меня  и  людьми  запряженными,  даже  если  сбруя  их  сверкает
золотом.
     И часто бывали они хорошими слугами,  достойными  награды.
Ибо  так  говорит добродетель: "Если должен ты быть слугою, ищи
того, кому твоя служба всего полезнее!"
     "Дух и добродетель твоего господина должны расти благодаря
тому, что ты его слуга, -- так будешь  ты  расти  и  сам
вместе с его духом и его добродетелью!"
     И  поистине,  вы, прославленные мудрецы, вы, слуги народа!
Вы сами росли вместе с духом и добродетелью народа --  а  народ
через вас! К вашей чести говорю я это!
     Но   народом   остаетесь   вы   для   меня  даже  в  своих
добродетелях, близоруким народом,  --  который  не  знает,  что
такое дух!
     Дух  есть  жизнь,  которая  сама  врезается в жизнь: своим
собственным  страданием  увеличивает  она  собственное  знание,
знали ли вы уже это?
     И  счастье  духа в том, чтобы помазанным быть и освященным
быть слезами на заклание, -- знали ли вы уже это?
     И слепота слепого, и его искание ощупью свидетельствуют  о
силе солнца, на которое глядел он, -- знали ли вы уже это?
     С  помощью  гор  должен  учиться строить познающий!
Мало того, что дух двигает горами, -- знали ли вы уже это?
     Вы знаете только искры духа -- но вы не видите наковальни,
каковой является он, и жестокости его молота!
     Поистине,  вы  не  знаете  гордости  духа!  Но  еще  менее
перенесли  бы вы скромность духа, если бы когда-нибудь захотела
она говорить!
     И никогда еще не могли вы ввергнуть свой дух в заснеженную
яму: вы недостаточно горячи для этого! Оттого и  не  знаете  вы
восторгов его холода.
     Но  во  всем  обходитесь  вы, по-моему, слишком запросто с
духом; и из мудрости делали вы часто богадельню и больницу  для
плохих поэтов.
     Вы  не  орлы -- оттого и не испытывали вы счастья в испуге
духа. И кто не птица, не должен парить над пропастью.
     Вы кажетесь  мне  теплыми;  но  холодом  веет  от  всякого
глубокого  познания. Холодны, как лед, самые глубокие источники
духа: услада для горячих рук и для тех, кто не покладает рук.
     Вот стоите вы, чтимые, строгие,  с  прямыми  спинами,  вы,
прославленные  мудрецы!  --  вами  не  движет  могучий  ветер и
сильная воля.
     Видели ли вы  когда-нибудь  парус  на  море,  округленный,
надутый ветром и дрожащий от бури?
     Подобно  парусу,  дрожащему от бури духа, проходит по морю
моя мудрость -- моя дикая мудрость!
     Но вы, слуги народа, вы,  прославленные  мудрецы,  --  как
могли бы вы идти со мною! --
     Так говорил Заратустра.

     Ночная песнь

     Ночь:  теперь  говорят громче все бьющие ключи. И моя душа
тоже бьющий ключ.
     Ночь: теперь только пробуждаются все песни  влюбленных.  И
моя душа тоже песнь влюбленного.
     Что-то  неутоленное,  неутолимое  есть  во  мне; оно хочет
говорить. Жажда любви есть во  мне;  она  сама  говорит  языком
любви.
     Я  --  свет;  ах,  если  бы  быть  мне  ночью!  Но в том и
одиночество мое, что опоясан я светом.
     Ах, если бы быть мне темным и ночным! Как  упивался  бы  я
сосцами света!
     И  даже  вас  благословлял бы я, вы, звездочки, мерцающие,
как светящиеся червяки на небе! -- и был бы счастлив  от  ваших
даров света.
     Но  я  живу  в  своем  собственном свете, я вновь поглощаю
пламя, что исходит из меня.
     Я не знаю счастья берущего; и часто мечтал я  о  том,  что
красть должно быть еще блаженнее, чем брать.
     В  том  моя  бедность, что моя рука никогда не отдыхает от
дарения; в том моя зависть, что я вижу глаза, полные  ожидания,
и просветленные ночи тоски.
     О горе всех, кто дарит! О затмение моего солнца! О алкание
желаний! О ярый голод среди пресыщения!
     Они  берут  у  меня;  но  затрагиваю  ли  я их душу? Целая
пропасть лежит между  дарить  и  брать;  но  и  через  малейшую
пропасть очень трудно перекинуть мост.
     Голод вырастает из моей красоты; причинить страдание хотел
бы я тем,  кому  я свечу, ограбить хотел бы я одаренных мною --