отребья:  они  не  хотели  делить  с  отребьем ни источника, ни
пламени, ни плода.
     И многие, кто уходили в пустыню и вместе с хищными зверями
терпели жажду, не хотели  только  сидеть  у  водоема  вместе  с
грязными погонщиками верблюдов.
     И  многие приходившие опустошением и градом на все хлебные
поля хотели только просунуть свою ногу в пасть отребья и  таким
образом заткнуть ему глотку.
     И  знать,  что  для  самой  жизни  нужны вражда и смерть и
кресты мучеников, -- это не есть еще тот кусок, которым давился
я больше всего:
     Но некогда я спрашивал и  почти  давился  своим  вопросом:
как? неужели для жизни нужно отребье?
     Нужны отравленные источники, зловонные огни, грязные сны и
черви в хлебе жизни?
     Не  моя  ненависть,  а  мое  отвращение пожирало жадно мою
жизнь! Ах, я часто утомлялся умом, когда я даже отребье находил
остроумным!
     И от господствующих отвернулся я, когда  увидел,  что  они
теперь  называют  господством:  барышничать и торговаться из-за
власти -- с отребьем!
     Среди народов жил я, иноязычный,  заткнув  уши,  чтобы  их
язык  барышничества  и  их торговля из-за власти оставались мне
чуждыми.
     И, зажав  нос,  шел  я,  негодующий,  через  все  вчера  и
сегодня:  поистине,  дурно  пахнут пишущим отребьем все вчера и
сегодня!
     Как калека, ставший глухим, слепым  и  немым,  так  жил  я
долго,   чтобы   не   жить  вместе  с  властвующим,  пишущим  и
веселящимся отребьем.
     С трудом, осторожно поднимался мои дух по лестнице;  крохи
радости  были  усладой  ему; опираясь на посох, текла жизнь для
слепца.
     Что же случилось со мной? Как избавился я  от  отвращения?
Кто омолодил мой взор? Как вознесся я на высоту, где отребье не
сидит уже у источника?
     Разве  не  само  мое отвращение создало мне крылья и силы,
угадавшие источник? Поистине, я должен был  взлететь  на  самую
высь, чтобы вновь обрести родник радости!
     О, я нашел его, братья мои! Здесь, на самой выси, бьет для
меня родник  радости! И существует же жизнь, от которой не пьет
отребье вместе со мной!
     Слишком стремительно течешь ты для меня, источник радости!
И часто опустошаешь ты кубок, желая наполнить его!
     И мне надо еще  научиться  более  скромно  приближаться  к
тебе:  еще  слишком  стремительно  бьется  мое сердце навстречу
тебе:
     Мое  сердце,  где  горит  мое  лето,  короткое,   знойное,
грустное  и  чрезмерно блаженное, -- как жаждет мое лето-сердце
твоей прохлады!
     Миновала медлительная печаль моей  весны!  Миновала  злоба
моих  снежных  хлопьев  в  июне!  Летом  сделался  я всецело, и
полуднем лета!
     Летом в самой выси, с холодными  источниками  и  блаженной
тишиной  --  о,  придите,  друзья  мои,  чтобы тишина стала еще
блаженней!
     Ибо это -- наша высь и наша родина: слишком  высоко
и круто живем мы здесь для всех нечистых и для жажды их.
     Бросьте  же,  друзья,  свой  чистый  взор  в  родник  моей
радости!  Разве  помутится  он?  Он  улыбнется  в   ответ   вам
своей чистотою.
     На  дереве  будущего  вьем  мы  свое гнездо; орлы должны в
своих клювах приносить пищу нам, одиноким!
     Поистине, не ту пищу, которую могли бы вкушать и нечистые!
Им казалось бы, что они пожирают огонь, и они обожгли  бы  себе
глотки!
     Поистине, мы не готовим здесь жилища для нечистых! Ледяной
пещерой было бы наше счастье для тела и духа их.
     И,  подобно могучим ветрам, хотим мы жить над ними, соседи
орлам, соседи снегу, соседи солнцу -- так живут могучие ветры.
     И, подобно ветру, хочу я когда-нибудь еще подуть среди них
и своим духом отнять  дыхание  у  духа  их  --  так  хочет  мое
будущее.
     Поистине, могучий ветер Заратустра для всех низин; и такой
совет  дает  он  своим  врагам  и  всем,  кто  плюет и харкает:
"Остерегайтесь харкать против ветра!"
     Так говорил Заратустра.

     О тарантулах