| |
Когда Заратустра покинул самого безобразного человека, ему
стало холодно и он почувствовал себя одиноким; ибо много
холодного и одинокого пронеслось по чувствам его, так что даже
тело его похолодело. Но едва он поднялся дальше, по горам и
долинам, миновав зеленые пастбища и пустое, каменистое русло,
где прежде нетерпеливый ручей пролагал себе ложе, -- ему сразу
стало теплее, и сердце его укрепилось.
"Что со мной? -- спросил он себя. -- Что-то теплое и живое
подкрепляет меня, оно должно быть вблизи от меня.
Уже я не так одинок, неведомые спутники и братья бродят
вокруг меня, их теплое дыхание волнует мне душу".
Осматриваясь кругом и ища утешителей в одиночестве своем,
он увидел коров, столпившихся на возвышении; их близость и
запах согрели сердце его. По-видимому, эти коровы старательно
слушали кого-то, говорившего к ним, и не обращали внимания на
вновь прибывшего.
Когда же Заратустра подошел совсем близко к ним, услыхал
он отчетливо человеческий голос из стада коров; и видно было,
что все они повернули свои головы к говорившему.
Тогда Заратустра стремительно бросился на возвышение и
разогнал коров, ибо он боялся, чтобы здесь не случилось с
кем-нибудь несчастья, которому едва ли помогло бы сострадание
коров. Но в этом он ошибся; ибо перед ним сидел человек на
земле и, казалось, убеждал животных, чтобы они не боялись его,
-- миролюбивый человек и нагорный проповедник, из глаз которого
проповедовала сама доброта. "Чего ищешь ты здесь?" --
воскликнул Заратустра с удивлением.
"Чего я здесь ищу? -- отвечал он. -- Того же самого, чего
ищешь и ты, нарушитель мира! ищу счастья на земле.
Ему хотел я научиться у этих коров. Ибо, знаешь ли,
половину утра говорю я к ним, и они только что собрались
отвечать мне. Зачем помешал ты им?
Если мы не вернемся назад и не будем как коровы, мы не
войдем в Царство Небесное. Ибо одному должны мы научиться у них
-- пережевыванию.
И поистине, если бы человек приобрел целый мир и не
научился одному -- пережевыванию: какая польза была бы ему! Он
не избавился бы от скорби своей,
-- от великой скорби своей; но она называется сегодня
отвращением. А у кого же сегодня сердце, уста и глаза не
полны отвращения? И у тебя! И у тебя! Но взгляни на этих
коров!" --
Так говорил нагорный проповедник и поднял взор свой на
Заратустру: ибо до сей поры глядел он с любовью на коров -- и
вдруг преобразился он. "Кто это, с кем говорю я? -- воскликнул
он в испуге и вскочил с земли. --
Это человек, свободный от отвращения, это сам Заратустра,
победитель великого отвращения, это глаза, это уста, это сердце
самого Заратустры".
И, говоря так, он с глазами, полными слез, поцеловал руку
тому, кому он говорил, и вел себя совсем как тот, кому
неожиданно падает с неба драгоценный дар или сокровище. А
коровы смотрели на все это и удивлялись.
"Не говори обо мне, ты, странный, милый человек! -- сказал
Заратустра, защищаясь от его нежности. -- Говори сперва о себе!
Не тот ли ты добровольный нищий, который некогда отказался от
большого богатства, --
-- который устыдился богатства своего и богатых и бежал к
самым бедным, чтобы отдать им избыток свой и сердце свое? Но
они не приняли его".
"Но они не приняли меня, -- сказал добровольный нищий, --
ты хороню знаешь это. Так что пошел я наконец к зверям и
коровам этим".
"Там научился ты, -- прервал Заратустра говорившего, --
насколько труднее уметь дарить, чем уметь брать, и что хорошо
дарить есть искусство, и притом высшее, самое мудреное
искусство доброты".
"Особенно в наши дни, -- отвечал добровольный нищий, --
особенно теперь, когда все низкое возмутилось, стало
недоверчивым и по-своему чванливым: на манер черни.
Ибо, ты знаешь, настал час великого восстания черни и
рабов, восстания гибельного, долгого и медлительного: оно все
растет и растет!
Теперь возмущает низших всякое благодеяние и подачка; и
те, кто слишком богат, пусть будут настороже!
Кто сегодня, подобно пузатой бутылке, сочится сквозь
слишком узкое горлышко, -- у таких бутылей любят теперь
отбивать горлышко.
|
|
