оказана природным вещам честь выше той, что они выступают как питающие духовную 
деятельность? Вино воодушевляет, но только человек поднимает его до 
воодушевляющего и укрепляющего. Поэтому исчезает отношение нужды: потребность 
благодарна богам за полученные дары и предполагает некоторый разрыв, преодолеть 
который — не в человеческой власти. Подлинная нужда появляется впервые 
благодаря собственности и фиксации воли, а к природным дарам человек не стоит в 
таком отношении нужды; напротив, они должны быть благодарны ему за то, что он 
использует их; без него они бы сгнили или засохли и не принесли бы никакой 
пользы. 
   Жертва, которая связана с потреблением этих природных даров, не имеет здесь 
смысла принесения в жертву чего-то внутреннего или конкретной реализации духа, 
но последняя есть, скорее, то, что удостоверяется и само вызывает наслаждение. 
Жертва может иметь лишь смысл 
   158 
   признания всеобщей силы, которое выражает теоретический отказ от части 
потребляемого, то есть это признание является бесполезным, бесцельным, 
непрактическим, бескорыстным даром; примером может служить выпитый ковш вина. 
Но в то же время жертва сама есть потребление: вино выпивается, мясо съедается, 
приносится в жертву и уничтожается единичное наличное бытие и проявление 
природной силы. Есть — значит жертвовать, и жертвовать — значит съедать. 
   Таким образом, со всей жизнедеятельностью связывается этот высший смысл и 
это потребление: всякое дело, всякое потребление в повседневной жизни есть 
жертва. Культ — это не отречение, не принесение в жертву некоторого владения, 
своеобразного достояния, а идеализированное, теоретико-художественное 
наслаждение. Свобода и духовность выходят за пределы всей повседневной и 
непосредственной жизни, и культ вообще выступает как непрерывная поэзия жизни. 
   Культ этих богов поэтому нельзя назвать богослужением в собственном смысле 
слова, как это имеет место по отношению к некоей чуждой самостоятельной воле, 
от случайного решения которой зависит выполнение желаемого; здесь же само 
почитание уже содержит предшествующее исполнение желаемого, то есть оно само 
есть наслаждение. Дело заключается не в том, чтобы вызвать силу из ее 
потустороннего бытия и, ради того чтобы быть к ней восприимчивым, освободиться 
от всего, что с субъективной стороны самосознания отделяет от нее. 
Следовательно, речь идет не о лишении, отречении, освобождении от субъективного 
своеобразия, не о страхе, самоистязании и душевных муках. Культ Вакха, Цереры 
есть обладание, потребление хлеба, вина. Поглощение их, следовательно, само 
непосредственное удовлетворение. Музы, к который взывает Гомер,— это в то же 
время его гений и т. д. 
   Однако затем всеобщие силы вновь отделяются от индивидуума. Из источников 
можно беспрепятственно черпать, по морю плавать, но оно может также и 
разбушеваться; и море и звезды не только не благосклонны к человеку, но страшны 
и несут ему гибель. Муза тоже не всегда благосклонна к поэту, уходит от него и 
плохо служит ему (собственно, поэт взывает к ней лишь тогда, когда он сочиняет 
поэму, и этот призыв и награда есть сама поэзия), сама Афина, дух, бог, 
становится неверной. Тирийцы связали своего Геркулеса цепями, чтобы он не 
   159 
   оставил их город, свою реальность и свое действительное наличное бытие, и 
тем не менее Тир пал56. Но такое отчуждение их сущности не ведет к абсолютному 
раздвоению и разорванности внутреннего, что заставило бы людей привлечь к себе 
эту сущность силой духа в культе и было бы связано с обращением к колдовству. 
Индивидуум не может встать в бесконечную противоположность к этим особенным 
силам, потому что они, как особенные цели, погружаются в необходимость и 
снимаются в ней. 
   Поэтому служение состоит в том, что всеобщие силы выделяются сами по себе и 
признаются. Мысль постигает существенное, субстанциальное начало своей 
конкретной жизни и тем самым не остается тупо погруженной в эмпирическую 
единичность жизни, распыленной и не уходит от нее только к абстрактно-единому, 
к бесконечной потусторонности. Но поскольку дух представляет собой истинное, 
идею своего многообразного наличного бытия, постольку он наслаждается 
признанием и почитанием самого этого всеобщего и остается присутствующим у 
самого себя. Это присутствие духа в своих существенных моментах, с одной 
стороны, есть достойное, мыслящее, теоретическое отношение, а с другой — та 
радостная ясность и свобода, которая знает здесь самое себя и пребывает у себя. 

   2) Служение как отношение к богам с их духовной стороны не имеет смысла 
присоединения себе этих сил, осознания своего тождества с ними. Ибо это 
тождество уже налицо, и человек находит в своем сознании эти силы уже 
реализованными. Определенная духовность, право, нравы, законы пли всеобщие 
сущности, такие, как любовь, Афродита, осуществляются в индивидуумах, 
нравственных, знающих, любящих индивидуумах; они суть их собственная воля, 
собственная склонность и страсть, их собственная, волящая, деятельная жизнь. 
Таким образом, культу остается лишь признать эти силы, почитать их и тем самым 
поднять тождество до уровня формы сознания и сделать предметом теоретического 
рассмотрения. 
   Сравним эту предметность с нашим представлением. Мы тоже выделяем из нашего 
непосредственного сознания всеобщее и мыслим его. Мы можем также пойти дальше, 
поднять эти всеобщие силы до уровня идеалов и придать им духовный облик. Но 
молиться таким обра- 
   160 
   зом, приносить им жертву? Вот этот пункт отделяет пас от греческого