уже пережил я основания своих мнений.
     Мне  пришлось  бы  быть  бочкой  памяти,  если  бы хотел я
хранить все основания своих мнений.
     Уже и это слишком много для меня --  самому  хранить  свои
мнения; и много птиц улетает уже.
     И среди них нахожу я и залетного зверька в моей голубятне,
он мне чужой и дрожит, когда я кладу на него свою руку.
     Но  что  же  сказал  тебе  однажды  Заратустра?  Что поэты
слишком много лгут? -- Но и Заратустра -- поэт.
     Веришь ли ты, что сказал он здесь правду? Почему веришь ты
этому?"
     Ученик отвечал:  "Я  верю  в  Заратустру".  Но  Заратустра
покачал головой и улыбнулся.
     Вера  не  делает меня блаженными -- сказал он, -- особенно
вера в меня.
     Но положим, что кто-нибудь совершенно серьезно сказал  бы,
что  поэты слишком много лгут; он был бы прав -- мы лжем
слишком много.
     Мы знаем слишком мало и дурно учимся, поэтому и должны  мы
лгать.
     И  кто  же  из  нас,  поэтов, не разбавлял бы своего вина?
Многие ядовитые смеси приготовлялись в наших погребах;  многое,
чего нельзя описать, осуществлялось там.
     И  так  как  мы  мало знаем, то нам от души нравятся нищие
духом, особенно если это молодые бабенки.
     И даже падки мы к тому, о чем старые бабенки  рассказывают
себе  по  вечерам. Это называем мы сами вечной женственностью в
нас.
     И как будто существует особый,  тайный  доступ  к  знанию,
скрытый  для тех, кто чему-нибудь учится: так верим мы в
народ и "мудрость" его.
     Все поэты верят, что если кто-нибудь, лежа в траве  или  в
уединенной  роще,  навострит  уши,  то  узнает кое-что о вещах,
находящихся между небом и землею.
     И когда находят на поэтов  приливы  нежности,  они  всегда
думают, что сама природа влюблена в них --

     И  что  она подкрадывается к их ушам, чтобы нашептывать им
таинственные, влюбленные, льстивые речи,  --  этим  гордятся  и
чванятся они перед всеми смертными!
     Ах,  есть  так много вещей между небом и землей, мечтать о
которых позволяли себе только поэты!
     И особенно выше неба: ибо все боги суть сравнения и
хитросплетения поэтов!
     Поистине, нас влечет всегда вверх -- в царство облаков: на
них сажаем мы своих пестрых баловней и называем их тогда богами
и сверхчеловеками --
     Ибо достаточно легки они для этих седалищ! -- все эти боги
и сверхчеловеки.
     Ах, как устал я от  всего  недостижимого,  что  непременно
хочет быть событием! Ах, как устал я от поэтов!
     Пока  Заратустра так говорил, сердился на него ученик его,
но молчал. Молчал и Заратустра; но взор его обращен был внутрь,
как будто глядел он в глубокую  даль.  Наконец  он  вздохнул  и
перевел дух.
     Я  --  от  сегодня  и от прежде, -- сказал он затем, -- но
есть  во  мне  нечто,  что  от  завтра,  от  послезавтра  и  от
когда-нибудь.
     Я  устал от поэтов, древних и новых: поверхностны для меня
они все и мелководны.
     Они  недостаточно  вдумались  в  глубину;  потому   и   не
опускалось чувство их до самого дна.
     Немного  похоти и немного скуки -- таковы еще лучшие мысли
их.
     Дуновением и бегом призраков кажутся мне все звуки их арф;
что знали они до сих пор о зное душевном, рождающем звуки!
     Они для меня недостаточно  опрятны:  все  они  мутят  свою
воду, чтобы глубокой казалась она.
     И они любят выдавать себя за примирителей; но посредниками
и смесителями   остаются   они   для  меня  и  половинчатыми  и
неопрятными.
     Ах, я закидывал  свою  сеть  в  их  моря,  желая  наловить
хороших  рыб,  но  постоянно  вытаскивал я голову какого-нибудь
старого бога.
     Так алчущему давало море  камень.  И  сами  они  могли  бы
вполне произойти из моря.
     Несомненно,  попадаются перлы у них; тем более похожи сами
они на твердые раковины. И часто вместо души находил  я  у  них
соленую тину.
     У моря научились они тщеславию его: не есть ли море павлин