слабых соседей, можно видеть на примере Германии. В силу этого нового и 
непривычного порыва к величию духа и суровому самообладанию она почувствовала 
удивление к своей новой добродетели и бросила в мир новое понятие "немецкая 
добродетель", как нечто коренное, а не унаследованное. Первые великие мужи, 
которые перенесли к нам от французов это стремление к величию и сознательности 
нравственной воли, были честнее своих потомков и не забывали благодарности. 
Откуда исходит морализм Канта? Он не скрывает этого: от Руссо и воскресшего 
стоического Рима. У морализма Шиллера - те же источники и то же прославление 
их; морализм Бетховена в звуках - есть вечная хвалебная песнь Руссо, античным 
французам и Шиллеру. Но, прислушиваясь к проповеди ненависти против французов, 
о благодарности забыл тот самый "немецкий юноша", который одно время выступил 
на передний план с большей сознательностью, чем это вообще считается 
позволительным для юношей. Если бы он проследил свою генеалогию, то мог бы по 
праву заключить о своей близости к Шиллеру, Фихте и Шлейермахеру в первом 
поколении. Но дедов своих ему пришлось бы отыскивать в Париже и Женеве, и 
наивно с его стороны было думать, что добродетель не старше тридцати лет. Мы и 
до сих пор еще не можем отучиться от приобретенной в те времена привычки при 
слове "немецкий" подразумевать вместе с тем и добродетель. Заметим кстати, что 
выше упомянутое нравственное пробуждение (как это легко доказать) было не 
полезно, а вредно для познания нравственных явлений и имело чисто регрессивное 
значение. Что такое вся немецкая нравственная философия, начиная с Канта со 
всеми ее французскими, английскими и итальянскими отпрысками и отголосками? - 
Полутеологический поход на Гельвеция, отрицание завоеванного свободного 
мировоззрения и указания на настоящий путь, найденный с таким трудом, что он 
так хорошо и выяснил. Гельвеций в Германии до сих пор служит любимой мишенью 
для нападок со стороны всех добрых моралистов и "хороших людей".
217
      Классически и романтически. - Как классически, так и романтически 
настроенные умы (посколько вообще существует эти две группы) носятся с мечтою о 
будущем, но первые приходят к ней, исходя из своего времени, а вторые - из его 
слабости.
218
      Машина как учительница. - Машина обращает человеческую массу в подобие 
механизма зубчатых колес, где все действуют заодно, но каждый занят своим 
специальным делом. Она служит образцом партийной организации и боевого строя. 
Но, индивидуальному самовозвеличению научить она не может. Она обращает 
множество людей в одну машину и каждую единицу в орудие общей цели. Ее главное 
воздействие указывает на выгоду централизации.
219
      Недостаток оседлости. - Мы охотно живем в маленьком городе, но от времени 
до времени, когда эта жизнь становится нам слишком понятна, непреодолимая сила 
гонит нас в беэлюдие непроницаемой природы. Затем, чтобы отдохнуть от природы, 
мы переселяемся в большой город. После нескольких хороших глотков из его кубка 
мы угадываем, что таится на дне его и опять возобновляем круговращение, начиная 
с маленького городка. Так живет современный человек. Он во всем слишком 
"основателен", чтобы быть оседлым, подобно людям других времен.
220
      Реакция против машинной культуры. - Являясь созданием высших мыслительных 
сил, машина требует от прислуживающих ей одной только бессознательной движущей 
силы. Правда, она освобождает вообще массу дремлющих сил, но не создает 
побуждений к росту, к улучшению, к художественному творчеству. С машиной всюду 
воцаряется однообразие и деятельность, что порождает со временем отчаянную 
душевную скуку и жажду самой разнообразной праздности.
221
      Опасность просветления. - Все полупомешанное, театральное, зверски 
жестокое, чувственное, все сентиментальное и самооглушающее, составляющее в 
совокупности субстанцию революции, а до нее плоть и дух Руссо - все это, говорю 
я, с коварным воодушевлением прикрыло свою фанатическую голову венцом 
просветления, который и засиял яркой славой. Просветление по самой основе своей 
чуждо всему этому и, идя своим путем, просияло бы как луч солнца, пробившийся 
сквозь облака; оно долгое время довольствовалось бы перерождением отдельных 
личностей, лишь медленно преобразовывая нравы и учреждения народов. Теперь же, 
связанное с этим стремительным и неистовым существом революции, само 
просвещение стало таким же стремительным и неистовым, так что опасность от него,
 пожалуй, превышает пользу от просветительного и освободительного элемента, 
внесенного им в революцию. Кто все это поймет, тому станет ясно, из какой смеси 
нужно извлечь и от какой грязи очистить просвещение, чтобы продолжать его дело 
просветления и в корне задушить революцию.
222
      Средневековая страстность. - Средние века - время величайших страстей. Ни 
древним, ни нашим современникам не ведома тогдашняя широта души, и никогда 
величие духа не измерялось более грандиозным масштабом. Физические качества 
первобытного лесного варвара и вдохновенные, широко раскрытые глаза юношеских 
католических мистерий, все детское, юношеское и все старчески-усталое, 
перезрелое, грубость хищного зверя и утонченный, изощренный античный дух - все 
это нередко соединялось тогда в одном человеке. Тогда поток страсти бушевал 
сильнее, водоворот был стремительнее, падение глубже, чем когда-либо. Мы, новые 
люди, можем успокоить себя тем, что значительны были и невыгоды, сопряженные с 
такой бурей.
223