  При  
избрании
магистратов, например, народ делает несравнимо лучший  выбор,  нежели  
государь;
народ ни за что не уговоришь, что было бы хорошо удостоить общественным  
почетом
человека недостойного и распутного поведения, а государя уговорить в  том  
можно
без всякого труда.
     Коли уж что-то внушило ужас народу,  то  мнение  его  по  этому  поводу  
не
изменяется веками.  Совсем  не  то  мы  видим  у  государей.  Для  
подтверждения
правильности обоих вышеизложенных положений мне было бы достаточно сослаться  
на
римский народ.  На протяжении сотен лет, много раз избирая Консулов и  Трибунов,

он и четырежды не раскаялся в своем выборе.
     Народ Рима, как я уже говорил, настолько ненавидел титул царя, что