содержания, так что святая церковь перестает быть общностью и распадается на 
атомы. Ибо общность состоит в учении, а каждый индивидуум имеет свое 
собственное чувство, собственные ощущения и особенное мировоззрение. Эта форма 
не соответствует духу, который хочет знать, каков он. Философия, таким образом, 
имеет две противоположности. С одной стороны, она кажется противоположностью 
церкви, в общее с образованием, с рефлексией для нее в том, что, постигая в 
понятии, она не останавливается па форме представления, а стремится постигнуть 
в мысли, но, ис- 
   330 
   ходя из этого, познать также и форму представления как необходимую. Однако 
понятие есть высшее, оно охватывает также различные формы и отдает им должное. 
Второй противоположностью философии является Просвещение, безразличие к 
содержанию, мнение, отчаяние отречения от истины. Цель философии — познание 
истины, познание бога, ибо он есть абсолютная истина, и ничто иное не достойно 
в такой мере усилий, как познание бога, его объяснение. Философия познает бога 
по существу как конкретного, как духовную, реальную всеобщность, которая не 
завистлива, но сообщает себя. Уже свет сообщает себя. Тот, кто говорит, что бог 
непознаваем, говорит тем самым, что он завистлив, и не задумывается всерьез о 
боге, сколько бы он о нем ни говорил. Просвещение, эта суетность рассудка, 
является самым резким противником философии. Просвещение недовольно, когда 
философия обнаруживает разум в христианской религии, когда она показывает, что 
в религии дано свидетельство духа, истины. В философии, которая есть теология, 
все дело только в том, чтобы выявить разум религии. 
   В философии религия получает свое оправдание со стороны мыслящего сознания. 
Непосредственная набожность в этом не нуждается, она принимает истину как 
авторитет и благодаря этой истине испытывает удовлетворение, примирение. 
   В вере налицо истинное содержание, но ей недостает еще формы мышления. Хотя 
все формы, рассмотренные нами ранее,— чувство, представление — могут иметь 
истинное содержание, но они сами но являются истинной формой,, которая с 
необходимостью делает содержание истинным. Мышление — это абсолютный судья, 
перед которым содержание должно себя оправдать и удостоверить. 
   Философию упрекали в том, что она ставит себя выше религии, но ото неверно 
уже фактически, ибо она имеет только это, и никакое иное, содержание, но она 
придает ему форму мышления; следовательно, она ставит себя только выше 
религиозной формы, имея одинаковое с религией содержание. 
   Форма субъекта как чувствующего индивидуума и т. д. относится к субъекту как 
единичному, по чувство как таковое философией не исключается. Вопрос лишь в том,
 истинно ли содержание чувства, может ли оно в мышления доказать свою 
истинность. Философия мыслит то 
   что субъект как таковой чувствует, и предоставляет субъекту удовлетворяться 
своим чувством. Таким образом, чувство не отвергается философией, она лишь дает 
ему истинное содержание. 
   Но поскольку мышление начинает противопоставлять себя конкретному, процесс 
мышления должен пройти через эту противоположность, пока не достигнет 
примирения. Таким примирением является философия, и, поскольку она есть 
теология, она изображает примирение бога с самим собой и с природой, показывает,
 что природа, инобытие божественно в себе и что конечный дух отчасти сам 
поднимается до примирения, отчасти же приходит к примирению в ходе всемирной 
истории. 
   Это религиозное познание посредством понятия по своей природе не является 
всеобщим, оно опять-таки есть лишь познание в общине, и, таким образом, в 
царстве духа образуются три ступени, или состояния: первое — состояние 
непосредственной, простой религии и веры, второе — состояние рассудка, так 
называемой образованности, рефлексии и Просвещения, и, наконец, третье 
состояние — ступень философии. 
   Но если теперь, после того как мы рассмотрели возникновение и существование 
общины, мы видим, что в своей реализации ее духовная действительность 
подвергается внутреннему расколу, то такая ее реализация, по-видимому, есть в 
то же время ее конец. Но можно ли говорить здесь о гибели? Ведь Царство Божие 
основано навеки, святой дух как таковой вечно живет в своей общине, и вратам 
ада не одолеть церкви. 
   Говорить о смерти значило бы, следовательно, закончить диссонансом. 
   Но что делать? Этот диссонанс налицо в действительности. Как в эпоху Римской 
империи, когда в религия исчезло всеобщее единство, божественное было 
профанировано и затем всеобщая политическая жизнь зашла в тупик, всякое доверие 
к ней было утрачено; разум же бежал в убежище частного права, в себе и для себя 
сущее распалось, и целью оказалось особенно благополучие, тая и теперь, когда 
моральное воззрение, собственное мнение и убеждение стали значимыми без 
объективной истины, а требованием дня стали жажда частного права и наслаждения, 
когда исполнилось время и оправдание посредством понятия стало потребностью, 
тогда в непосредственном сознании, в действительности уже нет единства 
   332 
   внутреннего и внешнего, и ничто не получает оправдания в вере. Здесь уже не 
действует ни строгость объективного приказа, ни внешнее усилие, ни власть 
государственная; упадок зашел слишком далеко. Если бедным уже не проповедуется 
евангелие, если соль потеряла вкус и молчаливо уничтожены все цитадели, то 
народ, чей негибкий разум может воспринять истину только в представлении, уже 
не в состоянии удовлетворить стремления своего внутреннего мира. Он ближе всего 
стоит к бесконечной боли, но, так как любовь к любви и наслаждению без всякой 
боли является извращенной, он чувствует себя покинутым своими учителями;