и  зла царство твое. Невинность твоя в том, чтобы не знать, что
такое невинность.
     -- Осел же кричал на это И-А.
     И вот ты не отталкиваешь от  себя  никого,  ни  нищих,  ни
королей.  Детей  допускаешь  ты  к себе, и, если злые мальчишки
соблазняют тебя, ты говоришь просто И-А.
     -- Осел же кричал на это И-А.
     Ты любишь ослиц и свежие смоквы, ты неразборчив  на  пищу.
Чертополох  радует  сердце  твое,  когда  ты  голоден.  В  этом
премудрость Бога.
     -- Осел же кричал на это И-А.

     Праздник осла

     1

     Но  на  этом  месте  молебна  не  мог  Заратустра   больше
сдерживать  себя,  сам  закричал  И-А  еще  громче, чем осел, и
бросился в середину своих обезумевших гостей. "Что  делаете  вы
здесь,  вы,  человеческие  дети?  --  воскликнул  он,  поднимая
молящихся с земли. --  Горе,  если  бы  вас  увидел  кто-нибудь
другой, а не Заратустра:
     всякий  подумал  бы,  что  вы  с  вашей  новой верою стали
худшими из богохульников или самыми неразумными из всех  старых
баб!
     И  ты сам, ты, старый папа, как миришься ты с самим собою,
что в таком образе молишься ослу здесь, как Богу?" --
     "О Заратустра, --  отвечал  папа,  --  прости  мне,  но  в
вопросах Бога я просвещеннее тебя! Так лучше.
     Лучше молиться Богу в этом образе, чем без всякого образа.
Поразмысли  об  этом  изречении, мой высокий друг -- и ты скоро
убедишься, что в этом изречении скрывается мудрость.
     Тот, кто говорил "Бог есть дух", -- тот делал до  сих  пор
на  земле  величайший  шаг  к безверию: такие слова на земле не
легко исправлять!
     Мое старое сердце бьется и трепещет от того, что еще  есть
на  земле  чему  молиться.  Прости  это,  о Заратустра, старому
благочестивому сердцу папы!" --
     -- "И ты, -- сказал Заратустра страннику  и  тени,  --  ты
называешь  и  мнишь  себя  свободным  духом? И совершаешь здесь
подобные идолослужения и обманы?
     Худшим, поистине, занимаешься ты здесь делом, чем у  своих
скверных, смуглых девушек, ты, новый верующий и хитрец!"
     "Довольно скверно, -- отвечал странник и тень, -- ты прав;
но что  же  делать! Старый Бог еще жив, о Заратустра, что бы ты
ни говорил.
     Самый  безобразный  человек  виноват  во  всем:  он  опять
воскресил  его.  И хотя он говорит, что он его некогда убил, --
смерть у богов всегда есть только предрассудок".
     -- "И  ты,  --  сказал  Заратустра,  --  ты,  злой  старый
чародей,  что  наделал  ты!  Кто  же в этот свободный век будет
впредь  тебе  верить,  если   ты   веришь   в   подобных
богов-ослов?
     То,  что  ты  делал,  было  глупостью; как мог ты, хитрый,
делать такую глупость!"
     "О Заратустра, -- отвечал хитрый чародей, -- ты прав,  это
была глупость, -- она достаточно дорого обошлась мне".
     -- "И даже ты, -- сказал Заратустра совестливому духом, --
подумай  же  и  приложи  палец  к  своему носу! Разве здесь нет
ничего противного твоей совести? Не слишком ли  чист  дух  твой
для этих молений и для фимиама этих святош?"
     "Есть нечто, -- отвечал совестливый духом и приложил палец
к носу,  --  есть  нечто  в этом зрелище, что даже приятно моей
совести.
     Быть может, я не имею права верить в Бога; но  несомненно,
что Бог в этом образе кажется мне еще наиболее достойным веры.
     Бог   должен   быть   вечным,   по   свидетельству   самых
благочестивых: у кого так много времени,  тот  не  спешит.  Так
долго  и  так  глупо, как только возможно; с этим можно,
однако, идти очень далеко.
     И у кого слишком много  духа,  тот  может  сам  заразиться
глупостью и безумством. Подумай о себе самом, о Заратустра!
     Ты  сам  -- поистине -- даже ты мог бы от избытка мудрости
сделаться ослом.
     Не идет ли и совершенный мудрец  охотно  по  самым  кривым
путям? Как доказывает очевидность, о Заратустра, -- твоя
очевидность!"
     --  "И  ты сам наконец, -- сказал Заратустра и обратился к
самому безобразному человеку, все  еще  лежавшему  на  земле  и
протягивавшему  руку  к ослу (ибо он поил его вином). -- Скажи,