В падении отвесном
                Полет, как меч, направив,
                В ягнят ударил ты,
                Стремительно бросаясь с хищным жаром
                Терзать ягнят
                Со злобой против всех овечьих душ
                И яростно кипя на все, что смотрит
                Овцеподобно, ягнеоко и курчаво,
                С приветной тупостью ягнят молочных.

                Вот так
                Пантеры свойств, орлиных качеств
                Исполнены поэта ощущенья,
                Они твои под тысячью личин.
                Твои,
                поэт и скоморох!

                Ведь это ты, признавший в человеке
                Так безразлично Бога и овцу,
                И божество терзая в человеке,
                В нем также и овцу терзаешь ты,
                Терзаешь, радуясь.

                Твое блаженство в этом,
                Блаженство злой пантеры и орла,
                Блаженство скомороха и поэта.

                Когда яснеет воздух и луна
                Серпом зеленоватым между тучек,
                Среди полос пурпурных вдруг мелькнувши,
                Прокрадется, завистливо, как враг,
                Дневного света враг, --
                Она все ближе, ближе подступает,
                Подрезывая тайно, постепенно
                Ковры из роз, гирляндами висящих,
                Пока цветы с головкой побледневшей
                Не опрокинутся в ночную тьму.

                Так я упал когда-то с высоты,
                Где в сновиденьях правды я носился
                --
                Весь полный ощущений дня и света,
                Упал я навзничь в тьму вечерней
                тени,
                Испепеленный правдою одною
                И жаждущий единой этой правды. --

                Ты помнишь ли еще, горячая душа,
                Как мы тогда томились этой жаждой,
                Томились тем, что ты в изгнанье
                вечном
                От всякой правды далеко,
                Лишь скоморох, поэт, и только.



     О науке

     Так  пел  чародей;  и  все  собравшиеся попали, как птицы,
незаметно в сети его хитрого, тоскливого сладострастия.  Только
совестливый  духом не был пойман им: он быстро выхватил арфу из
рук чародея и воскликнул: "Воздуху! Впустите  чистого  воздуху!
Впустите  Заратустру! Ты делаешь воздух этой пещеры удушливым и
ядовитым, ты, старый, злой чародей!
     Лживый и утонченный, ты соблазняешь к неведомым страстям и
к неведомым пустыням. И горе, если такие, как  ты,  говорят  об
истине и придают значение ей!
     Горе   всем   свободным   умам,  которые  не  остерегаются
таких чародеев! Они должны проститься со свободой своей:
ты учишь возвращению в тюрьмы и манишь назад, в темницы, --
     -- ты старый,  мрачный  демон,  в  жалобе  твоей  слышится
манящая свирель, ты похож на тех, кто своей похвалой целомудрию
призывает тайно к разврату!"
     Так  говорил  совестливый;  старый  же чародей оглядывался
вокруг, наслаждаясь победой своей, и оттого  проглотил  досаду,
причиненную  ему  совестливым.  "Помолчи! -- сказал он скромным
голосом. -- Хорошие песни должны хорошо отзываться  в  сердцах:
после хороших песен надо долго хранить молчание.
     Так  поступают  все  эти  высшие люди. Но ты, должно быть,
мало понял из песни моей? В тебе очень мало от духа чародея".