думают, - достаточно и того, что это просто вкус! - Найдутся сильные, 
властолюбивые натуры, которые в этой непреложности, в этой связности и 
законченности, подчиненной собственному закону, будут вкушать самое утонченное 
наслаждение; страстность их властной воли получит облегчение при виде всякой 
стилизованной природы, всякой побежденной и служащей природы; даже если им 
придется сооружать дворцы и разбивать сады, они будут изо всех сил 
сопротивляться тому, чтобы не дать волю природе. - Напротив, есть слабые, не 
совладеющие с собой характеры, которые ненавидят связность стиля: они чувствуют,
 что, если применить к ним самим такую горько-злобную непреложность, это 
непременно опошлит их под ее гнетом- служа, они становятся рабами, и им 
ненавистно служение. Такие умы - а они могут быть умами первого ранга - всегда 
тщатся подлаживать или истолковывать самих себя и свое окружение под свободную 
природу - выглядеть дикими, произвольными, фантастичными, беспорядочными, 
внезапными; и, поступая так, они делают хорошо, поскольку только так делают они 
хорошо самим себе! Ибо одно необходимо - чтобы человек достиг удовлетворенности 
собою, - будь это с помощью той или иной поэзии и искусства: лишь тогда 
выглядит человек вообще сносным! Кто недоволен собою, тот постоянно готов 
мстить за это: мы, прочие, окажемся его жертвами, хотя бы уже в том, что вечно 
должны будем выносить его гнусный вид. Ибо вид гнусного оскверняет и омрачает.
 

291
Генуя. 
Я долго всматривался в этот город, в его загородные дома и декоративные сады, в 
широкий район его населенных вершин и склонов; я должен сказать наконец: я вижу 
лица прошлых поколений - эта местность кишит репродукциями отважных и 
самовластных людей. Они жили и хотели жить дальше - об этом говорят они мне 
своими домами, построенными и украшенными на целые столетия, а не на мимолетное 
время: они хорошо относились к жизни, как бы зло ни от носились они зачастую 
друг к другу. Я вижу всегда строителя, пристально вглядывающегося во все 
дальние и близкие постройки, а также в город, море и линии гор, как бы 
вырабатывающего себе этим взглядом навык власти и завоевания: все это хочет он 
подчинить своему плану и уже как часть плана сделать своей собственностью. Вся 
эта местность обросла великолепной, ненасытной горячкой обладания и добычи, и 
подобно тому как эти люди не признавали за далями ни каких границ и в своей 
жажде нового воздвигали новый мир рядом со старым, так и у себя на родине 
каждый из них постоянно восставал на каждого, изощряясь в подчеркивании своего 
превосходства и пролагая между собою и своим соседом водораздел личной 
бесконечности. Каждый наново завоевывал свою родину для себя, превозмогая ее 
своими архитектоническими затеями и переделывая ее как бы в собственный дом на 
загляденье. В градостроительстве Севера импонирует закон и общая тяга к 
законности и послушанию; при этом угадывается то внутреннее самоуравнивание и 
самоупрорядочение, которое должно было владеть душой всякого строителя. Здесь 
же на каждом углу ты находишь себедовлеющего человека, знающего толк в море, 
приключении и Востоке, человека, который ничуть не расположен к закону и соседу,
 как к чему-то набивающему оскомину, и завистливым взглядом мерит все уже 
установленное, старое: с удивительным лукавством фантазии тщится он, по крайней 
мере мысленно, установить еще раз все наново, наложить на все свою руку - свое 
чувство, - хотя бы на одно лишь солнечное послеполуденное мгновение, когда его 
ненасытная и меланхоличная душа почувствует однажды насыщение и взгляду его 
сможет открыться только собственное и ничего чужого.
292
Проповедникам морали. 
Я не хочу проповедовать никакой морали, но тем, кто это делает, я дам следующий 
совет: если вы хотите окончательно обесчестить и обесценить самые лучшие вещи и 
состояния, то продолжайте, как и прежде, разглагольствовать о них! Водрузите их 
на острие вашей морали и говорите с утра до вечера о счастье, которое дает 
добродетель, о душевном покое, о справедливости и об имманентном воздаянии: 
вашими усилиями все эти хорошие вещи снищут себе, наконец, популярность и 
уличное признание; но тогда-то и сойдет с них все золото, и больше того: все 
золото в них пресуществится в свинец. Поистине вы знаете толк в извращении 
алхимического искусства: в обесценивании ценнейшего! Попробуйте однажды 
действовать по иному рецепту, чтобы избежать результата, противоположного 
искомому вами: отрицайте эти хорошие вещи, лишите их плебейского одобрения и 
легкомысленной расхожести, сделайте их снова скрытными застенчивостями одиноких 
душ, скажите: мораль есть нечто запретное! Возможно, таким путем и склоните вы 
к этим вещам тот тип людей, от которых единственно зависит нечто: я имею в виду 
героические натуры. Но для этого здесь должно быть кое-что внушающее страх, а 
не отвращение, как до сих пор! Разве нельзя сегодня сказать о морали словами 
Мейстера Экхарта: "Я молю Бога, чтобы Он сделал меня свободным от Бога"?
293
Наш воздух. 
Нам это хорошо известно: кто как бы мимоходом и лишь однажды бросает взгляд на 
науку, подобно женщинам и, к сожалению, также и многим художникам, для того 
строгость служения ей, эта неумолимость в малом, как и в великом, эта быстрота 
во взвешивании, суждениях, приговорах, заключает в себе нечто 
головокружительное и устрашающее. В особенности пугает его то, как здесь 
требуется труднейшее и делается все возможное без всякой на то похвалы и 
вознаграждений, скорее, почти только с одними громкими порицаниями и нагоняями, 
как среди солдат, - ибо хорошая работа считается здесь правилом, а промах