необходимость; подлинная необходимость, содержащая саму римскую цель, есть Roma,
 господство, священная, божественная сущность, и этот господствующий Рим в 
форме господствующего бога есть Юпитер Капитолийский, особенный Юпитер, ибо 
Юпитеров существует не менее трехсот. 
   Этот Капитолийский Юпитер — не Зевс, который является отцом богов и людей, у 
него только смысл господства и своя цель в мире, и эту цель он осуществляет 
ради римского народа. Римский народ есть всеобщая семья, тогда как в религии 
красоты божественной целью были многие семьи, а в религии Единого, напротив, 
только одна семья. 
   Этот бог не является истинно духовным Единым, именно поэтому особенное 
оказывается вне этого единства господства. Власть является лишь абстрактной, 
она есть только власть, а не разумная организация, тотальность в себе; именно 
поэтому особенное и выступает как нечто находящееся вне Единого, вне властителя.
 
   Это особенное выступает отчасти также в образе греческих богов или позднее 
самими римлянами отождествляется с греческими богами. Греки ведь тоже находили 
своих богов в Персии, Сирии, Вавилоне, хотя эти боги и 
   183 
   представляли собой нечто отличное от своеобразного созерцания, 
определенности греческих богов, имея с ними лишь поверхностную общность. 
   В общем римские особенные божества или по крайней море многие из них — те же,
 что и у греков. И все же они не те прекрасные свободные индивидуальности, 
которых мы видели у греков; они как бы в тумане, неизвестно, откуда они 
происходят, или известно, что они появляются при определенных обстоятельствах. 
И затем мы должны, пожалуй, отметить, что позднейшие поэты — Виргилий, Гораций 
— в своей искусственной поэзии воспринимали греческих богов как безжизненные 
копии. 
   В них нет того сознания, той человечности, что составляет субстанциальное 
как в человеке, так и в богах, как в богах, так и в человеке. Они проявляют 
себя как бездуховные машины, как боги рассудка, не имеющие отношения к 
прекрасному, свободному духу, к прекрасной, свободной фантазии. Точно так же в 
новейших бездарных сочинениях французов они предстают в виде скучных, застывших 
образов, машин. Вообще римские образы богов потому легче воспринимаются 
современными людьми, чем греческие, что первые выступают как пустые боги 
рассудка, не принадлежащие уже к живой и свободной фантазии. 
   Кроме этих особенных богов, общих у римлян с греческими, у римлян есть много 
собственных богов и богослужений. Господство есть цель гражданина, но этим 
индивидуум еще не исчерпывается: он имеет также свои особенные цели. Частные 
цели оказываются вне этой абстрактной цели. 
   Но особенные цели становятся совершенно прозаически частными целями, здесь 
обычная партикулярноетъ человека выступает со стороны его многообразных 
потребностей или связи с природой. Бог не есть эта конкретная индивидуальность: 
Юпитер — это только господство, а особенные боги мертвы, безжизненны и 
бездуховны или, чаще, заимствованы. 
   Партикулярность, оставленная всеобщностью и выступающая, таким образом, для 
себя, является совершенно обычной, прозаической партикулярностью человека, но 
она для человека — цель, ему нужно и то и другое. Но то, что является целью для 
человека, есть в этой сфере определение божественного. 
   184 
   Цель человеческая и божественная цель — это единая, но внешняя по отношению 
к идее цель; таким образом, человеческие цели значимы для божественных целей, а 
тем самым и для божественных сил; здесь мы имеем много особенных, в высшей 
степени прозаических божеств. 
   Таким образом, с одной стороны, мы видим всеобщую силу, которая выступает 
как господство: в ней индивидуумы приносятся в жертву, они, как таковые, 
значения не имеют; с другой стороны, так как это единство, бог, является 
абстрактным, определенное оказывается вне его, и человеческое выступает 
существенно как цель; наполнение бога содержанием есть это человеческое. 
   На предшествующей ступени, в религии красоты, предметом почитания были 
свободные всеобщие и нравственные силы. Хотя они были и ограничены, они тем не 
менее суть в себе и для себя сущее, объективное содержание, именно при их 
созерцании цели индивидуальности снимаются и индивидуум освобождается от своей 
нужды и потребности. Они свободны, и индивидуум освобождается в них; именно 
потому он празднует свое тождество с ними, пользуется их благосклонностью и 
достоин ее, что у него нет ничего для себя отдельно от них и в своей нужде, в 
своих потребностях, вообще в своей особенности он не является для себя целью. 
Он вопрошает оракула о том, достигнет ли он своих особенных целей, то есть он 
снимает их в сфере необходимости. Единичные цели имеют здесь значение только 
чего-то отрицательного, а не в себе и для себя сущего. 
   Однако в этой религии блаженства существует эгоизм почитающих, который 
полагает себя причастным силе своих практических богов и в них и с их помощью 
стремится удовлетворить свой субъективный интерес. Эгоизм ощущает свою 
зависимость; именно потому, что он конечен, ему свойственно это чувство. 
Восточный человек, живущий в свете, индус, погружающий свое самосознание в 
Брахмана, грек, отказывающийся в сфере необходимости от своих особенных целей и 
созерцающий в особенных силах дружественные ему, вдохновляющие его, 
животворящие, соединенные с ним силы, живет в своей религии без чувства 
зависимости; напротив, он в пей свободен, свободен перед своим богом; только в 
нем он имеет свою свободу, и зависимым он является лишь вне своей религии; в 
пей он свою зависимость отбрасывает. Но эгоизм, нужда, потребность,