| |
друг перед другом в нашей неверности.
Чтобы меня убить, душили вас, вы, певчие птицы моих
надежд! Да, в нас, вы, возлюбленные мои, пускала всегда злоба
свои стрелы -- чтобы попасть в мое сердце!
И она попала! Ибо вы были всегда самыми близкими моему
сердцу, вы были все, чем я владел и что владело мною, -- и
потому вы должны были умереть молодыми и слишком рано!
В самое уязвимое, чем я владел, пустили они стрелу: то
были вы, чья кожа походит на нежный пух, и еще больше на
улыбку, умирающую от одного взгляда на нее!
Но так скажу я своим врагам: что значит всякое
человекоубийство в сравнении с тем, что вы мне сделали!
Больше зла сделали вы мне, чем всякое человекоубийство:
невозвратное взяли вы у меня -- так говорю я вам, мои враги.
Разве вы не убивали ликов и самых дорогих чудес моей
юности! Товарищей моих игр отнимали вы у меня, блаженных духов!
Памяти их возлагаю я этот венок и это проклятие.
Это проклятие вам, мои враги! Не вы ли укоротили мою
вечность, подобно звуку, разбивающемуся в холодную ночь! Одним
лишь взглядом божественного ока промелькнула она для меня, --
одним бликом!
Так говорила в добрый час когда-то моя чистота:
"божественными должны быть для меня все существа".
Тогда напали вы на меня с грязными призраками; ах, куда же
девался теперь тот добрый час!
"Все дни должны быть для меня священны" -- так говорила
когда-то мудрость моей юности; поистине, веселой мудрости речь!
Но тогда украли вы, враги, у меня мои ночи и продали их за
бессонную муку; ах, куда же девалась теперь та веселая
мудрость?
Когда-то искал я по птицам счастливых примет; тогда
пустили вы мне на дорогу противное чудовище -- сову. Ах, куда
же девалось тогда мое нежное стремление?
Когда-то дал я обет отрешиться от всякого отвращения --
тогда превратили вы моих близких и ближних в гнойные язвы. Ах,
куда же девался тогда мой самый благородный обет?
Как слепец, шел я когда-то блаженными путями -- тогда
набросали вы грязи на дорогу слепца; и теперь чувствует он
отвращение к старой тропинке слепца.
И когда я совершал самое трудное для меня и праздновал
победу своих преодолений, тогда вы заставили тех, что любили
меня, кричать, что причиняю я им жестокое горе.
Поистине, вы всегда поступали так: вы отравляли мне мой
лучший мед и старания моих лучших пчел.
К щедрости моей посылали вы всегда самых наглых нищих;
вокруг моего сострадания заставляли вы всегда тесниться
неисправимых бесстыдников. Так ранили вы мои добродетели в их
вере.
И если приносил я в жертву, что было у меня самого
священного, тотчас присоединяло сюда и ваше "благочестие" свои
жирные дары, так что в чаду вашего жира глохло, что было у меня
самого священного.
И однажды хотел я плясать, как никогда еще не плясал: выше
всех небес хотел я плясать. Тогда уговорили вы моего самого
любимого певца.
И теперь он запел заунывную, мрачную песню; ах, он трубил
мне в уши, как печальный рог!
Убийственный певец, орудие злобы, ты виновен менее всех!
Уже стоял я готовым к лучшему танцу -- тогда убил ты своими
звуками мой восторг!
Только в пляске умею я говорить символами о самых высоких
вещах -- и теперь остался мой самый высокий символ неизреченным
в моих телодвижениях!
Неизреченной и неразрешенной осталась во мне высшая
надежда! И умерли все лики и утешения моей юности!
Как только перенес я это? Как избыл и превозмог я эти
раны? Как воскресла моя душа из этих могил?
Да, есть во мне нечто неранимое, незахоронимое, взрывающее
скалы: моей волею называется оно. Молчаливо и не
изменяясь проходит оно через годы.
Своей поступью хочет идти моими стопами моя закадычная
воля; ее чувство безжалостно и неуязвимо.
Неуязвима во мне только моя пята. Ты жива еще и верна
себе, самая терпеливая! Все еще прорываешься ты сквозь все
могилы!
В тебе живет еще все неразрешенное моей юности; и как
жизнь и юность, сидишь ты здесь, надеясь, на желтых обломках
могил.
Да, ты еще для меня разрушительница всех могил; здравствуй
же, моя воля! И только там, где есть могилы, есть и
|
|
