духа, как той действительности, где царит бог; им примирены духи и сердца; бог, 
таким образом, воцарился. Такова всеобщая почва. 
   Это царство божие; новая религия содержит, следовательно, в себе определение 
отрицания по отношению к налично существующему; это революционная сторона 
учения, которая отчасти отбрасывает все существующее, отчасти же уничтожает, 
опрокидывает его. Все земные, мирские вещи упраздняются как лишенные ценности. 
Изменяется то, что было раньше; привычные отношения, состояние религии, мкра не 
может оставаться прежним; речь идет о том, чтобы человека, обретшего сознание 
примирения, вывести из прежнего состояния, чтобы абстрагироваться от наличной 
действительности. 
   Эта новая религия сама еще концентрирована, существует еще не в качестве 
общины, а в энергии, составляющей единственный интерес человека, который должен 
сражаться, бороться за сохранение своей религии, потому что она еще не 
находится в согласии с мирским состоянием, еще не связана с мирским сознанием. 
   Итак, в момент своего появления новая религия полемична, она требует 
удаления от конечных вещей, возвышения к некоторой бесконечной энергии, в 
которой нужно держаться всеобщего и оставаться равнодушным ко всем другим узам; 
все, что прежде было нравственным, правильным, все другие узы должны быть 
расторгнуты. «Кто Матерь моя и кто братья мои?» и т. д. «Предоставь 
   281 
   мертвым погребать своих мертвецов»; «Никто, возложивший руку свою на плуг и 
озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия». «Не мир пришел Я 
принести, но меч» 104. 
   Мы видим здесь полемику с нравственными отношениями. «Итак, не заботьтесь о 
завтрашнем дне»; «Пойди, продай имение твое и раздай нищим» 105. 
   Все отношения, основанные па собственности, исчезают; между тем они 
опять-таки снимают сами себя; если все раздается бедным, то бедных нет. Все это 
— учения, определения, относящиеся к первому появлению новой религии, когда она 
составляет единственный интерес и человек еще опасается ее утратить и где она 
как учение обращается к людям, с которыми мир покончил и которые покончили с 
миром. Одна сторона — это такое отречение; этот отказ, пренебрежение всяким 
существенным интересом и нравственными узами является в концентрированном 
проявлении истины существенным определением, которое впоследствии, когда истина 
обретает прочное существование, отчасти теряет свое значение. И если это начало 
страдания относится к внешнему миру лишь со смиренным терпением и покорностью, 
жертвенно, то со временем, когда оно усиливается, его внутренняя энергия 
направляется вовне с той же страстной жестокостью. 
   Дальнейшее в утвердительном [отношении] — это возвещение царства божьего: 
человек должен войти в него как в царство любви к богу, так, чтобы 
непосредственно броситься в эту истину. Это высказано с полнейшей, 
неслыханнейшей откровенностью, например, в начале нагорной проповеди: «Блаженны 
чистые сердцем, ибо они Бога узрят»106. Это величайшее из всего, что когда-либо 
высказывалось, оно представляет собой последнее средоточие, снимающее все 
предрассудка, всю несвободу человека. Бесконечно важно то, что благодаря 
лютеровскому переводу Библии народ получил народную книгу, в которой душа, дух 
может обрести внутренний строй наивысшим, бесконечным образом; в католических 
странах в этом испытывается большой недостаток. Там Библия не является 
средством спасения от всякого духовного рабства. 
   Для того чтобы такое возвышение совершилось в человеке, не нужно никакого 
опосредствования, о ном не сказано, а том самым сказано о непосредственном 
бытии, о непосредственном вступлении в истину, в царство 
   282 
   божье. Человек должен принадлежать интеллектуальному духовному миру, царству 
божьему, и ценность здесь имеет только убеждение, но не абстрактное убеждение, 
не то или иное мнение, но абсолютное убеждение, имеющее свою основу в царстве 
божием. Тем самым впервые выступила бесконечная ценность внутреннего мира. 
   Это проповедуется вдохновенным языком, таким проникновенным тоном, который 
потрясает душу и, извлекая ее из тела, подобно психагогу Гермесу 107, ведет из 
временного мира к ее вечной родине: «Ищите же прежде Царствия Божия и правды 
Его»108. 
   В этом возвышении и полном абстрагировании от того, что представляется миру 
великим, чувствуется печаль Иисуса по поводу развращенности его народа и людей 
вообще. Иисус выступил в то время, когда еврейский народ из-за опасности, каксп 
до сих пор подвергалась и продолжала подвергаться его религия, тем упорнее 
держался за нее и в то же время должен был отчаиваться в реальности, так как 
пришел в соприкосновение со всеобщностью человечества, которое бы уже не мог не 
признать, но которое само было совершенно бездуховным; короче говоря, он 
выступил в период растерянности всего народа: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба 
и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам»109. 
   Это субстанциальное, это всеобщее божественное небо внутреннего при более 
определенной рефлексии ведет к моральным заповедям, которые представляют собой 
применение этого всеобщего к особенным отношениям и ситуациям. Но эти заповеди 
отчасти сами относятся только к ограниченным сферам, отчасти же для ступени, на 
которой речь идет об абсолютной истине, они либо не представляют собой чего-то 
выдающегося, либо уже содержатся в других религиях, в том числе и в иудейской. 
Эти заповеди подытожены в их центральном пункте — в заповеди любви, которая 
имеет целью не право, а благо другого, следовательно, является отношением к его 
особенности: «Люби ближнего твоего, как самого себя». Понятая в абстрактном, 
более широком смысле, как любовь к людям вообще, эта заповедь говорит о любви 
ко всем людям. Но тем самым она превращается в абстракцию. Люди, которых можно