субъективное счастье и 
   185 
   благополучие, которое хочет себя, держится за себя, чувствует себя 
угнетенным, исходит из чувства зависимости, своих интересов. Сила, 
господствующая над этими интересами, имеет положительное значение и сама 
представляет интерес для субъекта, поскольку ей надлежит исполнить его цели. 
Тем самым она имеет значение латть средства осуществления его целей. В этом 
смирении есть что-то вкрадчивое, лицемерное, ибо его цели суть и должны быть 
содержанием, целью божественной силы. Поэтому такое сознание ведет себя в 
религии не теоретически, то есть не созерцает свободно объективность, почитая 
эти силы, но его принципом является практическое своекорыстие, требуемое 
осуществление единочности этой жизни. В этой религии рассудок устанавливает 
свои конечные цели, нечто односторонне положенное им, интересующее только его, 
и эти абстрактные и разобщенные моменты он не погружает в необходимость, не 
растворяет в разуме. Таким образом, частные цели, потребности силы тоже 
выступают в качестве богов. Содержанием этих богов является именно практическая 
полезность: они служат обычной пользе. 
   Таким образом, в разделе 3 мы переходим к совершенно единичному. 
   Боги семьи принадлежат частным гражданам; напротив, лары относятся к 
естественной нравственности, пиетету, к нравственному единству семьи. 
Содержание других богов составляет простая, еще гораздо более особенная 
полезность. 
   Поскольку эта жизнь, эта деятельность человека получает также такую форму, 
которая по крайней мере не содержит отрицательного момента зла, то 
удовлетворение этих потребностей представляется как простое, спокойное, 
необразованное, естественное состояние. Римлянину представляется эпоха Сатурна, 
состояние невинности, и удовлетворение потребностей, соответствующих этому 
состоянию, выступает как множество богов. 
   Таким образом, римляне имели много праздников и множество богов, связанных с 
плодородием земли, так же как и с умением человека овладевать своими 
естественными потребностями. Так, мы находим у римлян Юпитера Пистора; 
пекарское искусство имеет значение божественного, и власть над ним есть нечто 
существенное. Форпакс — печь, в которой сушится зерно,— это особая богиня; 
Веста — это огонь для выпекания хлеба, ибо в 
   186 
   качестве Eatia64ona получила более высокое значение, относящееся к пиетету 
семьи. У римлян были свои праздники свиней, овец, быков; во время праздника 
палилнн пытались снискать расположение богини Палее, которая содействовала 
росту корма для скота и покровительству которой пастухи вручали свои стада, 
чтобы предохранить их от всякой напасти. У них были также божества искусств, 
которые имели отношение к государству, например Юнона Монета65, так как монета 
есть нечто существенное в совместной жизни. 
   Но если чем-то высшим являются такие конечные цели, как состояния и 
отношения государства и процветание того, что относится к физическим 
потребностям, средствам жизни и благу человека, и если важно преуспеяние и 
наличное бытие некоей непосредственной действительности, которая, как таковая, 
по своему содержанию может быть лишь случайной, то в противоположность пользе и 
процветанию фиксируется также ущерб и неудача. Ввиду конечных целей и состояний 
человек — существо зависимое; то, чем он владеет и наслаждается,— некоторое 
положительное бытие, а в своей границе и недостатке он находится во власти 
некоторого другого и чувствует свою зависимость от этого отрицательного бытия. 
Правильное развитие этого чувства приводит к почитанию силы вреда и зла — к 
поклонению черту. К такой абстракции черта, то есть в себе и для себя дурного и 
злого, эта ступень еще не приходит, потому что ее определениями являются 
конечные, наличные реальности с ограниченным содержанием. То, что ее страшит и 
что она почитает,— это только особенный ущерб и недостаток. Конкретное, конечно,
 есть некоторое состояние, преходящая действительность, такой род бытия, 
который может постигаться рефлексией как нечто внешне всеобщее, например мир, 
спокойствие, богиня Вакуна, зафиксированные лишенными фантазии римлянами. 
Подобными аллегорически-прозаическими силами являются, однако, прежде всего и 
по существу те, чье основное определение есть недостаток и ущерб. Так, римляне 
посвящали алтари чуме, лихорадке (Фебрис), заботе (Ангерона), почитали голод 
(Фамес) и пожар на хлебных полях (Робиго). В веселой религии искусства эта 
сторона — страх перед тем, что приносит несчастье,— оттеснена: подземные силы, 
которые могли считаться враждебными и страшными,— это Эвмениды, силы 
благонамеренные. 
   187 
   Нам трудно попять, что подобного рода силы могут почитаться как божественные.
 Всякое определение божественности в таких представлениях кончается, и только 
чувство зависимости и страха придает такого рода силам нечто объективное. 
Только полная утрата всякой идеи, упадок всякой истины может привести к 
порождению такого рода божеств, и их явление можно понять лишь в том случае, 
если исходить из того, что дух полностью ушел в конечное и непосредственно 
полезное,— именно таковы римские боги мастерства, относящиеся к 
непосредственным потребностям и их удовлетворению. Дух забыл все внутреннее, 
всеобщее, все относящееся к идее, он целиком погрузился в прозаические 
состояния, а выходящее за их пределы, возвышенное, есть не что иное, как 
совершенно формальный рассудок, собирающий состояния, различные виды и способы 
непосредственного бытия в единую картину и не знающий никакого иного образа 
субстанциальности.