"Ты хвалишь меня, -- возразил совестливый, -- отделяя меня
от себя; ну что ж! Но вы, остальные, что вижу я? Вы все  сидите
еще с похотливыми глазами --
     о  свободные души, куда девалась свобода ваша! Вы кажетесь
мне похожими на тех, кто долго смотрел  на  развратных  женщин,
нагих и танцующих: ваши души сами начали танцевать!
     В  вас, о высшие люди, еще много есть из того, что чародей
называет своим злым духом обмана и чар, -- мы, конечно,  должны
быть различны.
     И,  поистине,  мы  достаточно  говорили  и  думали вместе,
прежде чем Заратустра вернулся в пещеру свою, достаточно, чтобы
знать, что мы различны.
     И мы ищем различного даже здесь, наверху, вы  и  я.
Ибо  я  ищу  побольше  устойчивости, потому и пришел я к
Заратустре. Ибо он самая крепкая башня и воля --
     -- теперь, когда все колеблется, когда вся  земля  дрожит.
Но  когда  я  вижу глаза ваши, какие вот сейчас у вас, я скорее
поверил бы, что вы ищете побольше неустойчивости,
     --  побольше   трепета,   побольше   опасности,   побольше
землетрясения.   Вы   хотите,   так   кажется   мне,   простите
предположение мое, о высшие люди, --
     -- вы хотите самой трудной, самой опасной жизни, внушающей
мне наибольший страх, жизни диких зверей, хотите  лесов,
пещер, горных стремнин и непроходимых ущелий.
     И не те, что выводят вас из опасности, нравятся вам
больше  всего, а те, что отвращают вас в сторону от всех дорог,
совратители.  Но  если  такое  желание  истинно  в  вас,
все-таки оно кажется мне невозможным.
     Ибо  страх  --  наследственное, основное чувство человека;
страхом объясняется все, наследственный грех  и  наследственная
добродетель.  Из  страха  выросла и моя добродетель, она
называется: наука.
     Ибо страх перед дикими  животными  --  этот  страх  дольше
всего  воспитывается  в  человеке,  включая  и  страх перед тем
животным, которого человек прячет и страшится в себе самом.  --
Заратустра называет его "внутренней скотиной".
     Этот  долгий,  старый  страх,  ставший  наконец  тонким  и
одухотворенным, -- нынче, сдается мне, называется: наука".
     Так говорил совестливый; но Заратустра, который только что
вернулся в пещеру свою и слышал последние слова и угадал  смысл
их, кинул совестливому горсть роз и смеялся над "истинами" его.
"Как!  --  воскликнул он. -- Что слышал я только что? Поистине,
кажется мне, что или ты глупец, или я сам, -- и  твою  "истину"
мигом поставлю я вверх ногами.
     Ибо  страх  -- исключение для нас. Но мужество, дух
приключений, любовь к неизвестному, к тому, на что никто еще не
отважился, -- мужеством кажется мне  вся  предшествующая
история человека.
     Самым  диким, самым мужественным животным позавидовал он и
отнял у них все добродетели их: только этим путем  стал  он  --
человеком.
     Это    мужество,   ставшее   наконец   духовничьим,
духовным, это мужество  человеческое,  с  орлиными  крыльями  и
змеиною мудростью: это мужество, сдается мне, называется
теперь..."
     "Заратустрой!"   --   крикнули  в  один  голос  все
собравшиеся и громко рассмеялись; но от них  поднялось  как  бы
тяжелое  облако.  Чародей  также  засмеялся  и сказал с лукавым
видом: "Ну что ж! Он ушел, мой злой дух!
     И разве я сам не предостерегал вас от него, когда говорил,
что он обманщик, дух лжи и обмана?
     Особенно  когда  он  показывается  нагим.   Но   разве   я
ответствен за козни его! Разве я создал его и мир?
     Ну   что  ж!  Будем  опять  добрыми  и  веселыми!  И  хотя
Заратустра смотрит уже сердито --  взгляните  же  на  него!  он
сердится на меня, --
     --  но  прежде  чем  наступит ночь, научится он снова меня
любить и хвалить,  он  не  может  долго  жить,  не  делая  этих
глупостей.
     Он -- любит врагов своих; это искусство понимает он
лучше  всех, кого только я видел. Но за это он мстит -- друзьям
своим!"
     Так говорил старый чародей, и высшие  люди  согласились  с
ним;  так что Заратустра стал обходить друзей своих, пожимая им
руки со злобой и любовью, -- как  тот,  кому  у  каждого  нужно
испросить  прощенья  в  чем-то и что-нибудь загладить. Но когда
подошел он к вратам  пещеры  своей,  ему  опять  захотелось  на
чистый воздух и к зверям своим -- и он уже собрался ускользнуть
к ним.