| |
III. ИДЕЯ В СТИХИИ ОБЩИНЫ,
ИЛИ ЦАРСТВО ДУХА
Первым было понятие этой точки зрения для сознания; вторым - то, что дано
этой точке зрения, что налично для общины; третьим является переход к самой
общине.
Эта третья сфера есть идея в се определении единичности, но сперва только
изображение в качестве одной единичности, божественной, всеобщей единичности,
как она есть в себе и для себя. Таким образом, один — это все, однажды — значит
всегда, в себе, согласно понятию, некая простая определенность. Но единичность
как для-себя-бытие является отпусканием различенных моментов в свободную
непосредственность и самостоятельность, является исключающей; вместе с тем
единичность есть эта эмпирическая единичность.
Исключая, единичность выступает как непосредственность для другого и есть
возвращение из другого в себя. Единичность божественной идеи, божественная идея,
предстающая как человек (als em Mensch), завершается только в действительности,
поскольку вначале ей противостоят многие отдельные индивидуумы; она собирает
их в единство духа, в общину и выступает в ней в качестве действительного
всеобщего самосознания.
По мере того как совершается определенный переход идеи вплоть до
чувственного присутствия, именно в нем обнаруживается отличительная черта
религии духа, состоящая в том, что все моменты развиты до их крайней
определенности и полноты. Даже в этой крайней противоположности самого себя дух
уверен в себе в качестве абсолютной истины, а поэтому его ничто не страшит, не
страшит даже чувственное присутствие. Абстрактная идея трусливо, подобно
монахам, боится чувственного присутствия; современной абстракции присуще
отвратительное чванство по отношению к моменту чувственного присутствия.
296
В общине от индивидуумов требуется благоговение перед божественной идеей в
образе единичности и усвоение ее. Это легко для мягкой, любящей души женщины;
но другая сторона сама состоит в том, чтобы субъект, от которого ждут этой
любви, был бесконечно свободен и постиг субстанциальность своего самосознания;
поэтому для самостоятельного понятия, мужчины, это бесконечно трудно. Свобода
субъекта возмущается против этого объединения, против требования почитать
отдельного чувственного индивидуума как бога. Восточный человек не противится
этому; он ничтожен, он в себе отброшен, но не сам отбросил себя, то есть [он]
лишен сознания своей бесконечной свободы. Здесь же эта любовь, это признание
составляют прямую противоположность, и это — высшее чудо, оно-то и есть сам дух.
Эта сфера потому и есть царство духа, что индивидуум имеет в себе
бесконечную ценность, знает себя пак абсолютную свободу, обладает в себе
величайшей прочностью и в то же время отказывается от этой прочности и обретает
самого себя в другом: любовь примиряет все, даже абсолютную противоположность.
Созерцание этой религии требует пренебречь всем наличным, всем, что
когда-либо имело ценность; эта религия есть совершенная идеальность,
полемически направленная против всего великолепия мира. В этом отдельном, в
этом присутствующем, непосредственном индивидууме, в коем являет себя
божественная идея, сошлась вся действительность, так что он есть единственно
чувственная наличность, имеющая ценность. Эта единичность тем самым выступает
как целиком всеобщая. В обычной любви тоже имеет место такая бесконечная
абстракция от всякой действительности, и любящий субъект находит в особенном
индивидууме все свое удовлетворение; но в этом случае удовлетворение относится
к особенности вообще; это особенная случайность и чувство, которое
противоположно всеобщему и таким образом хочет стать объективным.
Напротив, та единичность, в которой я хочу божественной идеи, является
совершенно всеобщей; поэтому она в то же время отторгнута от чувств, она для
себя проходит, становится прошлой историей; чувственный образ должен исчезнуть
и вознестись в пространство представления. Образование общины имеет то
содержание, что чувственная форма перешла в духовную стихию. Чувственное
очищается от непосредственного бытия тем, что
297
оно приходит; это отрицание, как оно положено, и выступает в чувственном
«этом» как таковое. Это созерцание дано только в отдельном индивидууме; его
нельзя получить по наследству, и оно неспособно к возобновлению, подобно
явлению субстанции в ламе. Оно не может быть таким, потому что чувственное
явление в качестве «этого» мгновенно по своей природе, должно быть одухотворено
и потопу по существу есть бывшее и поднимается на почву представления.
Может существовать также точка зрения, при которой останавливаются на Сыне и
его явлении. Таков католицизм, где к примиряющей силе Сына прибавляются Мария и
святые и где дух существует уже только в церкви как иерархии, а не в общине. Но
тут второй момент в определении идеи остается в большей степени на почве
представления, нежели одухотворяется. Или, другими словами, дух не столько
осознается объективно, сколько выступает как субъективный образ, который
чувственно явлен как церковь и который живет б традиции. В этом облике
действительности дух есть как бы третье лицо.
Чувственное присутствие для духа, испытывающего в нем потребность, может
также все вновь порождаться в образах, а именно не в качестве произведений
искусства, а в качестве чудотворных образов, вообще в их чувственном наличном
бытии. И тогда потребность в чувственном [созерцании] может удовлетворить не
только телесность, тело Христово, а чувственное его телесного присутствия
вообще — крест, места, где он жил. К этому добавляются реликвии и т. д. Эта
|
|
