135 
   абстрактно и не развилось до понятия цели, до определенных определений. 
   Теперь необходимость имеет существенное отношение в миру, ибо определенность 
есть момент самой необходимости, а конкретный мир — это развитая определенность,
 царство конечного, определенного наличного бытия вообще. Сначала необходимость 
имеет лишь абстрактное отношение к конкретному миру, и это отношение есть, 
внешнее единство мира, тождество вообще, которое, будучи лишено в себе самом 
дальнейшего определения, лишено понятия, есть Немизида. Она принижает высокое и 
возвышенное и таким образом восстанавливает равенство. Однако это уравнивание 
нельзя понимать таким образом, что если выдающееся и слишком высокое будут 
принижены, то возвысится низкое. Ведь низкое таково, каким оно и должно быть, 
оно есть конечное, у него нет ни особых притязаний, ни бесконечной ценности, к 
которой оно могло бы апеллировать. Следовательно, оно не слишком низко; но оно 
может выйти за рамки общей участи и обычной меры конечности, и, если таким 
образом оно нарушит равенство. Немезида вновь ставит его ша свои место. 
   Если мы рассмотрим здесь также отношение конечного самосознания к этой 
необходимости, то увидим, что под гнетом ее ревнивой власти возможна лишь 
покорность без внутренней свободы. Однако одна форма свободы существует и в 
сфере убеждения. Грек, убедившись в наличии необходимости, тем самым 
успокаивается: этого так, ничего не поделаешь, и с этим надо примириться. В 
этом убеждении, что я должен примириться, что это мне даже не нравится, 
заключается свобода, и состоит она в осознании того, что это — мое. 
   Это убеждение состоит в том, что человек ясно видит эту простую 
необходимость. Поскольку он стоит на той точке зрения, что «это так», он тем 
самым устраняет все особенное, отказывается, абстрагируется от всех особенных 
целей, интересов. Дурное настроение, недовольство людей происходят как раз 
оттого, что они держатся за определенную цель, не желая отказаться от нее, и, 
если обстоятельства не благоприятствуют или даже препятствуют достижению этой 
цели, они недовольны. Тут нет соответствия между тем, что есть, и тем, чего 
хотят, потому что выставляется принцип долженствования: «это должно быть». 
   136 
   Таким образом, налицо разлад, раздвоение. Но если принять указанную точку 
зрения, то никакая цель, никакой интерес не противостоит тем отношениям, 
которые складываются реально. Несчастье, недовольство—это не что иное, как 
противоречие, состоящее в том, что нечто противодействует моей воле. Если же 
особенный интерес снимается, то я погружаюсь в чистый покой, в чистое бытие, в 
это самое «есть». 
   Здесь для человека нет утешения, но оно ему и не нужно. Он нуждается в 
утешении, когда требует возмещения утраты; здесь же он вырвал внутренний корень 
разорванности и разлада и совершенно отказался от всего утраченного, ибо у него 
достаточно сил, чтобы созерцать необходимость. Это лишь ложная видимость, будто 
сознание уничтожается в своем отношении к необходимости, превращается в нечто 
потустороннее ей и не видит в ней ничего дружественного себе. Необходимость не 
есть единое, и потому сознание не выступает здесь для себя, то есть не является 
самостным единым в своей непосредственности. В отношении к тому, что является 
единым, оно выступает для себя, хочет быть таковым и твердо держится за себя. 
Раб, находящийся в подчинении у своего господина, служащий ему и испытывающий 
перед ним страх, в своей низости имеет эгоистические намерения, но отношению к 
господину. Но по отношению к необходимости субъект выступает не как для себя 
сущий и для себя определенный, напротив, он отказывается от себя, не оставляет 
для себя никакой цели; именно уважение необходимости является таким 
направлением самосознания, лишенным определения и противоположности. То, что мы 
и настоящее время называем судьбой, есть как раз нечто противоположное этому 
направлению самосознания. Говорят о справедливой, несправедливой, заслуженной 
судьбе, используют понятие судьбы для объяснения, то есть в качестве причины 
определенного состояния и судьбы индивидуумов. Здесь имеет место внешняя связь 
между причиной и действием, благодаря которой на индивидуума обрушивается 
наследственное зло, древнее проклятие, тяготеющее над его домом, и т. д. В 
таких случаях судьба имеет тот смысл, что существует какая-то причина, но на 
причина является в то же время потусторонней, и судьба в данном случае есть не 
что иное, как связь причин и следствий, причин, которые для тех, кого настигает 
судьба, должны быть конечными; тем не менее, здесь есть 
   137 
   скрытая связь между тем, чем страдающий является для себя, и тем, что 
незаслуженно свершается над ним. 
   Созерцание и почитание необходимости представляют прямую противоположность 
такому пониманию судьбы, здесь снято это опосредствованно и рассуждение о 
причине и следствии. Нельзя говорить о вере в необходимость, как если бы 
необходимость была некоторой сущностью или связью отношений подобно отношениям 
причины и следствия и как если бы она противостояла сознанию в виде 
объективного образа. Напротив, когда говорят: «Это необходимо», то 
предполагается отказ от всякого рассуждения 'и замыкание духа в простой 
абстракции. Это направление духа, который отказался от того, что отняла судьба, 
сообщает благородным и прекрасным характерам величие, покой и свободное 
благородство, которое мы и находим у древних. Однако эта свобода является лишь 
абстрактной, она лишь возвышается над конкретным и особенным, но не находится в 
гармонии с определенным, то есть она является чистым мышлением, бытием, внутри 
– себя - бытием, отказом от особенного. Напротив, в высших религиях утешение 
состоит в том, что абсолютная конечная цель достигается также в несчастье, так 
что отрицательное переходит в утвердительное. «Нынешние страдания — путь к