примирения с преступлением является наказание в форме наказания или, более 
грубо, в форме мести. Свободный дух сознает себя могущим сделать совершённое 
несовершенным; внешнее помилование и т. д. есть нечто иное, но сделать 
совершённое в самом себе несовершенным — в этом состоит преимущество свободного 
самосознания; зло есть не только деяние, но является чем-то устойчивым, 
существующим в душе, в грешной душе, а свободная душа может очиститься от этого 
зла. Здесь есть намеки на внутреннее обращение, но чаще примирение носит 
характер внешнего очищения. У греков и этот момент представляет собой нечто 
древнее, известно несколько примеров относительно Афин. Сын Миноса был убит в 
Афинах, предпринято было очищение от этого деяния. Эсхил рассказывает, что 
ареопаг освободил Ореста: камень Афины решил дело в его пользу. Примирение 
выступает как нечто внешнее, не внутреннее умонастроение. Зародыши 
христианского примирения имеются в «Эдипе в Колоне», где старому Эдипу, 
убившему своего отца и женившемуся на своей матери, Эдипу, изгнанному своими 
сыновьями, боги оказывают честь и зовут к себе. 
   Другие виды жертв носят еще более внешний характер. Такой характер имеет, 
например, принесение жертвы мертвым ради умиротворения их душ. Так, Ахилл 
убивает троянцев на могиле Патрокла; это делается для того, чтобы восстановить 
равенство судьбы с обеих сторон. 
   III. РЕЛИГИЯ 
   ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТИ 
   ИЛИ РАССУДКА 
   А. Понятие этой ступени 
   В религии красоты господствовала пустая необходимость, в религии 
возвышенного — единство как абстрактная субъективность. В последней религии 
помимо единства имеет место бесконечно ограниченная, реальная цель; в первой 
помимо необходимости — нравственная субстанциальность, правое, действительное, 
которое налично в эмпирическом самосознании. В лоне необходимости дремлют 
многие особенные силы, причастные к ее сущности; представленные в качестве 
индивидуумов, они суть духовные конкретные субъекты, особенные духи народа, 
живые духи, как, например, Афина для Афин, Вакх для Фив, а также боги семьи, 
которые, однако, в то же время могут передаваться [и другим], потому что по 
своей природе они являются всеобщими силами. Тем самым и предметами таких богов 
являются особенные города, государства, вообще множество особенных целей. 
   Более близким определением является теперь эта особенность, сведенная к 
[чему-то] единому. Ближайшим требованием мысли является именно объединение той 
всеобщности и этой особенности целей, так, чтобы абстрактная необходимость в 
самой себе наполнилась особенностью, целью. 
   В религии возвышенного цель в ее реальности была чем-то единичным и 
исключительным, выступая как данная семья. Следовательно, более высоким теперь 
является то, что эта цель расширяется до размера силы и последняя тем самым 
развивается сама. Детально развитая особенность как некая божественная 
аристократия и тем самым реальные духи парода, принятые в качество цели в 
определение божественного и содержащиеся в нем,— эта особенность должна в то же 
время быть положенной в единство. Но это не может быть истинно духовным 
единством, как в религии возвышенного. Более ранние определения, скорее, 
приняты лишь в некоторую относительную тотальность, в тотальность, где обе 
предшествующие религии хотя и теряют свою односторонность, но в то же время 
каждый из обоих принципов искажается, превращаясь в свою противоположность. 
Религия красоты теряет конкретную индивидуальность своих 
   174 
   богов, так же, как и свое самостоятельное нравственное содержание: боги 
низводятся до положения средств. И религия возвышенного теряет свою 
направленность к Единому, вечному, неземному. Но это объединение способствует 
прогрессу: единичные и особенные цели расширяются до единой всеобщей цели. Эта 
цель должна быть осуществлена, и бог есть сила, осуществляющая ее. 
   Целесообразная деятельность есть отличительная черта не только духа, но и 
жизни вообще — это деятельность идеи, ибо это такое порождение, которое уже не 
есть переход в другое, даже если оно определено как другое, или, как в случае 
необходимости, в себе то же самое, но по образу и друг для друга — нечто другое.
 В цели содержание, как первое, независимо от формы перехода, от изменения, так 
что оно сохраняется в этом изменении. Росток определенного цветка, прорастающий 
под влиянием разнообразных условий, есть порождение только его собственного 
развития и лишь простая форма перехода от субъективности в объективность; в 
результате открывается образ, преформированный в зародыше. 
   Целесообразная деятельность очень близка духовному облику, который мы 
рассмотрели напоследок, но этот облик есть только поверхностный образ, в 
котором выступает некоторая природа и духовная определенность,— сама эта 
определенность, как таковая, еще не выступает в образе цели, идеи. Абстрактным 
определением и основой предшествующей религии была именно необходимость и 
помимо нее полнота духовной и физической природы, которая рассеивается поэтому 
в определенное время и качество и, в то время как единство является для себя 
бессодержательным, укореняется в себе и только от духовного облика и 
идеальности получает ту радостность, которая возвышает ее над ее 
определенностью и делает равнодушной по отношению к последней. Необходимость 
лишь в себе есть свобода, она еще не мудрость, лишена цели, и мы освобождаемся 
в ней лишь постольку, поскольку отказываемся от содержания. То, что необходимо, 
является, правда, некоторым содержанием, каким-либо происшествием, состоянием и 
результатом и т. д., но его содержание, как таковое, есть случайность, оно 
может быть тем пли иным, то есть необходимость есть нечто формальное, она