спросил  самый  безобразный  человек.  --  Ради  этого  дня  --
я впервые доволен, что жил всю свою жизнь.
     И засвидетельствовать столь многое --  это  для  меня  еще
недостаточно.   Стоит   жить   на   земле:   один  день,
один праздник, проведенный с  Заратустрой,  научил  меня
любить землю.
     "Так  это  была жизнь? -- скажу я смерти. -- Ну что
ж! Еще раз!"
     Друзья мои, что теперь у вас на сердце? Не скажете  ли  вы
смерти,  подобно  мне:  так это была -- жизнь? Ну что ж,
ради Заратустры -- еще раз!" --
     Так говорил самый безобразный человек; но было уже  близко
к  полуночи.  И как вы думаете, что случилось тогда? Как только
высшие люди услыхали его вопрос, они вдруг сознали  превращение
свое  и  выздоровление  свое  и  кому обязаны они всем этим, --
тогда они бросились к Заратустре, исполненные  признательности,
уважения  и  любви,  целуя  ему  руки,  и, смотря по настроению
каждого, одни смеялись, другие плакали. Старый  же  прорицатель
плясал   от   удовольствия;   и   если,   как   думают   многие
повествователи,  он  был  тогда  пьян  от  сладкого  вина,  то,
несомненно,  он  был  еще  более  пьян  от сладости жизни; и он
отрекся от всякой усталости. Некоторые даже  рассказывают,  что
тогда  плясал и осел: ибо не напрасно самый безобразный человек
напоил его вином. Это было так, может быть,  и  иначе;  и  если
действительно  осел  не  плясал в тот вечер, все-таки случились
тогда еще более великие и  диковинные  вещи,  чем  танец  осла.
Одним словом, как гласит поговорка Заратустры: "ну так что же!"

     2

     Заратустра  же,  пока  это происходило с самым безобразным
человеком, стоял как  опьяненный:  его  взор  потух,  его  язык
заплетался,  его  ноги  дрожали. И кто сумел бы отгадать, какие
мысли бежали тогда по душе Заратустры? Но видно было,  что  дух
его  отступил  от  него,  бежал  впереди  и  находился где-то в
широкой дали, блуждая, как  сказано  в  писании,  "над  высокой
скалой, между двух морей,
     между   прошедшим   и   будущим,  как  тяжелая  туча".  Но
мало-помалу, пока высшие люди поддерживали его, немного  пришел
он  в  себя  и  отстранил  рукою толпу озабоченных почитателей;
однако он не говорил. Но вдруг повернул он быстро  голову,  ибо
казалось,  что  он  услышал  что-то;  тогда приложил он палец к
губам и сказал: "Идем!"
     И тотчас водворилась тишина и  тайна  вокруг  него;  а  из
глубины    медленно   доносился   звук   колокола.   Заратустра
прислушивался к  нему,  также  как  и  высшие  люди;  потом  он
вторично приложил палец к губам и опять сказал: "Идем! Идем!
Полночь  приближается!" -- и голос его изменился. Но он все
еще не трогался с места -- тогда водворилась еще большая тишина
и еще большая тайна, и весь  мир  прислушивался,  даже  осел  и
почетные   звери  Заратустры,  орел  и  змея,  а  также  пещера
Заратустры, большая холодная луна и даже сама ночь.  Заратустра
же в третий раз приложил палец к губам и сказал:
     --  Идем!  Идем! Идем! Начнем теперь странствовать! Час
настал! Начнем странствовать ночью!

     3

     Полночь приближается, о высшие люди, -- и вот скажу я  вам
нечто на ухо, как этот старый колокол говорит мне на ухо, --
     --  с такой же таинственностью, с таким же ужасом, с такой
же сердечностью, с какой говорит ко мне этот полночный колокол,
переживший больше, чем человек:
     -- уже отсчитавший болезненные удары сердца  ваших  отцов,
--  ах!  ах!  как она вздыхает! как она смеется во сне! старая,
глубокая, глубокая полночь!
     Тише! Тише! Слышится многое, что не смеет днем говорить  о
себе;  но  теперь,  когда воздух чист, когда стихает шум сердец
ваших, --
     -- теперь говорится оно, теперь слышится, теперь  крадется
оно  в  ночные бодрствующие души: ах! ах! как она вздыхает! как
она смеется во сне!
     -- разве не слышишь ты, с какой таинственностью,  с  каким
ужасом,  с  какой  сердечностью  говорит  к тебе старая,
глубокая, глубокая полночь?
     О, внемли, друг!

     4

     Горе мне!  Куда  девалось  время?  Не  опустился  ли  я  в