исключением; у правила же, как повсюду, запечатаны уста. С этой "строгостью 
науки" дело обстоит так же, как с формами приличия и учтивостью изысканнейшего 
общества: она пугает непосвященных. Кто, однако, свыкся с ней, не может и жить 
иначе, как в этом светлом, прозрачном, крепком, сильно наэлектризованном 
воздухе, в этом мужественном воздухе. Повсюду в других местах ему недостает 
чистоты и воздуха: он подозревает, что там его лучшее искусство не пойдет впрок 
другим и в радость ему самому, что полжизни его уйдет сквозь пальцы на 
выяснение недоразумений, что нужно будет вечно остерегаться многого, многое 
скрывать и держать при себе - сплошная и беспрокая трата сил! Но в этой строгой 
и ясной стихии полностью обнаруживается его сила: здесь может он парить! Зачем 
же ему наново опускаться в те мутные воды, где надо плавать и переходить вброд 
и где пачкаешь свои крылья! - Нет! Нам слишком трудно жи ть там; что поделаешь, 
если мы рождены для воздуха, чистого воздуха, мы, соперники света, если мы, 
подобно свету, охотнее всего помчались бы по эфирным пылинкам, и не от солнца, 
а к солнцу! Но мы не в силах сделать это: так будем же делать то, что мы 
единственно можем: приносить свет земле, быть "светом земли"! Для этого и даны 
нам наши крылья и наша быстрота, строгость наша: оттого мы столь мужественны и 
даже страшны, подобно огню. Пусть же убоятся нас те, кто неспособен греться и 
светиться нами!
294
Против клеветников природы. 
Мне неприятны люди, у которых каждая естественная склонность тотчас делается 
болезнью, чем-то извращающим или даже постыдным, - это они совратили нас к 
мысли, что склонности и влечения человека по природе злы: это на них лежит вина 
за нашу великую несправедливость по отношению к нашей природе, ко всякой 
природе! На свете достаточно людей, которые вольны грациозно и беззаботно 
отдаваться своим влечениям, но они не делают этого из страха перед воображаемой 
"злой сущностью" природы! Оттого и повелось, что среди людей так мало осталось 
благородства: признаком его всегда будет отсутствие страха перед собою, когда 
мы не ждем от себя ничего постыдного, когда летим, очертя голову, куда нас 
влечет, - нас, свободнорожденных птиц! Куда бы мы ни прилетели, вокруг нас 
всегда будет вольно и солнечно.


295
Короткие привычки. 
Я люблю короткие привычки и считаю их неоценимым средством узнать многие вещи и 
состояния вплоть до самой подоплеки их сладостей и горечей; моя природа вполне 
приспособлена для коротких привычек, даже в потребностях ее телесного здоровья 
и вообще, насколько я в состоянии видеть: от самого низшего до самого высшего. 
Всегда я верю, что вот это теперь надолго удовлетворит меня - и короткой 
привычке свойственно увлекаться той верой страсти, которая есть вера в вечность,
 - и что я нашел и узнал это на зависть другим: и вот же питает оно меня в 
полдень и вечером, разливаясь во мне глубоким довольством, так что я и не 
влекусь уже к чему-нибудь другому без того, чтобы не сравнивать и не презирать 
или ненавидеть. Но в один прекрасный день приходит его время: хорошая привычка 
расстается со мной, не как нечто внушающее теперь отвращение, а умиротворенная 
и насыщенная мною, как и я ею, и так, словно бы нам пришлось быть благодарными 
друг другу и протянуть друг другу руки на прощанье. И уже ожидает новая у 
дверей, а с нею и моя вера - несокрушимая сумасбродка и умница! - в то, что эта 
новоселка будет настоящей, самой настоящей. Так обстоит у меня с яствами, 
мыслями, людьми, городами, стихами, музыкой, учениями, распорядками дня, 
образами жизни. - Напротив, я ненавижу длительные привычки и полагаю, что ко 
мне приближается некий тиран и что моя жизненная атмосфера сгущается там, где 
волею событий длительные привычки выглядят какой-то необходимостью: например, в 
силу должностного положения, в постоянной совместной жизни с одними и теми же 
людьми, постоянным местожительством, однообразным здоровьем. Да, я из самых 
глубин души благодарен всему моему злополучию и болезненности и всему, что 
только есть во мне несовершенного, за то, что оно предоставляет мне сотни 
лазеек, через которые я могу ускользнуть от длительных привычек. - Конечно, 
невыносимее всего, самым настоящим ужасом была бы для меня жизнь, полностью 
лишенная привычек, жизнь, которая постоянно требует импровизации: это было бы 
моей ссылкой и моей Сибирью.
296
Прочная репутация. 
Прочная репутация прежде была вещью крайне полезной; и даже теперь всюду, где 
общество управляется еще стадным инстинктом, каждому отдельному человеку 
целесообразнее всего создавать впечатление о своем характере и своих занятиях, 
как о чем-то неизменном, - даже если они, в сущности, не являются таковыми. "На 
него можно положиться, у него ровный характер" - вот похвала, которая во всех 
опасных ситуациях общества значит больше всего. Общество испытывает 
удовлетворение, обладая надежным, всегда готовым орудием в добродетели одного, 
в честолюбии другого, в думах и страстях третьего, - оно удостаивает высших 
почестей это свойство быть орудием, эту верность себе. Эту непреложность в 
воззрениях, устремлениях и даже пороках. Такая оценка, расцветшая одновременно 
с нравственностью нравов, процветает повсюду, воспитывает "характеры" и 
дискредитирует всякое изменение, переучивание, самопреобразование. Сколь бы 
велика ни была выгода от этого образа мыслей, он во всяком случае представляет 
для познания самый вредный тип общего суждения: ибо здесь осуждается и 
дискредитируется именно добрая воля познающего, смело высказывающаяся всякий