оказывается символичным для всего образа действий великих людей по отношению к 
другим людям и к их времени - именно лучшими своими качествами, тем, на что 
только они и способны, они губят множество слабых, неуверенных, становящихся, 
тщащихся людей и оттого вредны. Может даже случиться, что они в целом только 
вредят, ибо лучшее в них принимается и как бы испивается такими людьми, которые 
теряют от него. Как от слишком крепкого напитка, рассудок и самолюбие: они 
пьянеют настолько, что вынуждены спотыкаться и обламывать себе ноги на всех 
околицах, куда влечет их хмель.
29
Привиратели. 
Когда во Франции начали оспаривать, а стало быть, и защищать Аристотелевы 
единства, можно было вновь заметить то, что так часто бросается в глаза и что, 
однако, видят столь неохотно: налгали себе основания, ради которых эти законы 
должны были существовать, просто чтобы не признаться себе, что привыкли к их 
господству и не желают больше ничего другого. И так это делается, и делалось 
всегда, в каждой господствующей морали и религии: основания и умыслы, лежащие 
за привычкой, привираются к ней всякий раз, когда иным людям приходит в голову 
оспаривать привычку и спрашивать об основаниях и умыслах. Здесь коренится 
великая бесчестность консерваторов всех времен: они суть привиратели 
(Hinzu-Lugner).
30
Комедия знаменитых. 
Знаменитые люди, которые нуждаются в своей славе, как, скажем, все политики, 
никогда не выбирают себе союзников и друзей без задней мысли: от одного они 
хотят некоего подобия блеска и отблеска своей добродетели, от другого 
способности нагнетать страх некоторыми опасными свойствами, которые каждый за 
ним признает, у третьего они крадут его репутацию праздного лежебоки, поскольку 
это содействует их собственным целям - казаться порою нерадивыми и косными; тем 
самым остается незамеченным то, что они всегда в засаде; им нужно иметь в своем 
окружении и как бы в качестве их наличного Я то фантазера, то знатока, то 
мечтателя-мыслителя, то педанта, но пройдет время, и они уже не нуждаются в 
них! И так беспрестанно отмирают их окружения и фасады, в то время как все, 
казалось бы, тщится проникнуть в это окружение и стать их "характером": в этом 
они схожи с большими городами. Их репутация, как и их характер, постоянно 
меняется, поскольку этой перемены требуют их изменчивые средства, выставляющие 
напоказ со сцены то одно, то другое действительное или мнимое свойство: их 
друзья и союзники принадлежат, как было сказано, к аксессуарам этой сцены. 
Напротив, тем прочнее, тверже и блистательнее должно оставаться то, чего они 
желают, - хотя и это подчас нуждается в своей комедии и своем спектакле.
 

31
Торговля и дворянство. 
Продавать и покупать считается нынче столь же обычным делом, как искусство 
читать и писать; нынче каждый, даже не будучи купцом, обнаруживает в этом 
достаточную смекалку и изо дня в день упражняется в этой технике, - точно так 
же, как некогда, в более дикие времена, каждый был охотником и ежедневно 
упражнялся в искусстве охоты. Тогда охота была обычным занятием, но, подобно 
тому как она, в конечном счете, стала привилегией могущественных и знатных 
людей и утратила тем самым характер повседневности и расхожести - оттого именно,
 что перестала быть необходимой и сделалась предметом каприза и роскоши, - так 
могло бы однажды статься и с куплей-продажей. Можно вообразить себе такое 
состояние общества, где ни что не покупается и не продается и где необходимость 
в этой технике постепенно полностью отпадает; тогда, пожалуй, отдельные 
личности, менее подчиненные закону всеобщего распорядка, позволят себе 
куплю-продажу как некую роскошь ощущения. Тогда лишь стала бы торговля 
благородным занятием, и дворяне, возможно, предавались бы ей столь же охотно, 
как войнам и политике, в то время как оценка политики, напротив, могла бы 
совершенно измениться. Уже теперь она перестает быть делом рук дворянина, и не 
исключено, что в один прекрасный день ее сочтут столь пошлым занятием, что она, 
подобно всей партийной и злободневной литературе, очутится под рубрикой 
"проституции духа"
32
Нежелательные ученики. 
Что мне делать с этими обоими юношами! - воскликнул негодующе один философ, 
который "развращал" юношество так, как некогда развращал его Сократ, - я вовсе 
не желал бы себе таких учеников. Этот вот не может сказать "нет", а тот всему 
говорит "и да, и нет". Если они постигнут мое учение, то первый будет слишком 
страдать, ибо мой образ мыслей требует воинственной души, умения причинять боль,
 радости отрицания, закаленной кожи - он зачахнет от наружных и внутренних ран. 
А другой будет из каждой занимающей его вещи гримировать себе посредственность, 
превращая ее самое в посредственность, - такого ученика желаю я своему врагу!
33
Вне аудитории. 
"Чтобы доказать Вам, что человек, в сущности, принадлежит к породистым животным,
 я напомнил бы Вас, сколь легковерным был он в течение столь долгого времени. 
Только теперь, когда вышли все сроки и после чудовищного самопреодоления, стал 
он недоверчивым животным - да! человек ныне злее, чем когда-либо". - Я не 
понимаю этого: с чего бы это человеку быть теперь недоверчивее и злее? - 
"Потому что теперь он имеет науку - нуждается в ней!"