чувствует себя богаче всех, когда и беднейший рыбак правит еще золотым веслом! 
Это божественное чувство да наречется тогда - человечность!
338
Воля к страданию и сострадательные.
Выгодно ли вам самим быть, прежде всего, сострадательными людьми? И выгодно ли 
страждущим это ваше сострадание? Но оставим на мгновение первый вопрос без 
ответа. - То, чем мы глубже всего и сокровеннее всего мучимся, непонятно и 
недоступно почти всем другим: в этом мы остаемся тайной и для самого близкого 
нам человека, хотя бы он и хлебал с нами из одной миски. Но всюду, где 
подмечают наше страдание, толкуют его весьма плоским образом; к сущности 
сострадательной аффекции принадлежит то, что она лишает чужое страдание 
собственно личного характера - наши "благодетели" в большей мере, чем наши 
враги, суть умалители нашего достоинства и воли. В большинстве благодеяний, 
оказываемых несчастным, чем-то возмутительным выглядит то интеллектуальное 
легкомыслие, с которым сострадающий корчит из себя судьбу; ему не известно 
ровным счетом ничего о внутренних последствиях и переплетах, которые и 
называются моим или твоим несчастьем! Общая экономия моей души и ее 
балансирование путем "несчастья", прорыв новых источников и потребностей, 
затягивание старых ран, расплата со всем прошлым - все то, что может быть 
связано с несчастьем, нисколько не заботит славного сострадальца: он хочет 
помочь, и ему не приходит в голову, что существует личная необходимость 
несчастья, что ужасы, лишения, бедствования, полунощные бдения, приключения, 
риск, промахи столь же необходимы нам с тобой, как и их противоположности, что 
даже, мистически выражаясь, тропа, ведущая к собственному небу, всегда проходит 
через сладострастия собственного ада. Нет, об этом он не знает ничего: "религия 
сострадания" (или "сердце") велит помогать, и думают, что лучше всего 
помогается тогда лишь, когда помогается скорее всего! Если вы, приверженцы этой 
религии, действительно питаете к самим себе те же чувства, которые вы питаете к 
ближним, если вы не хотите вынести и часа собственных страданий и вечно уже 
загодя уклоняетесь от всяческих несчастий, если вы воспринимаете страдание и 
неудовольствие как что-то злое, ненавистное, достойное уничтожения, как 
позорное пятно на существовании, - что ж, в таком случае в сердце вашем, кроме 
религии сострадания, есть еще и другая религия, и эта-то последняя и является, 
возможно, матерью первой: религия удобства. Ах, как мало знаете вы о счастье 
человека, вы, покладистые и добродушные! ибо счастье и несчастье - 
братья-близнецы, которые растут вместе или, как у вас, вместе - остаются 
недорослями! Но теперь вернемся к первому вопросу. - Как же это возможно - 
оставаться на своем пути! Нас вечно зазывает в сторону чей-то крик; редко видит 
глаз наш нечто такое, когда не следовало бы мгновенно оставить собственное дело 
и ринуться на подмогу. Я знаю это: есть сотни пристойных и похвальных способов 
сбить меня с моего пути, воистину в высшей степени "моральных" способов! Ну да, 
взгляды нынешних проповедников морали сострадания доходят даже до того, что 
именно это, и лишь одно это, считается моральным: сбиться таким образом со 
своего пути и поспешить на помощь к ближнему. Я знаю столь же явно и другое: 
стоит лишь мне отдаться созерцанию действительной нужды, как я погиб! И если бы 
страждущий друг сказал мне: "Смотри, я скоро умру: обещай же мне умереть вместе 
со мною" - я обещал бы это, равным образом как и вид того борющегося за свою 
свободу горного народца побудил бы меня протянуть ему мою руку и мою жизнь: 
дабы однажды выбрать из хороших побуждений дурные примеры. Да, даже во всем 
этом пробуждающем сострадание и взывающем к помощи кроется тайный соблазн: как 
раз наш "собственный путь" и есть слишком суровое и ответственное дело, а 
главное, слишком далекое от любви и благодарности других, - мы отнюдь не без 
охоты покидаем его, его и собственнейшую нашу совесть, ютясь под совестью 
других и в славном храме "религии сострадания". Стоит лишь теперь разразиться 
какой-нибудь войне, как тотчас же в сердцах благороднейших представителей 
народа разражается, конечно, затаившаяся радость: они с ликованием бросаются 
навстречу новой смертельной опасности, ибо в самопожертвовании за отечество 
рассчитывают получить наконец это долго искомое позволение - позволение 
ускользнуть от своей цели: война для них есть окольный путь к самоубийству, но 
окольный путь с чистой совестью. И дабы промолчать здесь кое о чем, я не хочу 
промолчать о моей морали, которая говорит мне: "Живи скрытно, чтобы тебе 
удалось жить по себе! Живи в неведении того, что кажется твоему времени 
наиболее важным! Проложи между собою и сегодняшним днем, по крайней мере, шкуру 
трех столетий! И крики сегодняшнего дня, шум войн и революций да будут тебе 
журчанием! Ты захочешь также помогать: но только тем, нужду которых ты 
полностью понимаешь, ибо у них одна с тобою скорбь и одна надежда, - твоим 
друзьям; и лишь таким способом, каким ты помогаешь сам себе, - я хочу придать 
им больше мужества, больше стойкости, больше простоты, больше веселья! Я хочу 
научить их тому, что нынче понимают столь немногие, а те проповедники 
сострадания и того меньше, - сорадости!"
339
Vita femina. 
Увидеть последнюю красоту какого-либо творения - для этого недостаточно всего 
знания и всей доброй воли; нужны редчайшие счастливые случайности, дабы однажды 
отхлынул для нас облачный покров с вершин и они залились бы солнцем. Не только 
должны мы стоять на правильном месте, чтобы видеть это: сама душа наша должна 
совлечь покров со своих высот и взыскать внешнего выражения и подобия, словно 
бы получая от этого устойчивость и самообладание. Поскольку, однако, все это 
столь редко сходится вместе, я склонен думать, что высочайшие выси всего 
благого, будь то творение, деяние, человек, природа, пребывали до сих пор для