каждая — односторонняя, по тем самым также обе правы. Обе признаются значимыми 
при ненарушенном движении нравственности, но значимость каждой из них взаимно 
уравновешивается. Справедливость выступает лишь против односторонности. 
   Другая коллизия изображена, например, в «Царе Эдипе». Эдип убил своего отца 
и кажется виновным, но виновным потому, что его нравственная сила — 
односторонняя, а именно он совершает это ужасное деяние бессознательно. Но Эдип 
— это тот, кто разгадал загадку Сфинкса,— в высшей степени знающий. Немезида 
олицетворяет в себе восстановившееся равновесие; тот, кто был столь знающим, 
оказывается во власти бессознательного, так что его вина тем глубже, чем выше 
он стоял. Здесь, следовательно, перед нами противоположность двух сил: сознания 
и бессознательности. 
   Приведем еще одну коллизию: Ипполит оказывается несчастным потому, что он 
почитает только Диану и отвергает любовь, которая мстит ему за это. Во 
французской обработке этой темы Расин приписывает Ипполиту другое нелепое 
увлечение; здесь уже пафос сострадания состоит не в наказании со стороны 
отвергнутой любви, а в простом несчастье: он влюблен в одну девушку и но 
внемлет другой женщине, которая, правда, является супругой его отца, но это 
нравственное препятствие затушевывается благодаря его любви к Ариции. Причиной 
его гибели является поэтому оскорбление всеобщей силы, как таковой, или 
пренебрежение ею, то есть не нечто нравственное, а особенное и случайное. 
   Трагедия кончается примирением, разумной необходимостью, необходимостью, 
которая здесь начинает опосредствовать себя. Это справедливость, которая, таким 
образом, удовлетворяется сентенцией: не существует ничего, что не было бы 
Зевсом, а именно вечной справедливостью. Здесь налицо трогательная 
необходимость, которая, однако, совершенно нравственна; перенесенное несчастье 
совершенно ясно; здесь пет ничего слепого, бессознательного. Такой ясности 
понимания и художественного изображения достигла Греция на высшей ступени 
своего развития. Однако здесь остается еще нечто неразрешенное, ибо высшее 
выступает не как бесконечная духовная сила,— остается чувство неудовлетворенной 
печали, так как индивидуум гибнет. 
   156 
   Высшим примирением было бы, если бы в субъекте было снято умонастроение 
односторонности — сознание своей неправоты — и если бы он в своей душе 
освободился от неправоты. Однако в этой сфере нельзя познать эту его вину, 
односторонность, и освободиться от нее. Это высшее делает излишним внешнее 
наказание — естественную смерть. Правда, здесь появляются уже зародыши такого 
примирения, намеки на него, но этот внутренний поворот выступает, скорее, как 
внешнее очищение. Сын Миноса был убит в Афинах, поэтому нужно было очищение: 
это деяние было объявлено несовершенным. Это дух, желающий превратить 
совершённое в несовершенное. 
   Орест в «Эвменидах» освобождается Ареопагом; здесь с одной стороны, высшее 
преступление против пиетета, но, с другой стороны, он осуществил право своего 
отца. Ибо последний был не только главой семьи, но и главой государства; один и 
тот же акт выступает как злодеяние и в то же время как совершённая существенная 
необходимость. Освободить здесь означает сделать что-то бывшее небывшим. 
   В «Эдипе в Колоне» уже появляется намек на примирение, более того, на 
христианское представление о примирении; боги оказывают Эдипу милость, зовут 
его к себе. Ныне мы требуем большего, потому что представление о примирении у 
нас более высокое; налицо сознание, что во внутреннем мире может произойти 
обращение, благодаря которому совершённое окажется несовершенным. 
   Человек, который обращается, освобождается от своей односторонности, 
искореняет ее в себе, в своей воле, где было постоянное местопребывание деяния, 
то есть уничтожает это деяние в корне. Нашему чувству более соответствуют такие 
развязки трагедий, которые являются примиряющими. 
   b. Культ как служение 
   Если теперь речь идет о том, чтобы субъективность сознательно отождествила 
себя с противостоящим божественным началом, то обе стороны должны отказаться от 
своей определенности: бог сходит со своего престола, возвышающегося над миром, 
отдается на произвол судьбы, а человек должен, принимая дар, совершить 
отрицание субъективного самосознания, то есть признать бога или 
   157 
   принять дар, признав существенность его содержания. Поэтому богослужение 
является взаимным актом дарения и принятия дара. Каждая сторона освобождается 
от особенности, отделяющей ее от другой. 
   1) Самое внешнее отношение обеих сторон друг к другу состоит в том, что бог 
содержит в себе природный момент и непосредственно присутствует в качестве 
самостоятельного по отношению к самосознанию, или его наличное бытие выступает 
во внешнем природном явлении. В этом отношении богослужение, с одной стороны, 
есть признание того, что природные вещи суть некоторая сущность в себе. С 
другой стороны, божество в природной силе, в которой оно является, жертвует 
собой и позволяет самосознанию овладеть им. 
   Если божественные силы в качестве природных даров отказываются от себя и 
благосклонно предлагают себя, то служение, в котором человек обретает сознание 
единства со своими силами, имеет следующий смысл. 
   Плоды можно брать и съедать, из источников можно беспрепятственно черпать: 
эти дары сами падают с неба. Человек ест эти дары, пьет вино; благодаря этому 
крепнут его силы и воодушевляются чувства, и этот процесс, в котором дары 
являются моментами, есть их следствие. В этом отношении имеет место не действие 
и противодействие, унылое, воспроизводящее себя однообразие механического; тем, 
что человек ест и пьет эти дары, он оказывает им честь; ибо может ли быть