этой идеи, но определения остаются целиком в этой абстракции, отчасти в 
абстракции счета — один, два, три; у Платона — несколько конкретное: природа 
одного и другого, 
   243 
   в себе различенное, Saiepov84, и третье, которое есть единство обоих. 
   Это выступает здесь не в образе фантазии, как у индусов, а в форме простой 
абстракции. Это мыслительные определения, они лучше, чем числа, чем категория 
числа, но [это] еще совершенно абстрактные мыслительные определения. 
   Ко времени рождения Христа и ряд столетий спустя возникает философское 
представление, в основе которого лежит представление об отношении триединства. 
Это отчасти философские системы сами по себе, как система Филона, изучившего 
пифагорейскую и платоновскую философию; затем, позже, александрийцы85, но в 
первую очередь смешения христианской религии с этими философскими 
представлениями, составляющие большую часть ересей, особенно гностических. 
Вообще мы видим, как в этих попытках понять идею триединства европейская 
действительность под действием восточного идеализма уходит в мир мысли. Это, 
конечно, только попытки, которые привели лишь к неясным, фантастическим 
представлениям. Однако в них обнаруживается хотя бы борьба духа за истину, а 
такая борьба заслуживает признания. 
   Тут можно видеть бесчисленное множество форм: первое есть Отец, "Ом86, что 
характеризуется как бездна, глубина, то есть как еще пустое, неуловимое, 
непостижимое, которое выше всех понятий. 
   Ибо пустое, неопределенное, в самом деле является непостижимым, оно есть 
отрицательное понятие, и его понятийное определение состоит в том, чтобы быть 
отрицательным, так как оно есть лишь односторонняя абстракция, составляет 
только один момент понятия. Единое само по себе еще не есть понятие, истинное. 
   Если определить первое как лишь всеобщее, а определения рассматривать как 
следующие, вытекающие из всеобщего, из 6v, то, конечно, это первое является 
непостижимым, ибо оно лишено содержания; постижимое есть конкретное и может 
быть понято лишь постольку, поскольку оно определяется как момент. Здесь же 
недостаток в том, что первое само не постигается как тотальность. 
   Другое представление состоит в том, что первое есть 7 — бездна, глубина; 
aiiov88— вечное, обитающее на невыразимой высоте, стоящее выше всякого 
соприкосновения с конечными вещами, из которого ничто не развивается, принцип, 
Отец всякого наличного бытия, Ргора- 
   244 
   ter89, Отец, выступающий только в опосредствовании; ¦л-роар^У}90 — то, что 
существует до всякого начала. Откровение об этой бездне, об этом скрытом боге 
определяется как самосозерцание, рефлексия в себя, конкретное определение 
вообще; самосозерцание порождает, есть порождение даже единородного; это есть 
достигаемость вечного, потому что оно здесь получает определение. 
   Это второе, инобытие, определение, вообще деятельность, определяющая себя, 
есть всеобщее определенно в качестве Хбр^'а, разумно определяющей деятельности, 
а также слова. Слово есть простое дозволение услышать себя, оно не делает 
твердого различия, не становится твердым различием, а непосредственно внятно; в 
этой своей непосредственности, так, как оно есть, слово принимается во 
внутренний мир, возвращается к своему истоку. Затем деятельность определяет 
себя как aocpia91 — мудрость, первоначальный, совершенно чистый человек, нечто 
существующее, другое — как та первая всеобщность, особенное, определенное. Бог 
есть творец, а в определении логоса — как являющее себя, высказывающее себя 
слово, как оросак;92 — узрение бога. 
   Тем самым это определено как прообраз человека, Адам Кадмон93, единородный; 
это не нечто случайное, а вечная деятельность, не то, что просто однажды 
произошло; в боге есть только одно рождение, деятельность как вечная 
деятельность — определение, которое само существенно принадлежит ко всеобщему. 
   Здесь налицо истинное различие, которое касается качества обоих; но это 
качество — одна и та же субстанция, поэтому различие здесь еще поверхностно, 
само определено как лицо. 
   Существенное состоит в том, что эта aocpia, единородный, остается в лоне 
бога, так что никакого различия нет. 
   В таких формах протекало брожение идеи; главная точка зрения должна состоять 
в том, чтобы познать эти явления как разумные, какими бы дикими они ни были, 
чтобы увидеть, каким образом они имеют основу в разуме и какой разум заключен в 
них; в то же время надо уметь различать форму разумности, которая здесь налична 
и еще не адекватна содержанию. 
   Эта идея часто ставилась по ту сторону человека, мышления, разума и, таким 
образом, противопоставлялась последнему, так что это определение, которое есть 
вся истина и которое одно только и есть истина, рассматривалось 
   245 
   как нечто присущее только богу, остающееся по ту сторону, не отражающееся в 
другом, которое выступает как мир, природа, человек. Тем самым эта основная 
идея не рассматривалась как всеобщая идея. 
   Якову Бёме эта тайна Троицы открылась по-другому. Правда, способ его 
представления, его мышления является по большей части фантастическим и диким; 
он не поднялся к чистым формам мышления, но преобладающую глубину его брожения 
и борения составляло то, что он стремился во всем, везде познать триединство, 
например: «оно должно родиться в сердце человека». 
   Триединство есть всеобщая основа всего, что рассматривается согласно истине, 
хотя и в качестве конечного, но и в его конечности в качестве истины, которая в 
нем есть. Таким образом, Яков Бёме стремился представить себе в этом