деяние как нечто в себе злое. Эринния — это не только внешняя фурия, 
преследующая матереубийцу Ореста, сам дух матереубийства поднимает над ним свой 
факел. Эриннии справедливы, и именно поэтому доброжелательны — Эвмениды. Это не 
эвфемизм: Эвмениды хотят права, и тот, кто нарушает его, имеет Эвменид в самом 
себе; это то, что мы называем совестью. В «Эдипе в Колоне» Эдип говорит своему 
сыну: тебя будут преследовать Эвмениды отца54. 
   Эрос, любовь, также не есть нечто лишь объективное, бог, но как сила 
представляет собой субъективное чувство человека. Анакреонт описывает битву с 
Эросом. Я теперь тоже, говорит он, хочу любить; Эрос уже давно требовал этого 
от меня, но я не хотел подчиняться ему. Тут Эрос напал на меня. Я сопротивлялся,
 вооруженный латами и копьем. Эрос израсходовал свои стрелы, но потом сам 
проник в мое сердце. Чем может помочь мне, замечает Анакреонт, лук и стрела, 
ведь битва происходит во мне самом. Следовательно, в этом прианавп и почитании 
субъект находится у самого себя; боги — это его собственная страсть. Знание о 
богах отнюдь не есть знание о них как об абстракциях, существующих по ту 
сторону действительности; оно представляет собой знание о конкретной 
субъективности самого человека как о чем-то существенном, ведь боги существуют 
также в нем самом. Тут нет такого отрицательного отношения, когда отношение 
субъекта, если оно есть нечто высшее, представляет собой самопожертвование, 
отрицание собственного сознания. Эти силы дружественны по отношению к людям и 
благосклонны к ним; они живут в их собственной груди; человек осуществляет их и 
знает их действительность, как свою собственную. Дыхание свободы пронизывает 
весь этот мир и составляет основное определение этого убеждения. 
   Однако здесь еще нет сознания бесконечной субъективности человека, сознания 
того, что нравственные отношения и абсолютное право принадлежит человеку кап 
таковому и что благодаря тому, что он есть самосознание, он имеет в своей 
формальной бесконечности родовое право и обязанность. Свобода, нравственность 
есть субстанциальное начало человека, и в знании этого начала как такового и в 
полагании в нем своей субстанциальности состоит ценность и достоинство человека.
 Но формальная субъективность, самосознание как таковое, 
   151 
   бесконечная внутри себя индивидуальность не как нечто лишь природное, 
непосредственное есть возможность этой ценности, то есть реальная возможность, 
и она дает человеку бесконечное право. Так как на ступени непосредственной 
нравственности не признается бесконечность формальной субъективности, то 
человек как таковой еще не имеет абсолютной значимости, значимости в себе и для 
себя, независимо от того, кем он является в своей внутренней полноте, где он 
родился, беден он или богат, принадлежит ли он к тому или иному народу. Свобода 
и нравственность еще выступают как особенные, право человека отягощено 
случайностью, и потому на этой ступени имеет место рабство. Еще от случая 
зависит, является ли человек гражданином государства, свободен он или нет. 
Далее, так как еще не существует бесконечной противоположности и нет абсолютной 
рефлексии самосознания в себя, этой вершины субъективности, то еще не развита и 
моральность пак собственное убеждение и усмотрение. 
   Однако в нравственности индивидуальность вообще включена во всеобщую 
субстанциальность, и, таким образом, здесь выступает представление о вечности 
субъективного, индивидуального духа, представление о бессмертии, хотя вначале 
лишь как слабый намек, а не как абсолютное требование духа. На ранее 
рассмотренных ступенях еще но могло возникнуть требования бессмертия души ни в 
естественной религии, ни в религии монотеистической. В естественной религии 
основное определение составляет еще непосредственное единство духовного и 
природного и дух еще не выступает для себя; в монотеистической религии дух 
существует для себя, но он еще не раскрыт, его свобода еще абстрактна и его 
бытие представляет собой еще природное наличное бытие, владение этой землей и 
благополучие. Но это не есть бытие в качестве наличного бытия духа в себе самом,
 не есть удовлетворение в духовном. Продолжительность есть лишь 
продолжительность существования рода, семьи, вообще природной всеобщности. 
Здесь же самосознание реализовано в себе самом, духовно, субъективность принята 
во всеобщую сущность и, следовательно, познается в себе как идея; здесь налицо 
представление о бессмертии. Однако это сознание становится определеннее, когда 
возникает моральность, самосознание углубляется в себя и начинает признавать в 
качестве доброго, 
   152 
   истинного и справедливого лишь то, что находит соответствующим себе и своему 
мышлению. Поэтому у Сократа и Платона столь определенно идет речь о бессмертии 
души, тогда как прежде это было, скорее, одним из общих представлений, не 
обладавших абсолютной ценностью в себе и для себя. 
   Подобно тому как самосознанию еще недостает бесконечной субъективности, 
абсолютной точки единства понятия, так и субъективности еще не хватает его 
(понятия) существенных определений. Это единство присуще тому, с чем мы уже 
познакомились как с его необходимостью. Но последняя лежит вне сферы особенных 
субстанциальных сущностей. Подобно человеку как таковому, и особенные сущности 
не имеют абсолютного права, ибо последнее выступает у них лишь как момент 
необходимости и как нечто коренящееся в этом абсолютном, рефлектированном в 
себя единстве. Хотя они имеют божественную природу, но их много, и, таким 
образом, их рассеянное множество представляет собой также некоторую 
ограниченность, поэтому они не принимаются всерьез. Над множеством 
субстанциальных сущностей витает последнее единство абсолютной формы — 
необходимость, и она освобождает самосознание в его отношении к богам от этих 
богов, вследствие чего оно одновременно принимает и не принимает их всерьез.