природе бога, и процесс в одном индивидууме. Ближайшая форма, в которой положен 
этот процесс, — Адонис; этот образ перешел в Египет и Грецию; оп упоминается 
также в Библии, где он носит имя Taммyзa11 (Иезекииль, VIII, 14): «И вот, там 
сидят женщины, плачущие по Таммузе». Главное празднование Адониса совершалось 
весной. Это — праздник в честь умершего, праздник печали, продолжавшийся 
несколько дней. В течение двух дней со стенаниями искали Адониса; третий день 
был праздником радости, воскресения бога. Все это празднование носит характер 
праздника природы, умирающей зимой и вновь пробуждающейся весной. Следовательно,
 с одной стороны, это - естественный процесс; с другой, однако, его следует 
понимать символически, как момент бога, как нечто обозначающее абсолютное 
вообще. 
   Миф об Адонисе связан и с греческой мифологией. В греческом мифе матерью 
Адониса была Афродита; она спрятала свое дитя в ящик и принесла его в Аид 12. 
Однако когда Афродита позже потребовала, чтобы ей вернули ее дитя, Персефона 
отказалась выполнить ее требование. Зевс решил их спор таким образом: каждая 
богиня оставляет у себя Адониса треть года; последнюю треть года он проводит по 
своему усмотрению там, где захочет. Адонис предпочел проводить и эту треть года 
у матери всего живого и своей матери, у Афродиты. Этот миф следует прежде всего 
интерпретировать как пребывание в земле и произрастание семени. Миф о Касторе и 
Поллуксе, попеременно пребывающих в подземном мире и на земле, также связан с 
этим 13. Однако подлинное значение этого мифа не только изменение, происходящее 
в природе, во вообще переход от жизни, аффирмативного бытия, к смерти, 
отрицанию, и затем к новому возвышению из этого отрицания — к абсолютному 
опосред- 
   20 
   ствованию, которое существенно принадлежит понятию духа. 
   Этот момент духа стал здесь, таким образом, религией. 
   С. Религия загадки 
   Форма опосредствования духа собой, где еще преобладает природное, форма 
перехода, где начало берется от другого как такового, которое есть природа 
вообще, и переход еще не являет собой возвращения духа к себе, эта форма 
свойственна переднеазиатским религиям. Дальнейшее состоит в том, что этот 
переход являет собой возвращению духа к себе, но еще не как примирение, а таким 
образом, что предмет есть борьба, борение, но качестве момента самого бога. 
   Этот переход к духовной религии содержит, правда, В себе конкретную 
субъективность, но есть пребывание простой субъективности во внеположности, ее 
развитие, но такое, которое еще находится в дикости и брожении, еще не достигло 
успокоения, подлинно свободной в себе духовности. 
   Подобно тому как в индуизме это развитие распадалось, так и здесь 
определенность пребывает в разъединенности, но так что эти элементарные силы 
духовного и природного существенно соотнесены с субъективностью, и эти моменты 
проходит, таким образом, один субъект. 
   В индуизме мы также имели возникновение и уничтожение, но там не было 
субъективности, возвращения в одно, не было одного, которое бы само проходило 
через формы и различия и в них и из них возвращалось себе. Эта более высокая 
мощь субъективности в ходе своего развития отпускает от себя различие, но 
вместе м держит его замкнутым в себе, так что оно оказывается преодоленным. 
Односторонность этой формы в том, что в ней отсутствует чистое единство добра, 
возвращение у-себя-бытия, что свобода только возникает, только вынуждает себя 
состояться, но еще, если можно так выразиться, не готова, не завершена, еще не 
есть такое начало, из которого возникает конец, результат. Это следовательно, 
субъективность в ее реальности, но еще не длинной действительной свободе, а в 
постоянном брожении, присущем ей в этой реальности и вне ее. 
   21 
   Дуализм света и тьмы приближается здесь к соединению, причем так, что в саму 
субъективность входит темное, отрицательное, которое по мере своего усиления 
становится злом. Субъективность состоит в том, чтобы соединять в себе 
противоположные принципы, олицетворять собою власть, которая выносит это 
противоречие и уничтожает его в себе. 
   Ормузду постоянно противостоит Ариман; правда, существует представление, что 
в конечном итоге Ариман будет побежден и господствовать будет один Ормузд, но 
это относится к будущему, а не к настоящему. Бог, сущность, дух, истинное, 
должен присутствовать в настоящем, а не перемещаться в представление о прошлом 
или будущем. Добро — и это основное требование — должно быть действительно 
положено в себе в качестве реальной мощи и [должно] постигаться как в качестве 
всеобщей, так и в качестве реальной субъективности. 
   Это единство субъективности и то обстоятельство, что через эти различенные 
моменты, утверждение проходит как через отрицание и завершается возвращением к 
себе и примирением, составляет эту точку зрения; но при этом действия этой 
субъективности носят скорее характер брожения, чем действительного возвращения 
к себе 
   и своего завершения. 
   Это различие воплощено в одном субъекте, конкретном в себе, в одном развитии.
 Так, эта субъективность вводит себя в развитие сил и, соединяя их, отпускает 
их таким образом, что субъект имеет историю, есть в себе история жизни, духа, 
движения, в которой он разъединяется для различия этих сил и превращает себя в 
нечто чужеродное по отношению к самому себе. 
   Свет не исчезает; здесь же один субъект, который сам себя отчуждает, 
удерживается в своей негативности, но в этом отчуждении и из него вновь создает 
себя.. Результат есть представление свободного духа, но еще не как истинная