195 
   лютная форма является в то же время определением самого самосознания, 
определением духа. В этом сторг бесконечная важность и необходимость римской 
религии. 
   Эта бесконечная субъективность, которая есть бесконечная форма, является 
важным моментом, приобретенным для силы,— это тот момент, какового недоставало 
силе, богу субстанциальности. Хотя мы и имели в силе субъективность, но сила 
имеет лишь единичные цели или многие единичные цели; ее цель еще не бесконечна, 
только у бесконечной субъективности имеется бесконечная цель, то есть она сама 
для себя цель, и только внутреннее, субъективность как таковая, выступает для 
нее как цель. Это определение духа приобретено, следовательно, в римском мире. 
   Но эмпирически эта абсолютная форма, понятая здесь еще конечным образом как 
это непосредственное лицо и как высшее, является, таким образом, наихудшей. Чем 
глубже дух и гений, тем чудовищнее он в своем заблуждении; поверхностность, 
поскольку она заблуждается, имеет столь же поверхностное, слабое заблуждение, и 
только то, что в себе является глубоким, может быть равным образом самым злым, 
самым дурным. Таким образом, эта бесконечная рефлексия и бесконечная форма, 
поскольку она лишена содержания и субстанциальности, является безмерной и 
неограниченной конечностью, ограниченностью, абсолютной о своей конечности. Она 
есть то, что в другой форме у софистов выступает как реальность, ибо для 
софистов человек был мерой всех вещей, а именно человек в своем 
непосредственном волении и чувствовании, в своих целях и интересах. Это 
мышление самого себя приобрело значимость в римском мире и поднялось до бытия и 
сознания мира. Погружение в конечность и единичность есть прежде всего полное 
исчезновение всякой прекрасной, нравственной жизни, распадение се в конечность 
вожделений, в мгновенное наслаждение и удовольствие — полное проявление этой 
ступени образует человеческое животное царство, из которого ушло все высшее, 
все субстанциальное. При таком распадении на ряд конечных существований, целей 
и интересов удержать их вместе можно, конечно, только с помощью в самом себе 
безмерном насилии и деспотии некоторого отдельного индивидуума, чьим средством 
является холодная, бездуховная смерть индивидуумов, ибо только благодаря этому 
средству в них можно внести от- 
   196 
   рицаняе и держать их в страхе. Деспот — это Единый, действительный, 
присутствующий бог, единичность воли. как власть над остальными бесконечно 
многими единичностями. 
   Цезарь есть божественность, божественная сущность, внутреннее и всеобщее, 
как оно выступает, открывается и наличествует в единичности индивидуума. Этот 
индивидуум есть завершенное в единичности определение силы, снижение идеи до 
присутствия, но таким образом, что это оказывается утратой ее в себе сущей 
всеобщности, истины, в себе и для себя бытия и тем самым божественности. 
Всеобщее ушло, и бесконечное воплотилось в конечное таким образом, что конечное 
выступает как субъект предложения, как нечто остающееся прочным, а не негативно 
положенным в бесконечном. 
   Это завершение конечности есть прежде всего абсолютное несчастье и 
абсолютное страдание духа, оно есть высшая противоположность духа в себе, и эта 
противоположность не примирена, это противоречие не разрешено. Но дух является 
мыслящим, и если он утратил себя в этой рефлексии в себя как внешности, то, как 
мыслящий, он в то же время в этой утрате самого себя возвращается в себя, 
выступает как рефлектированный в себя и ставит себя превыше всего в своей 
глубине как бесконечная форма, как субъективность, но как мыслящая, а не 
непосредственная субъективность. В этой абстрактной форме он выступает как 
философия или вообще как страдание добродетели, как требование и взывание о 
помощи. 
   Всеобщей потребностью является разрешение и прн-мирекие противоположности, 
возможное лишь благодаря тому, что эта внешняя, освобожденная конечность 
принимается в бесконечную всеобщность мышления, тем самым очищаясь от своей 
непосредственности и поднимаясь до субстанциальной значимости. И напротив, 
бесконечная всеобщность мышления, лишенного внешнего существования и значимости,
 должна получить настоящую действительность, а тем самым самосознание должно 
прийти к сознанию действительности всеобщности, так, чтобы иметь перед собой 
божественное как налично-сущее, как мирское, как присутствующее в мире и знать 
бога и мир примиренными. 
   Олимп, это небо богов и сфера прекраснейших образов, когда-либо созданных 
фантазией, раскрылся для нас 
   197 
   в то же время как свободная, нравственная жизнь, как свободный, но еще 
ограниченный дух народа. Греческая жизнь расколота на много мелких государств — 
этих звезд, которые сами являются лишь ограниченными точками света. Чтобы была 
достигнута свободная духовность, эта ограниченность должна быть снята и фатум, 
витающий где-то вдали над греческим миром богов и над народной жизнью, должен 
сделать себя в них значимым, так, чтобы погибли духи этих свободных народов. 
Свободный дух должен постигнуть себя в качестве в себе и для себя чистого духа: 
он не должен уже выступать как свободный дух греков, граждан того или иного 
государства, а человек, напротив, должен быть познан свободным в качестве 
человека, и бог должен стать богом всех людей, всеобъемлющим, всеобщим богом. 
Римский мир и его религия как раз и были этим фатумом, осуществлявшим надзор 
над особенными свободами и подавлявшим ограниченные духи народов, чтобы народы 
восстали против богов и осознали свою слабость и бессилие, поскольку их 
политическая жизнь была уничтожена единой, всеобщей силой. Целью этой религии