ты, неизреченный, что ты сделал!
     Ты кажешься  мне  преображенным,  твой  взор  горит,  плащ
возвышенного облекает безобразие твое, -- что делал ты?
     Правду  ли  говорят  они,  что ты опять воскресил его? И к
чему? Разве он не был с полным основанием убит?
     Ты сам кажешься мне воскрешенным  --  что  делал  ты?  что
ниспровергал  ты?  В чем убеждал ты себя? Говори,
ты, неизреченный!"
     "О Заратустра, -- отвечал самый безобразный человек, -- ты
-- плут!
     Жив ли он еще, или воскрес, или окончательно  умер,
-- кто из нас двоих знает это лучше? Я спрашиваю тебя.
     Одно  только  знаю  я -- от тебя самого однажды научился я
этому,  о  Заратустра:  кто  хочет  окончательно   убить,   тот
смеется.
     "Убивают не гневом, а смехом" -- так говорил ты однажды. О
Заратустра,  ты,  скрывающийся,  ты, разрушитель без гнева, ты,
опасный святой, ты -- плут!"

     2

     Но  тут  случилось,  что  Заратустра,   удивленный   этими
плутовскими  ответами,  бросился  ко  входу  в  пещеру  свою и,
обращаясь ко всем своим гостям, крикнул громким голосом:
     "О, все вы хитрые проныры и скоморохи! Что притворяетесь и
скрываетесь вы предо мной!
     Как трепетало сердце каждого из нас от  радости  и  злобы,
что вы наконец опять стали, как дети, благочестивы, --
     --  что  вы  наконец  опять поступали, как поступают дети,
именно молились,  складывали  крестом  руки  и  говорили  "Боже
милостивый!"
     Но теперь предоставьте мне эту детскую комнату, мою
собственную   пещеру,  где  сегодня  было  столько  ребячества.
Остудите на воздухе ваш горячий детский задор  и  биение  ваших
сердец!
     Конечно:  если  не  будете вы как дети, то не войдете вы в
это  Небесное  Царство".  (И  Заратустра  показал  рукою
наверх.)
     "Но  мы  и не хотим вовсе войти в Небесное Царство: мужами
стали мы -- и потому хотим мы царства земного".
     И еще раз начал говорить Заратустра: "О мои новые  друзья,
--  говорил он, -- вы, странные, вы, высшие люди, как нравитесь
вы мне теперь, --
     -- с тех пор как стали вы опять веселыми! Поистине, вы все
расцвели: мне кажется, что таким цветам, как вы, нужны новые
праздники,
     --  какая-нибудь  маленькая  смелая  чепуха,  какое-нибудь
богослужение  и  праздник  осла,  какой-нибудь  старый  веселый
дурень -- Заратустра, вихрь, который  дыханием  своим  надувает
вам души.
     Не  забывайте этой ночи и этого праздника осла, вы, высшие
люди! Это изобрели вы у меня, это принимаю я, как
доброе  знамение,   --   нечто   подобное   изобретают   только
выздоравливающие!
     И  если  будете  вы  вновь праздновать этот праздник осла,
делайте это из любви к себе, делайте также из любви ко мне: и в
мое воспоминанье!"
     Так говорил Заратустра.

     Песнь опьянения

     1

     Но тем временем они вышли один за другим на чистый воздух,
в прохладную задумчивую ночь; Заратустра же вел за руку  самого
безобразного  человека,  чтобы  показать  ему  свой ночной мир,
большую круглую луну и серебряные водопады у  пещеры  своей.  И
вот  наконец  они  стояли безмолвно все вместе; это были старые
люди, но сердца их утешились, исполнились решимости, и дивились
они про себя, что им так хорошо было на земле; а тайна ночи все
глубже проникала в сердца их.  И  снова  думал  Заратустра  про
себя:  "О,  как нравятся мне теперь эти высшие люди!", но он не
сказал этого, ибо чтил счастье их и молчание их. --
     И тогда случилось то, что было самого изумительного в  тот
долгий  изумительный день: самый безобразный человек во второй,
и последний, раз принялся пыхтеть  и  клокотать,  но  когда  он
добрался до слов, то из уст его вдруг отчетливо и чисто вылетел
вопрос  --  хороший,  глубокий,  ясно  поставленный  вопрос, от
которого у всех слышавших его шевельнулось сердце в груди.
     "Вы все, друзья мои,  что  теперь  у  вас  на  сердце?  --