беспокоиться о таких вещах, которые меня вовсе не касаются, - первый признак 
политической инфекции. Например, насчет евреев - послушайте. Я еще не встречал 
ни одного немца, который относился бы благосклонно к евреям; и как бы 
решительно ни отрекались от истинного антисемитства все осторожные и 
политические люди, все же эта осторожность и политика направлены не против рода 
самого чувства, а только против его опасной чрезмерности, в особенности же 
против неблаговоспитанного и позорного выражения этого чрезмерного чувства, - 
на сей счет не следует обманываться. Что в Германии слишком достаточно евреев, 
что немецкому желудку, немецкой крови трудно (и еще долго будет трудно) 
справиться хотя бы только с этим количеством "еврея", - как справились с ним 
итальянец, француз и англичанин вследствие своего более энергичного пищеварения 
- это ясно подсказывает общий инстинкт, к которому надо бы прислушиваться, 
которому надо следовать. "Не пускать больше новых евреев! И запереть двери 
именно с востока (а также из Австрии)!" - так повелевает инстинкт народа, 
обладающего еще слабой и неустановившейся натурой, вследствие чего она легко 
стушевывается и заглушается более сильной расой. Евреи же, без всякого сомнения,
 самая сильная, самая цепкая, самая чистая раса из всего теперешнего населения 
Европы; они умеют пробиваться и при наиболее дурных условиях (даже лучше, чем 
при благоприятных), в силу неких добродетелей, которые нынче охотно клеймятся 
названием пороков, - прежде всего благодаря решительной вере, которой нечего 
стыдиться "современных идей"; они изменяются, если только они изменяются, 
всегда лишь так, как Россия расширяет свои владения, - как государство, имеющее 
время и существующее не со вчерашнего дня, именно, следуя принципу: "как можно 
медленнее!" Мыслитель, на совести которого лежит будущее Европы, при всех 
планах, которые он составляет себе относительно этого будущего, будет считаться 
с евреями и с русскими как с наиболее надёжными и вероятными факторами в 
великой игре и борьбе сил. То, что нынче называется в Европе "нацией" и 
собственно есть больше res facta, чем nata (даже порою походит на res ficta et 
picta до того, что их легко смешать), есть во всяком случае нечто становящееся, 
молодое, неустойчивое, вовсе еще не раса, не говоря уже о таком aere perennius, 
как евреи: этим "нациям" следовало бы тщательно остерегаться всякой рьяной 
конкуренции и враждебности! Что евреи, если бы захотели - или если бы их к тому 
принудили, чего, по-видимому, хотят добиться антисемиты, - уже и теперь могли 
бы получить перевес, даже в буквальном смысле господство над Европой, это 
несомненно; что они не домогаются и не замышляют этого, также несомненно. Пока 
они, напротив, и даже с некоторой назойливостью стремятся в Европе к тому, 
чтобы быть впитанными Европой, они жаждут возможности осесть наконец где-нибудь 
прочно, законно, пользоваться уважением и положить конец кочевой жизни, 
"вечному жиду"; и конечно, следовало бы обратить внимание на это влечение и 
стремление (в котором, может быть, сказывается уже смягчение еврейских 
инстинктов) и пойти навстречу ему: для чего было бы, пожалуй, полезно и 
справедливо выгнать из страны антисемитических крикунов. Пойти навстречу со 
всей осторожностью, с разбором; примерно так, как это делает английское 
дворянство. Очевидно, что еще безопаснее было бы теснее сблизиться с ними более 
сильным и уже более прочно установившимся типам новой Германии, скажем знатному 
бранденбургскому офицеру: было бы во многих отношениях интересно посмотреть, не 
приобщится ли, не привьется ли к наследственному искусству повелевания и 
повиновения - в обоих упомянутая провинция может считаться нынче классическою - 
гений денег и терпения (и прежде всего некоторое количество ума, в чем там 
чувствуется изрядный недостаток). Но на этом мне следует прервать мою веселую 
германоманию и торжественную речь: ибо я касаюсь уже моей серьезной проблемы, 
"европейской проблемы", как я понимаю ее, воспитания новой господствующей над 
Европой касты. - 
252
Это вовсе не философская раса - эти англичане: Бэкон знаменует собою нападение 
на философский ум вообще, Гоббс, Юм и Локк - унижение и умаление значения 
понятия "философ" более чем на целое столетие. Против Юма восстал и поднялся 
Кант; Локк был тем философом, о котором Шеллинг осмелился сказать: "Je meprise 
Locke"; в борьбе с англо-механистическим оболваниванием мира действовали заодно 
Гегель и Шопенгауэр (с Гёте), эти оба враждебные братья-гении в философии, 
стремившиеся к противоположным полюсам германского духа и при этом относившиеся 
друг к другу несправедливо, как могут относиться только братья. - Чего не 
хватает и всегда не хватало в Англии, это довольно хорошо знал полуактер и 
ритор, нудный путаник Карлейль, пытавшийся скрыть под гримасами страсти то, что 
он знал о самом себе: именно, чего не хватало в Карлейле - настоящей мощи ума, 
настоящей глубины умственного взгляда, словом, философии. - Характерно для 
такой нефилософской расы, что она строго придерживается христианства: ей нужна 
его дисциплина для "морализирования" и очеловечивания. Англичанин, будучи 
угрюмее, чувственнее, сильнее волею, грубее немца, - именно в силу этого, как 
натура более низменная, также и благочестивее его: христианство ему еще нужнее, 
чем немцу. Более тонкие ноздри уловят даже и в этом английском христианстве 
истинно английский припах сплина и злоупотребления алкоголем, против которых 
эта религия вполне основательно применяется в качестве целебного средства, - 
именно, как более тонкий яд против более грубого: отравление утонченным ядом в 
самом деле является у грубых народов уже прогрессом, ступенью к одухотворению. 
Христианская мимика, молитвы и пение псалмов еще вполне сносно маскируют 
английскую грубость и мужицкую серьезность, вернее, - изъясняют ее и 
перетолковывают; и для такого скотского племени пьяниц и развратников, которое 
некогда упражнялось в моральном хрюканье под влиянием методизма, а с недавнего 
времени снова упражняется в том же качестве "армии спасения", судорога покаяния