понять, что человек даже в том или ином ограниченном состоянии возвышается над 
ним, остается у себя и выступает как свободный. Легко различают, животным или 
человеческим образом удовлетворяет человек свои потребности. Человеческое — это 
тот аромат, который распространяется на всю его деятельность. Кроме того, у 
человека есть не только содержание простой жизненности, но в то же время 
бесконечный круг высших проявлений, деятельностей и целей, само содержание 
которых является бесконечным, всеобщим. Таким образом, человек есть та 
абсолютная рефлексия в себя, которую мы имеем в понятии необходимости. 
Собственно, физиология должна была бы понять человеческий организм, 
человеческий облик как единственно соответствующий духу; в этом отношении она 
сделала еще весьма мало. Еще Аристотель высказал мысль, что только человеческая 
организация является образом духовного; тем самым он указал на недостаток 
учения о переселении душ, согласно которому телесная организация человека есть 
лишь нечто случайное53. 
   Но отдельный реальный человек в своем непосредственном наличном бытии 
содержит в себе еще момент непосредственной природности, выступающей как нечто 
случайное и преходящее, отпавшее от всеобщности. Эта сторона конечности 
выступает как дисгармония между тем, чем человек является в себе, и [тем], чем 
он является в действительности. Не на всех чертах и сторонах отдельного 
человека лежит печать простой необходимости: здесь смешаны эмпирическая 
единичность и выражение простого внутреннего начала, так что идеальность 
природного, свобода и всеобщность затемнены условиями чисто природной жизни и 
множеством отношений, вызываемых нуждой. С этой стороны, где в человеке 
проступает нечто другое, явление не соответствует образу, простой 
необходимости; необходимости соответствует то, что печать всеобщности, простой 
необходимости накладывается на его наличное бытие во всех его чертах и частях 
(и что Гёте удачно назвал значительностью как характерной особенностью 
классических произведений искусства),— необходимо, чтобы образ был задуман 
только в духе, рождался только из него, при его посредстве, то 
   146 
   есть был идеалом и художественным произведением. Это нечто более высокое, 
чем произведение природы; правда, говорят, что произведение природы имеет перед 
ним преимущество, ибо оно создано богом, тогда как произведение искусства — 
только человеком. Как будто природные предметы в свою очередь не обязаны своим 
существованием непосредственно природным конечным вещам — семени, воздуху, воде,
 свету — и как будто божественная сила живет только в природе и не живот в 
сфере человеческого, в царстве духовного! Напротив, если произведения природы 
развиваются только при условии наличия внешних и случайных для них 
обстоятельств и влияния этих обстоятельств, оказываемого на них извне, то в 
произведении искусства налицо именно необходимость, которая выявляется как 
внутренняя душа и как понятие внешнего. Необходимость здесь не означает, что 
предметы существуют необходимо и имеют необходимость своим предикатом; 
необходимость, напротив, есть субъект, который проявляется в своем предикате, 
во внешнем наличном бытии. 
   Если в этом процессе обнаруживается субъективная сторона, так что бог 
выступает как нечто созданное человеком, то это лишь один момент. Ибо это 
положенное - бытие бога опосредствовано снятием единичной самости, и поэтому 
греки могли в Зевсе Фидия созерцать своего бога. Художник создал для них не 
вообще свое произведение, а подлинное явление существенного, образ налично 
сущей необходимости. 
   Итак, образ бога — это идеальный образ; до греков не было истинной 
идеальности, она не могла уже выступать и после них. Правда, христианское 
искусство прекрасно, но идеальность не является его последним принципом. 
Поэтому неправильно указывают на недостаток греческих богов, когда говорят, что 
они антропопатичны, относя к этому определению конечности и неморальный момент, 
например любовные истории Зевса, имеющие своим источником древние мифы, которые 
складывались на основе еще природного созерцания. Главный недостаток состоит не 
в том, что в этих богах слишком много антропопатического элемента, но в том, 
что его в них слишком мало. Явление и наличное бытие божественного еще не 
доходит до непосредственной действительности и непосредственного присутствия в 
качестве именно этого, то есть в качестве этого человека. Самым 
   147 
   истинным и подлинным образом необходимо будет такой, в котором абсолютно для 
себя сущий дух явит себя как единичное эмпирическое самосознание. Такого 
определения, вплоть до чувственного «этого», у греков еще нет. Правда, 
созданный человеком образе, в котором являет себя божественность, имеет 
чувственную сторону. Но последняя еще настолько податлива, что может быть 
приведена в полное соответствие с являющимся содержанием. Только в том случае, 
когда обособление доходит в боге до самых крайних границ и выступает в качестве 
человека, вот этого эмпирического самосознания, тогда, так сказать, имеет место 
освобождение от этой чувственной и внешней стихии, то есть в боге 
обнаруживается обусловленный характер чувственности и ее несоответствие понятию.
 У греков же материя, чувственность еще не имеет этой формы, скорее, она 
остается верной своему содержанию. Поскольку бог, хотя он и является духовной, 
всеобщей силой, происходит из природного начала, постольку природное должно 
составлять элемент его образа, и это должно проявляться в том, что именно 
природное есть способ выражения божественного. Бог выступает, таким образом, в 
камне, и чувственное еще признается соответствующим для выражения бога как 
такового. 
   Только когда сам бог являет себя и открывается в качестве этого единичного